Зофья Хондзыньская - Встречаются во мраке корабли
«Точка — и с красной строки» — это любимое выражение Ядвиги, которое становится как бы программным лозунгом обновляющейся Эрики. Она предчувствует, что добрая женщина чем-то одарит ее. И этим подарком оказывается рассказ о неотъемлемой обязанности каждого человека творить добро, об извечной цепи благодеяний, совершаемых нами друг для друга, к которой подключаются все новые и новые люди и одним из звеньев которой навсегда остается для Ядвиги советский солдат-освободитель, спасший ее когда-то вместе с маленьким сыном от голода. Собственно, Ядвига одаривает Эрику сознанием необходимости быть причастной к этой вот благородной повинности бескорыстных гуманистов.
Повесть «Встречаются во мраке корабли» — о добрых людях, живым примером зажигающих сердца, о всепобеждающей силе доброты.
М. Игнатов
Он бездумно вслушивался в шум поезда. Удивительное дело, в меняющийся ритм колес ложится и музыка Баха, и поп-музыка… Та-та-тата-та-та или тата-та-тата-та… В отличие от большинства студентов, он предпочитал самолету поезд: образуется этакая брешь во времени, когда ничто не обязательно, — не живешь, не читаешь, даже не думаешь, но что-то все равно происходит помимо тебя. Уезжая, он сказал Альке: «Привет, приеду — позвоню». Но теперь, глядя на изломы полей за окошком, подумал, что звонить, пожалуй, не станет. Ее он этим никак не обидит, у нее и без того хвост поклонников, а себя… Она и сейчас все так же элегантна и изящна, как в ту пору, когда они стали встречаться, но… Это «но» раскрывалось просто. Она была хороша собой, но он не любил ее и потому не мог не замечать ее дурного характера. Впрочем, это бы еще ладно, хуже было то, что она постоянно окатывала его ушатом ледяной моды, а такое кому же понравится? Ну, верно, он легко приходит в восторг, ну, верно, он «непрактичный», но ее «практичная» и прозаическая натура ему противопоказана. Словом, нечего тянуть канитель, надо решиться. Они уже не раз рвали с Алькой, но, стоило ему позвонить, она возвращалась как ни в чем не бывало. Ведь и он для нее тоже не более чем развлечение: где уж там любовь — так, «свой мальчик». Вот он и откажет ей — ну и себе заодно — в этом развлечении. Нельзя быть с человеком, который постоянно подрывает в тебе какие-то жизненно важные основы. Нельзя изучать психологию, заранее предполагая, что занятие это бесполезное, что люди не способны найти общий язык, понять, помочь друг другу. Неправда, черт возьми! Но Алька упорно твердила это с самого начала их знакомства. Да, с самого начала она была скептически настроена на любую тему, даже на тему их зарождающейся «любви»… Да только это не любовь была, в том-то и суть, что никакая это была не любовь… «Пока что», — иронически говорила она с первой же минуты. «Пока что»… Может, так оно и есть, но если предполагать это заранее… Словом, оба мы преспокойно переживем расставание. Пожалуй, и объясняться не стоит, не позвоню — и дело с концом.
За окном, в сентябрьском полумраке расходились и сбегались к телеграфному столбу провода, накладывались один на другой, подрагивали, разделялись, соединялись, снова разделялись, чтобы снова сойтись на мгновение у столба. Тайна, мучившая с детства: почему они расходятся? Почему соединяются? Благодатная тема для мелкой философии.
Отсроченный экзамен испортил ему каникулы. Чувствовалась усталость. Может, и к лучшему, что он дал себя уговорить? Забавно, в поездке рождаются слуховые ассоциации. Обрывки даже не мыслей, а фраз, которые хотелось сказать или сказал. «Почему это я должен, Маня?» Но Маня уперлась: «Раз уж ты едешь во Вроцлав, грех не зайти к Сузанне. Она столько раз приглашала нас, подумай, последний раз она видела тебя девятилетним мальчишкой». — «Как-то ведь выжила. Авось и дальше проживет». — «Все же подруга моя, а ты с Эрикой любил играть».
Он пытался растолковать ей, что до первого — кровь из носу — должен представить описание какого-нибудь «трудного случая», что из-за этого проклятого экзамена ничего не успел сделать и потому намерен за пару дней собрать какой-нибудь материал в интернате под Вроцлавом. «Я б на «авось» не поехал, но Анджей — он там уже год торчит — утверждает, что приехать стоит, имеются, говорит, отличные трудновоспитуемые экземпляры». — «Неужели за психами надо во Вроцлав ехать? — вздохнула мать. — А вдруг Сузанна психопаткой стала? Я столько лет ее не видела. Александр-то ведь бросил ее…» — «Ну, знаешь, Маня, если б каждая брошенная мужем…» — «Не будь занудой, Павел. Она уже сто раз нас звала, у нее и домик свой, уж лучше там, чем в гостинице. Я не могу, так хоть ты… Позвоню ей, ладно?» — «Только не надейся, что я там день-деньской просиживать буду. Не для того еду». — «Ни на что я не надеюсь. Сколько захочешь, столько и будешь».
