Виктор Лихачев - Возвращение на Мару
— Что надо?
Емок наш «великий и могучий»: всего два слова, причем ни одного грубого, а произнес человек: «Что надо?» — и ты, как сверчок, уже знаешь свое место, тем более когда вместо «что» на самом деле звучит «чё».
Во мне закипает злость. В глубине души понимаю, что вызвана она даже не словами, а самим фактом появления незнакомого мужчины на пороге моей квартиры, но все равно не сдерживаюсь:
— Шоколада. А еще Елену Александровну Корнилову. Вы меня очень обяжете, если позовете ее.
Мужчина, напоминавший своим видом Гоблина из книги Толкиена, еще не успел мне ответить, как за его спиной я увидел вышедшую в прихожую белокурую девчушку с васильковыми глазами. Наши взгляды встретились.
— Машенька?
— Папа, приехал! — И вот она уже мчится ко мне, проскочив под рукой мужчины, державшего дверь. Я не успел снять рюкзак, а дочь уже повисла на моей шее.
— Я же мокрый весь, мокрый, — только и удалось мне произнести в тот момент.
Машины волосы пахли ромашкой. По моим щекам текли слезы: мои — горькие и ее — самые родные для меня слезы. В этот момент мне уже было абсолютно все равно, кем приходится этот Гоблин Лене и что он в такой поздний час делает у меня дома. Время разобраться во всем у меня было. Самое главное — я вернулся.
Глава 2.
1.
Признаюсь честно: не помню почти ничего, что происходило после. Много позже, когда Маша покажет мне свой дневник, который она с пунктуальностью добросовестной отличницы и серьезностью начинающего литератора вела в тайне от всех, я смогу восстановить в памяти подробности того вечера: кто что говорил, кто и как молчал… Дочь утверждает, будто мы с ней стояли обнявшись в коридоре несколько минут, а Лена… Впрочем, какое имеет значение, что тогда говорил Рогозин и думала, схватившись за сердце, Лена. По глазам жены я понял, что прощен. Но когда после всего этого сумасшествия мы остались с ней одни, она произнесла:
— Не прошло и три года…
— Два года, семь месяцев и девять дней. Прости.
— И все? Больше ничего не хочешь сказать?
— Хочу, но не сейчас. Устал смертельно… Впрочем, нет. Скажу сейчас: дурак я, самый настоящий дурак.
— Это точно. Ты же ведь не на заработки тогда поехал, верно? Я, правда, это поняла, когда мне на работе сказали, что ты ко мне заходил, когда …
— Когда ты в скверике с Беккером целовалась.
— Прощалась. А отчего не добавил, как обычно: «со своим»?
— Он не твой, я это понял.
— Только спустя два года, семь месяцев и девять дней?
— Можешь считать, что так. Хотя, думаю, меня тогда тоже можно было понять: я иду к жене с цветами, счастливый, как влюбленный мальчишка…
— Кстати, Корнилов, а в честь чего ты мне цветы нес?
— А просто так. Душа вот взяла и захотела сделать это. И вообще, если женщина не получала цветы просто так, без повода, значит ее никто не любил. Мне так кажется.
— Так ведь я их тогда тоже не получила. От тебя.
— Правильно. Я к ней на крыльях, а она… прощается.
— И твоя душа расхотела дарить мне цветы?
Я ничего не ответил. В комнате наступила та тишина, после которой решаются судьбы людей. Двое молчат, они еще не произнесли ни слова. Еще можно все поправить, но можно и погубить. Это решит первое слово. Его сказала Лена.
— Прости, — тихо и просто произнесла она. — Я причинила тебе боль… Но, поверь, не хотела…
Я подошел к жене и указательным пальцем дотронулся до ее губ.
— Все. Давай забудем об этом. И в первую очередь о нашем Беккере, дай Бог ему здоровья и процветания в его Фатерлянде.
Елена открыла глаза и грустно улыбнулась:
— Не получится, Коленька. По крайней мере, еще год.
У меня вдруг упало сердце. Я только и мог, что вымолвить:
— Рассказывай.
— Хорошо, — ответила жена, взяв меня за руку. Лена, видимо, почувствовала мое состояние. — Только ничего страшного не произошло…
Когда ее рассказ закончился, я понял уже в который раз, что в этом мире ничего случайного не происходит. Что есть некие знаки, которые посылаются свыше для нашей помощи или для прояснения нашего духовного состояния. Знаки эти, словно буквы в алфавите: научишься их понимать, овладеешь искусством соединять их в «слова» — и тебе не то чтобы легче и проще будет жить, нет, ты получишь нечто большее. У тебя будет дар «видеть» то, что другим не дано, видеть внутренним, сердечным зрением, схватывая за внешним, часто наносным, суть вещей и смысл бытия.
