Ирена Юргелевич - Чужой
— Посмотрим, — с философским спокойствием отозвался Мариан.
— И вообще, лучше всего дружить с одними ребятами.
— А откуда их взять?
Юлек вздохнул. На том конце деревни, где они жили, хватало и детей, и молодежи, но совершенно не было ребят их возраста. Как ни печально, приходилось терпеть общество девчонок.
* * *
Уля ушла от ребят так быстро потому, что по пути из Лентовской больницы в заводскую поликлинику домой на несколько минут заехал отец. Он очень устал после ночного дежурства и попросил сварить ему кофе. Пани Цыдзик, которая вела нехитрое хозяйство доктора, куда-то отлучилась.
Уля раздула тлевший в печке огонь и быстро приготовила кофе. Отец, вымыв руки, вошел на кухню и сел за стол. Он молча ждал, и это молчание с каждой минутой все больше тяготило обоих. Уля поставила перед отцом дымящуюся чашку и с облегчением отошла к окну.
— А ты со мной не посидишь? — спросил отец. Пришлось сесть.
Уля с первого дня, как только приехала сюда на каникулы, решила, что будет точно выполнять все требования отца, но никогда не сделает ни шагу, чтобы преодолеть разделявшее их отчуждение. Больше того, ей хотелось, чтобы отец почувствовал, с каким недовольством и внутренним сопротивлением она относится к каждому его слову. И ей это удалось.
Доктор сначала пытался подружиться с дочкой, но потом оставил эти попытки. Он был занят с утра до вечера, а когда им случалось остаться вдвоем, они обменивались лишь замечаниями о погоде и мелких домашних делах. Иногда доктор спрашивал, не скучно ли Уле в деревне. После каждой фразы обычно наступало долгое, тягостное молчание.
Когда на улице раздался свист Юлека, доктор спросил:
— Друзья?
— Да, — сухо ответила Уля и подошла к двери. Вернувшись, она коротко сообщила:
— Мариан и Юлек, — и снова заняла свое место за столом.
Доктор мельком взглянул на нее, надеясь, по-видимому, услышать что-нибудь еще. Уля молчала.
— Спасибо, — сказал он, отодвигая чашку.
— Может, подлить? Там еще осталось.
— Нет, хватит.
Отец ушел к себе в кабинет.
Минуту спустя в дверях кухни появилась Вишенка. Лоб облеплен мокрыми черными прядками, по румяным щекам катятся дождевые капли. Глаза, похожие на шарики ртути, смешливо блестят из-под темных ресниц.
— Ну и льет! — сообщила она радостно, как будто принесла отличную новость, и скинула мокрую куртку и сандалии. — Ты про остров уже знаешь?
— Нет, а что?
— Там вчера кто-то был. И жег костер. Ну, да ничего, мы с ним разделаемся! — Глаза Вишенки разгорелись еще ярче от предвкушения будущей расправы. — Как только немного распогодится, пойдем на остров… Вот дождь проклятый! Похоже, надолго зарядил.
Опасность, угрожавшая их острову, мало обеспокоила Улю. Она радовалась, что идет дождь. Пусть идет, пусть льет до самого вечера. Пока идет дождь, они с Вишенкой будут вдвоем, и можно поговорить. Ведь поговорить по-настоящему можно только с глазу на глаз. А на острове столько разных дел, Вишенка так занята… Да и к тому же там рядом с ними всегда мальчишки.
— Молодец, что огонь развела! — одобрила Вишенка. Она придвинула стол к печке, уселась на него и поставила ноги на край заслонки. — Хорошо!
— Здравствуйте! — раздался вдруг голос доктора.
— Ах! — вскрикнула Вишенка, молниеносно соскакивая на пол. — Я не знала, что вы дома.
Она, смеясь, стояла у стола. Уля с удивлением заметила, что отец тоже улыбается.
«Ей все улыбаются», — подумала она, и завидуя и восхищаясь подругой.
— Вечно я лезу, куда не надо! — оправдывалась перед доктором Вишенка в полной уверенности, что ей все простят. — Извините!
— Ничего, ничего. До свиданья!
— До свиданья! — весело откликнулась девочка. И, едва доктор вышел, убежденно сказала: — Ты говорила, твой отец строгий. Вовсе нет, он очень симпатичный!
«Да, симпатичный… при ней. Когда ее тут не было, он даже не знал, о чем со мной говорить», — подумала Уля и спросила:
— Мы будем здесь сидеть или на террасе?
— Здесь, — решила Вишенка. — В такую погоду у тебя на кухне очень приятно.
Кухонька действительно была славная. Правда, кривое оконце, загороженное старыми тополями, пропускало мало спета, зато старый, чисто вымытый дощатый пол и табуретки приятно лоснились в полумраке. За заслонкой поблескивало пламя. Девочки уселись на табуретках у печки. Уля подтянула коленки к подбородку и обхватила их руками:
— Что ты сегодня делала? — спросила она Вишенку.