Ну, а теперь всерьез приступим к путешествию. Он потянулся за сумкой, вытащил бутерброд, крутое яйцо, аппетитно стукнул им о край столика. Поздновато: уважающие себя путешественники извлекают съестные припасы немедля — не успевает поезд тронуться. И уж совсем по-немецки: обязательно кура жареная. У дяди жир по пальцам стекает, он, хрюкая, его слизывает, тянет платок из кармана — руки вытереть. И сидящей напротив толстухе-жене: «Тебе, Влада, эта курица на славу удалась. Фаршик — пальчики оближешь». Влада? А может, Сабина? Саба тает, золотым зубом посверкивает. Павел улыбнулся. В поезде ты вроде и не ты вовсе. Он, к примеру. Если б тот тип с физиономией грызуна поднял бы на секунду глаза от «Политики», то увидел бы симпатичного, рослого, импозантного молодого человека. Интересно, что он читает? Бывальца или Калужинского?
«Посетите Любаньский край». А в общем не так уж плохо складывается… Столько всего надо бы увидеть на свете, а времени нет. Он встал, чтобы поближе рассмотреть фотографию за стеклом, и на секунду в зеркале мелькнуло его лицо, утонувшее в черной бороде. Что ж, недурственно. Самая роскошная борода на факультете. Где еще найдешь такую длинную да кудрявую? Девчонки покоя не дают с этой бородой, гладят, теребят. Волосы тоже ничего себе. Вылитый Дарвин. «Посетите Любаньский край!» Он широко зевнул. Восемь часов, а уже спать охота. В поезде все как-то иначе. Света не потушишь, «грызун» все еще по уши в «Политике». Жаль. Очень здорово, когда купе заливает светло-фиолетовый сумрак, он так сочетается с темнотой за окном, поблескивающей последними огоньками. «Татата-тата-та-та-татата». Все же «поп» больше подходит. Утром звонок Анджею и — айда в интернат. А уж потом за билетами на улицу Гротовского. Может, и правда удобней будет, чем в гостинице, а что дешевле — это уж точно.
«Посети край Любань, посети — полюби.
Посети край Любань, полюби — пропади».
Идиот.
Интересно, любая мелодия отлично ложится. Отлично ложится, тата-та-тата…
* * *— Павел, вам кофе?
Она стояла перед ним — худенькая, милая, улыбчивая. Он припоминал ее как бы сквозь туман. Востроглазая. Говорит торопливо. Нервная. В общем, сойдет.
— Перестаньте, прошу вас, со мной на «вы». Мама бы меня убила…
— Не осмеливаюсь. Такой импозантный бородач. Сколько вам лет?
— Сколько тебе лет.
— Ну ладно. Так сколько же?
— Девятнадцать исполнилось.
— А занимаешься чем?
— Психологией.
— Ужасно рада, что ты приехал. Я столько лет твоей мамы не видела, а ведь мы с ней все годы в школе на одной парте сидели! Живем будто на разных планетах. Люди вон на Луну слетали, а она не может до Вроцлава добраться.
— Но ведь и вы тоже до Варшавы ни разу не добрались.
— Ох, я… Кабы ты знал, что за жизнь у меня! — В лице ее мелькнуло что-то и погасло.
Говоря с ним, она быстро накрывала на стол: масло, варенье, тарелочки, тонкими ломтиками нарезала хлеб, колбасу.
— Яичницу или яйца?
— Яичницу.
— Няня! — крикнула она в сторону кухни. — Сделайте, пожалуйста, яичницу из трех яиц, только прожарьте ее хорошенько, не так, как для Эрики.
Такую постановку вопроса Павел одобрил. Не «будешь?», а «что будешь?». Не спрашивает, из скольких яиц, а знает, что из трех и что прожарить надо. Только вот няня… Ну и ну!
Словно бы угадав его мысли, она разъяснила:
— Это Олека няня. Всю семью их воспитала, мать его, сестру, детей ее, потом Эрику. Ну, и осталась у меня уже как пенсионерка — с Эрикой не захотела расставаться.
Он осмотрелся. Комната была залита солнцем, мило и удобно обставлена. В окно заглядывал отцветающий розовый куст и голубое сентябрьское небо. Двери в садик бесшумно отворились, и в них проскользнуло нечто весьма грациозное.
— Ох, пришла! — радостно воскликнула Сузанна. — Иди сюда, собаченька. Иди, красавица, иди. Покажи-ка лапку: лучше уже? Не болит? — Она взяла в руки перевязанную собачью лапу и стала ее ощупывать. — Вроде бы лучше, — обратилась она к Павлу. — Ну и хлопот с ней было!
Павел смотрел на стоявшую в театральной позе, хотя и на трех лапках, красавицу — афганскую гончую; ее печальные, не то человечьи, не то обезьяньи глаза устремлены были на стол, а с морды тонкой струйкой текла слюна.
