Галина Карпенко - Тимошкина марсельеза
— Пуд овса тысяча керенок, — жалуются они друг другу. И, развязав кушаки, пьют чай до седьмого пота.
Прислонив шарманку в уголок, дед сел за стол. К нему подошёл половой. Он принёс на подносе чайник и два стакана на блюдцах.
— Садись, — сказал дед.
Тимошка сел на краешек табурета и обнял свой стакан озябшими руками. Он понял, что щей нынче не будет.
— Грейся! — сказал дед. — Грейся!
Обжигаясь, Тимошка стал пить. Дед брал щепоткой соль и запивал её кипятком. Было похоже, что он пьёт чай с сахаром.
Тимоша тоже взял соли.
За соседним столом сидели мужики. Они пили чай с хлебом. Тимошка поглядывал на чёрные ломти, которые мужики отрезали от краюхи, и, глотая кипяток, думал: «Дали бы ломоть».
Зажмурив глаза, он вдруг ясно увидел мягкий ломоть у себя на ладони. Холодный пот выступил у Тимошки на лбу, его мутило, и он распахнул свою одёжку.
Больно клюнув Тимошку в плечо, попугай Ахилл решил выглянуть на свет. Мужики с удивлением смотрели, как по узорчатой клеёнке, осторожно ступая корявыми лапками, расхаживает диковинная птица.
— На-кось, — сказал один из них, — покроши! — и протянул Тимошке большую чёрную корку.
— Возьми, — сказал дед.
Тимоша взял.
— А он будет жрать? — спросил мужик, кивнув на Ахилла.
— Будет, будет, — поспешно ответил Тимоша и стал сыпать перед попугаем чёрные крошки.
— Не жалей, — сказал ему мужик. — Пущай клюёт! Небось заморский?
Дед поглядел на мужика и ответил грустно:
— Он из Вест-Индии.
— А-а-а, — протянул мужик. — Из Вест…
С других столиков тоже увидали попугая. И надежда съесть чёрную корку самому у Тимошки исчезла. Глотая голодную слюну, он подвигал линялому Ахиллу крошку за крошкой, и тот давился, удивляясь Тимошкиной щедрости.
Мужики допили чай, утёрлись шапками и спрятали свою краюху в мешок. Тимоша поднёс к губам мокрую пустую ладонь и слизнул с неё хлебный дух.
Сытый попугай, прислонившись к тёплому чайнику, опустил веки. А Тимошка от усталости и голода будто закружился на карусели. Перед ним замелькали столы, чайники, столы, чайники…
Шум голосов, чей-то крик слились в густой и вязкий звук: «У! У! У!» Всё, что было рядом, вдруг куда-то отодвинулось и исчезло. «У! У! У! — гудело у Тимошки в ушах. — Ууу…» Когда Тимошка открыл глаза, над ним стояли дед и матрос. Тот самый матрос, который заступился за музыку.
— Что, браток, — спросил он Тимошку, — сомлел?
Преодолевая тяжесть в руках и ногах, Тимошка с его помощью взобрался на табурет.
— Держись, герой! — сказал матрос. — А то опять свалишься. — И, оглядев сидящих в трактире, крикнул: — Именем революционного закона, по постановлению Совета Народных Комиссаров, хлебные излишки изымаются безвозмездно! Понятно?
В трактире наступила тишина. Кто-то, звякнув блюдечком, спросил осторожно:
— Что же, обыск будет?..
— Прошу приготовить документы! — сказал матрос.
В дверях трактира, заслонив штыками выход, стоял вооружённый патруль.
— Где квартируете? — спросил матрос у шарманщика, перелистывая его потрёпанный паспорт.
— За Нарвской, дом три.
— Как же он пеший дойдёт? — Матрос кивнул на Тимошку.
Тимошка, бледный до синевы, держался за стол.
— А что делать, господин матрос? Нам, господин матрос, фаэтона не подадут, — усмехнулся старик.
— Репкин! Репкин моя фамилия! — И, нахмурившись, матрос спросил у Тимошки: — Ну как? Дойдёшь, сынок?
Тимошка молчал. Ему было всё равно, дойдёт он нынче до заставы или нет. Ноги у него дрожали, а в голове продолжало шуметь.
— Это невежливо, Тимофей. Господин Репкин тебя спрашивает.
Дед смотрел на Тимошку с укоризной, а матрос, тот не обиделся.
— Не робей, Тимофей, не сдавайся!
Махнув рабочему, который стоял в дверях, Репкин распорядился:
— Савельев, выпусти музыкантов!
Шарманщики поднялись по ступеням.
— Проходи, проходи… А вы обождите, — сказал патрульный мужикам с мешками, которые дали корку Ахиллу.
И дед с Тимошкой вышли на улицу.
В городе война
Тихо, не слышно выстрелов, а в городе война. «Враги революции хотят задушить нас голодом! Спекулянтов хлебом расстреливать!» — гласит расклеенный на стенах домов приказ правительства.
