Лидия Чарская - Том 34. Вечерние рассказы
И сегодня, когда все легли спать и мамочка, перекрестив и поцеловав меня нежно-нежно, ушла к себе, я горько долго плакала, уткнувшись в подушку. Боже мой! Чего только не отдала бы я, чтобы быть здоровой и сильной, как другие дети! Но, увы! Это невозможно. Мои больные ноги не поправятся никогда, и думая об этом, я опять проплакала полночи.
16-го мая
Встала сегодня с красными глазами и опухшими веками. Чтобы не огорчать мою милую мамочку, сказала, что у меня всю ночь болела голова. Но мамочка поняла истинную причину моего расстроенного вида. Я видела, как она писала длинное письмо папе. Я знаю отлично, к чему ведут такие письма. Это значит, что когда папа приедет в субботу на воскресную побывку домой (бедный папочка остается все лето в городе, среди духоты и пыли, так как он и летом ходит ежедневно на службу), то он привезет мне из города снова целую массу вкусных вещей и непременно какой-нибудь подарок. Этим он как бы хочет утешить бедную Талю в ее горькой доле. Ах, с каким бы удовольствием я отдала все эти роскошные подарки и сласти за возможность бегать, играть и резвиться на воздухе! Не надо мне ничего: ни этой нарядной комнаты, которую заботливые родные украшают, как маленький дворец какой-нибудь царевны, ни конфет, ни подарков, ни этих изящных платьиц, лишь бы только быть здоровой! Здоровой-здоровой, сильной, крепкой, как другие. Несбыточная мечта!
20-го мая
Сегодня воскресенье. Приехал папочка, привез мне прелестную музыкальную вещицу для граммофона и фотографический аппарат. Добрый, милый папочка! Он возил меня кататься в коляске по окрестностям Соболева. Ах, я не люблю такие прогулки! Все встречные смотрят на меня, точно я какое-то пугало. Одни — с участием, другие — с любопытством. Еще бы! Девочка в 12 лет больная, на костылях. Незавидная участь!
Нет-нет, лучше спрятаться ото всех, запереться в моей голубой комнатке, не выходить дальше балкона! Пусть никто не видит горя и обиды маленькой убогой девочки.
25-го мая
Сегодня мальчики вернулись с реки и принесли мне целый букет речных кувшинок. Как они славно пахли водой, тиной и еще чем-то вкусным-превкусным!
Ника рассказывал, что, купаясь, он упустил в воду полотенце, а Вите клещ впился в пятку. Он испугался сначала, а потом хохотал ужасно! Оказалось, что это не клещ, а просто прилипла какая-то травка. Счастливые мальчуганы!
26-го мая
Вот и здесь, оказывается, в моем голубеньком гнездышке, как его называют папа и мама, я не избавлена от любопытных глаз.
Пастушок Волька, сын прачки Кузьминичны, проходя мимо моих окон, каждый раз останавливается и подолгу, разинув рот, глядит на все те прекрасные вещи, которые разложены и расставлены у меня на балконе и на подоконниках.
И я читаю явную зависть к моим «богатствам» в наивной рожице этого здорового, рослого крепыша. Глупенький, наивный Волька! Если бы ты знал, как я, в свою очередь, завидую тебе, твоему здоровью, твоим крепким ногам, твоей свободе!
Ты можешь наслаждаться природой, целыми часами проводить в поле, на реке, в лесу. Боже мой! Если бы можно было сделать это, я бы с охотой поменялась моей долей с твоею.
Волька! Волька! Твоя бедность, твои нужды и лишения — ничто в сравнении с моей беспомощностью, слабостью и тем печальным положением, в котором я нахожусь… Не завидуй же мне, глупенький мальчик. И когда ты видишь меня прикован…
Волька не дочитал до конца этой фразы. Шумные возгласы, быстрые шаги и шуршание накрахмаленных юбок сразу наполнили живыми звуками тишину опустевшей дачи. Тетрадка дневника вывалилась из рук мальчика прежде, нежели раскрасневшаяся от быстрой ходьбы горничная Градушиных, Феша, появилась на пороге Талиной комнаты и затрещала звонким голосом на всю дачу: "Ишь ты где, проказник этакий, примостился! И не слышно его! Скажите на милость! Да никак он, разбойник этакий, в барышнином туалете рыться изволил! Батюшки светы, и тетрадка на полу! Барышнина тетрадка… Забыли второпях, как укладывались. А ты уж и обрадовался. На вокзале хватились… Гонку задали, сюда меня отправили, а он тут, видите ли, с барышниными игрушками прохлаждается! Ах ты пострел, пострел этакий, да я тебя!.."