Чтобы понять, как мне дороги жена и дочь, мне пришлось почти на три года уйти из дома. И даже не уйти, а бежать, словно раненому зверю, мучаясь от ревности и любви… и вот сейчас, когда я сам решил, что разлука научила меня быть терпимым и даже мудрым, узнаю, что разлука не заканчивается. Будто некий постановщик пьесы, в которой мы с Леной играем главные роли, решил предложить нам еще один акт, дабы убедиться, что мы хорошо усвоили преподанные нам уроки…
По глазам Лены я понял, как мучительно для нее ожидание моего ответа.
— Я думаю, что ты должна ехать, дорогая, — сказал я.
— Ты в этом уверен, Корнилов? Ты понял, меня Беккер приглашает?
— Конечно, понял.
— И? — Ее огромные зеленые глаза не отрываясь смотрели на меня.
— Ты ждешь от меня красивых слов?
— Главное — искренних.
— А я уже сказал их: ты должна ехать.
— Спасибо. Мне было очень важно, чтобы ты понял меня. А вот Машка, похоже, не понимает.
— Нет, здесь другое. В той ситуации, согласись, она становилась сиротой при живых родителях. Папы простыл след, мама не хочет брать с собой. Теперь мы будем вместе ждать тебя и у меня будет достаточно времени, чтобы объяснить ей все.
Лена повеселела.
— Здорово. Только ты пообещай мне, во-первых, ни о чем таком не думать, а во-вторых…
— О чем — таком? — притворился непонимающим я.
— Не хитри, ты все понял. Тогда в скверике я прощалась со своим детством. Я прощалась со своим другом Володькой Беккером, с тем, с кем в школе сидела за одной партой. Сейчас я буду работать с Вольдемаром Беккером…
— Леночка, прости, но это все лишние слова, поверь. Надеюсь, «во-вторых» с твоим одноклассником не будет связано?
— Не будет. Во-вторых, обрати внимание на здоровье дочери. Их в школе терапевт смотрел, сказал, что в сердце небольшой шумок есть.
— Не беспокойся. Сельский воздух, речка, козье молоко — и все будет в порядке.
— Не поняла. Ты вроде бы вернулся в Сердобольск?
— Вроде вернулся…
— Корнилов, не шути. Объяснись.
— Я к вам с Машей вернулся. Ты на год уезжаешь. Для тебя есть разница, где этот год мы будем тебя ждать?
— Представляешь, есть. Я смертельно устала от неизвестности, от…
— Солнышко мое, неизвестности не будет. Ты все узнаешь.
— Рассказывай.
— Не сейчас. Завтра. Просто хочу, чтобы это услышала Маша.
Я обнял жену.
— Не сердись, прошу тебя.
— Коля, я не сержусь, но… Думала, ты устроишься на работу, дочь будет под твоей опекой, я буду вам звонить, а ты опять за свое.
— Леночка, я зря тебя сейчас растревожил. Скажем так: завтра я хочу с тобой и Машей кое о чем посоветоваться. И как все вместе мы решим, так и будет.
— Все вместе?
— Даже если один из вас двоих будет против того, что я предлагаю, все останется по-прежнему: мы будем ждать тебя в Сердобольске, я вновь устроюсь работать в газету, а козье молоко буду брать у тети Шуры Волковой.
— Слово?
— Честное пионерское!
И Лена наконец-то рассмеялась. Впервые за весь вечер.
2.
Из дневника Марии Корниловой.
17.05.1993 г. Суббота.
Сегодня у нас просто необыкновенный день. Вчера наконец-то вернулся папа. Мама очень рада. И я, конечно, тоже. И погода сегодня была под стать моему настроению — солнечная и теплая. От вчерашнего ненастья не осталось и следа. Мы все ходили на наше любимое место в Сердобольске — на Козловскую гору. С нее хорошо виден не только городок, но и его окрестности. Мы с папой смеялись, болтали о пустяках, он расспрашивал меня о школе, о друзьях, а мама все одергивала нас. Просила перейти к серьезному разговору. Я сначала подумала, что это касается меня: останусь ли я с папой или с Рогозиными. Но папа шепнул, что начальство — и он кивнул на маму, — дало добро на самый лучший для нас вариант. Сейчас решится другой важный вопрос и ты, сказал папа, примешь в его решении самое непосредственное участие. Тут и мне стало интересно. И после того, как мы прямо на горе перекусили принесенной из дома провизией, папа стал рассказывать.
— Последний год, — начал он, — я жил в соседней Т-ой области, в районном городке Любимовске. В нем обитает мой старинный друг Игорь Толстиков. Помнишь, Лена, я тебе рассказывал, что в свое время мне удалось помочь ему…