— Ничего! — сказала Вишенка и, как и ожидала Уля, тут же начала рассказывать.
Утром ей не хотелось вставать, потому что шел дождь, и она даже пыталась выклянчить у матери завтрак в постель под предлогом, будто у нее болит горло («Конечно, после оды горло сразу бы прошло, понимаешь?»), но хитрая мама, к сожалению, сразу открыла обман… Мама собирается перешить Вишенке порванную юбку. . Они вместе с мамой должны были написать отцу, но написала, разумеется, мама, потому что Вишенка это занятие терпеть не может.
— Я просто прибавила в конце «целую сто тысяч раз» и подпись. Разве мало?
Это был рассказ о самых обыкновенных, будничных делах, но Уля слушала его, как чудесную сказку. У Вишенки мыла мать. И отец, настоящий отец. Хотя девочки дружили уже довольно давно, Уле казалось, что она все еще мало знает о жизни Вишенкиной семьи. И что, когда она узнает побольше, она сможет до конца понять и осознать, чего лишила ее судьба. Поэтому Уля исподволь выспрашивала Вишенку, страстно желая, чтобы ответы были как можно длиннее и подробнее. Как хорошо, что по водосточным трубам с громким бульканьем бежит вода, а на оконные стекла волна за волной налетает дождь, отгораживая маленькую кухоньку от всего мира!
— Скажи, — нерешительно спросила Уля, когда Вишенка на минутку остановилась, — ты говоришь своей маме все-все?
— Все-все?.. Ну что ты!
— Почему?
— Мама совершенно не понимает некоторых вещей.
— Каких?
— Во-первых, что жизнь сейчас не такая, как раньше. Мама считает, что я должна вести себя так, как вела себя она в моем возрасте. И, когда что-нибудь делается иначе, она ужасно нервничает. Зачем же мне ее расстраивать всякой ерундой? По-моему, это было бы глупо, — рассудила Вишенка. — Надо быть самостоятельной.
Уля тоже была самостоятельной, куда самостоятельнее, чем Вишенка, но совсем не потому, что ей этого хотелось. Уж она-то рассказывала бы своей маме все-превсе. Видимо, мама у Вишенки хоть и добрая и славная, а все-таки не такая, какой была бы мама Ули.
Уля задумалась. Вишенка заметила это и спросила:
— Слушай, ты ведь первый раз живешь у своего отца, правда?
— Да.
— А почему?
Уля вдруг покраснела. Вишенка никогда раньше не спрашивала ее о таких вещах.
— Почему? — повторила Вишенка, с ласковой улыбкой наклонившись вперед. — Объясни мне.
Растерянность и волнение, отчаянное волнение охватило Улю. Она давно поняла, что, если Вишенка когда-нибудь спросит, придется рассказать ей все, и в глубине души сама этого очень хотела. Но как начать рассказ о вещах, о которых она еще ни с кем не говорила? И она пробормотала не очень внятно, просто чтобы оттянуть время:
— Да так как-то… Тетки хотели, чтобы я жила с ними…
— А это, должно быть, даже занятно — познакомиться со своим отцом, когда ты уже большая, — задумчиво проговорила Вишенка. — Он такой для тебя новый, ты ничего о нем не знаешь и каждый день открываешь что-нибудь интересное.
«Отец должен быть у человека с самого начала, день за днем, месяц за месяцем, всегда. А иначе очень плохо и трудно и совершенно неизвестно, как себя вести…» — подумала Уля. Решено. Она расскажет и объяснит Вишенке все. А почему бы и нет? Другие говорят о таких вещах запросто, без малейшего смущения, и, наверно, им живется гораздо легче. Сейчас как раз удобный случай, другой такой не скоро подвернется.
Глядя в пол, она обдумывала свой рассказ. Сначала о тех далеких, чудесных, незабываемых временах, когда была жива мама. А уж потом об отце, о том, как он поступил, что стало с мамой, о тетках… Собравшись с духом и заранее радуясь, что наконец-то посвятит подругу в свою тайну, Уля подняла глаза.
Вишенки возле нее не было. Она стояла у окна.
— Уля, — радостно крикнула она, — дождь-то прошел!' Честное слово! — и, открыв окошко, высунулась наружу.
Уля не пошевельнулась. Она сидела скорчившись, словно от боли.
— Вижу кусочек голубого неба! — торжествующе крикнула Вишенка, даже не подозревая, что творится с подругой, Она уже забыла, о чем они только что разговаривали.
Уля отвернулась, ей хотелось плакать, а Вишенка не должна видеть слезы на ее глазах. Немного погодя она встала и подошла к окну. Губы ее были сложены в обычную равнодушную усмешку. Пусть Вишенка не думает, что Уля обиделась. Никто пусть так не думает.