Тут руки Феши довольно недвусмысленно устремились к вихрастой голове Вольки…
Предвидя Фешин маневр, Волька кинулся к окну, вскочил на подоконник, оттуда спрыгнул на землю и через маленький палисадник бросился в поле, а оттуда в лес.
Быстрые ноги резво уносили мальчика, напутствуемого сердитыми криками Феши. Что-то весело дрожало в груди Вольки. Словно какая-то птица билась и трепыхала в ней крыльями. А толстие губы растягивались в беспричинно-радостную улыбку.
Прибежав на опушку, Волька с размаху бросился на зеленый мох и, весь залитый еще теплыми лучами сентябрьского солнца, весело и протяжно крикнул на весь лес.
А недавняя зависть к Талечкиному «богатству» с этого часа навсегда и бесследно исчезла из сердца мальчика.
Первый день
Было восемь часов утра. К небольшому серому особняку, приютившемуся на одной из менее людных улиц Васильевского острова, подкатила извозщичья коляска. Маленькая тонкая фигурка в легкой драповой кофточке с дешевеньким мехом на шее и в старой потертой меховой шапке проворно соскочила с пролетки, отдала деньги вознице и, подхватив в руки тощий, порыжевший от времени, чемодан, легко и быстро вбежав по ступенькам крылечка, позвонила у подъезда.
Прошло довольно много времени, пока эта дверь распахнулась перед вновь прибывшей, и морщинистая физиономия старого слуги, одетого в довольно-таки сомнительный фрак, показалась на пороге.
— Вам кого? — недружелюбно глянув на маленькую особу, осведомился тот.
— Мне?… — маленькая особа удивленно вскинула на вопрошавшего глаза сквозь черную вуалетку и произнесла смущенно: — Мне, собственно, никого, я приехала поступать сюда на место.
— Стало быть, гувернантка будете! Извините, не признал, барышня — и вмиг за минуту до этого неприязненное лицо старика приняло доброе, ласковое выражение. — Пожалуйте, пожалуйте, барышня, небось, на дворе-то холодно нынче, застудились, поди, а у меня камин в передней топится. Пожалуйте погреться, а я тем временем вам кофе сварю. Кстати, и за вещицами пошлю дворника на машине.
— За какими вещицами? — так и встрепенулась вновь прибывшая и тут же, поняв, в чем дело, отрывисто проговорила:
— Вещей у меня никаких нет. Все со мною, вот в этом чемодане, — и она не без некоторого достоинства качнула головкой в сторону своего несложного багажа, которым уже завладел старый Гаврила — так звали лакея. "Ишь ты, бедняжка, и одета плохо, и вещей нет", — мысленно произнес старик и, еще более ласково глянув на вновь прибывшую, метнулся куда-то, не выпуская из рук ее чемодана.
На пороге передней, куда он провел молодую особу, Гаврила остановился и произнес почему-то шепотом:
— А наши еще спят. И барышни, и генеральша. У нас раньше как к двенадцати не встают.
— А как же с уроками-то? — удивилась приезжая.
— Уроки-то? Какие же уроки, когда учиться-то не с кем. Ведь уж больше двух месяцев как отошла от нас Розалия Павловна, а новую-то, вас, значит, не поторопились пригласить. Вот и избаловались-то на безделье наши попрыгуньи. Да вы не бойтесь, барышня, Бог не без милости; они у нас не злые — и Полина Александровна, и Валерия Александровна, а только с ленцой, конечно, потому что от самой мамашеньки превозвышены очень, — и, совсем уже шепотом докончив последнюю фразу, старый слуга скрылся, оставив приезжую одну.
Маленькая особа, потирая иззябшие руки, подошла к камину, приветливо потрескивавшему своим красновато-желтым пламенем в углу, развязала вуалетку и сняла шапочку.
Она оказалась совсем еще молоденькой особой, лет восемнадцати или девятнадцати на вид. И без того большие черные глаза казались огромными на худеньком бледном личике с добрым ртом, маленьким чуть вздернутым носом и целою массой густых волнистых волос. Что-то чрезвычайно милое и симпатичное было в этом юном личике с неправильными линиями и с отпечатком преждевременной заботы и грусти в глазах.
И сейчас упорно устремленные в ярко горящее пламя камина глаза отражали целую повесть юной души.
* * *
Дарья Васильевна Гурьева была дочерью простого крестьянина, жившего в небольшом селе под Москвою. Уже с детских лет маленькая Даша отличалась большою сметливостью и способностью к науке. В сельской школе она считалась одною из лучших учениц, и учительница Марья Петровна не могла нахвалиться на свою Дашеньку.
Немудрено поэтому, что по окончании школы добрая, отзывчивая девушка приняла горячее участие в судьбе Даши и приложила все свои старания, чтобы устроить эту судьбу.