На улицах, на вокзалах — вооружённые патрули. Они останавливают подозрительных.
— Что у вас в узле, гражданин? Следуйте за нами в комендатуру.
На железнодорожных путях отцепили вагон. На вагоне надпись: «Осторожно, снаряды». Открыли — мука. Сопровождающих — в трибунал, там разберутся.
Уже поздний час. Тяжёлые тучи спустились над городом. В окнах редко где светит огонёк.
Бывшие владельцы богатых квартир проводят тревожные вечера в комнатах, окна которых глядят во двор: так безопаснее. Парадные двери в таких квартирах заперты на все замки, жильцы ходят через чёрный ход.
Когда раздаётся звонок, идут открывать с опаской — вдруг опять с обыском?..
* * *Левой! Левой! — шагает патруль по улице.
— Теперь, Репкин, куда?
— Теперь? — Матрос Репкин сдвигает бескозырку. — Теперь зайдём, ребята, ещё по одному адресу.
Преодолевая усталость, патрульные равняют шаг.
Чего только матрос Репкин на своём веку не видал, а не идёт у него из головы мальчишка-шарманщик! Будь она трижды проклята, жизнь с такой детской долей!..
— Ты чего? — спрашивает его товарищ, который шагает рядом.
— Да так, — отвечает Репкин. — Зябко…
Перёд Репкиным маячит жалкое Тимошкино лицо, а рядом, на полу трактира, — мешок с хлебом. Мягкий, душистый хлеб, испечённый в жаркой русской печи…
— Ну погоди! Ну погоди! — повторяет Репкин, шагая впереди своего отряда навстречу колючему ветру.
Уж если он задержит мешочника — пощады тому не будет!
* * *В штабе, в Смольном, идёт заседание народных комиссаров. Заседание ведёт Ленин.
Положение чрезвычайно тяжёлое: хлеба в городе — на два дня, топлива — на один.
— Необходимо принять самые крайние революционные меры, — говорит Владимир Ильич.
К Смольному подходят всё новые и новые отряды. Они будут вести беспощадную борьбу с голодом.
У входа в Смольный стоит пулемёт. Часовые закоченели, притопывают.
— Вы к кому? Предъявите пропуск!
Кого только здесь не увидишь! И всё идут и идут — солдаты, рабочие, печатник из типографии… Вот в чёрной крылатке учёный из Пулкова, из обсерватории.
— Кому мы подчиняемся, в конце концов? — возмущается учёный. — Вы совершаете революцию, а в Галактике свои законы, свои катастрофы! Наука не имеет права терять нить наблюдений ни при каких обстоятельствах! Учёных надо кормить.
— Тогда идите к Луначарскому, — советует часовой учёному. — Он поможет…
* * *В ограде перед Смольным горят костры. В отсвете пламени, поблёскивая штыками, греются бойцы чрезвычайных отрядов. «Становись! Становись!» — слышится команда. Одни уходят, другие только что вернулись с задания.
Протянув озябшие руки к огню, матрос Репкин ведёт разговор с раненым солдатом. Шинель на солдате от сырости покоробилась, лицо заросло щетинистой бородой, всё имущество — в котомке.
— Скажи ты мне, — говорит солдат, — кто же теперь дела решает?
— Народные комиссары, — отвечает Репкин.
— А Ленин?
— Ленин и есть народный! Не разбираешься?
Оглядывая своего собеседника, солдат говорит с обидой:
— Разбираюсь! Чего бы я здесь мотался? Я бы давно в своей губернии был, если бы не разбирался… Три года провоевал. Можно бы и отдохнуть. Да вот решил помочь революции…
Глядя на освещённые окна, солдат не унимается:
— А где же они заседают, народные?
Репкин показывает солдату, отсчитывая от угла дома шестое окно.
— Гляди, борода, там и заседают!
— Репкин! Репкин! — раздаётся громкий голос.
— Здесь! — отвечает Репкин, и, прервав беседу, матрос Репкин идёт получать боевое задание.
Теперь в отряде у Репкина пятеро, пятый — солдат с котомкой.
Левой! Левой! — шагает патруль по улицам.
В городе война!
Особняк во дворе
Только к ночи добрались шарманщики до своего ночлега. Хозяева уже спали. В темноте дед нащупал щеколду и, стараясь не скрипеть, отворил двери сарая. Не раздеваясь, Тимошка забрался на жёсткую холодную постель, отполз к стене и, положив голову на подушку, будто провалился. Он не слыхал, как дед, ворча и кашляя, укрывал его потеплее. Как попугай Ахилл, усаживаясь на свой нашест, гортанно выговаривал: «Хорош, Шарлотта, виноград! Хорош, Шарлотта, виноград!»
Чиркая отсыревшими спичками, старый шарманщик зажёг свечу. При свете огарка он оглядел своё жилище.
— Ротшильд распорядился бы затопить камин, — сказал старик. — Но слава богу, что есть хотя бы такая крыша.
