Наталья Долинина - Мы с Серёжкой близнецы
— И не торгую вовсе, — отвечает Серёжка, — а спи… спе-ку-ли-роваю.
— Что?! Где ты слово-то такое услышал?
А я тут только и догадалась:
— Серёжка, ты потому и на переменах пропадал? Ты ску… скепулировал, да?
Тогда папа посадил Серёжку на диван и потребовал:
— Ну, братец, объясняй всё. И где ты был во время перемен и как ты спекулируешь.
Но Серёжка ничуть не испугался. Мы только маму боимся, потому что она как закричит! А папу мы не боимся, но всё-таки слушаемся. И Серёжка объяснил всё.
— На переменах, — говорит, — я никуда не ходил. Мы с Сашей Бубновым под партой сидели, чтобы нас не заставили в коридор идти.
Папа спрашивает:
— И что же вы там делали, под партой?
— Мы договаривались, — отвечает Серёжка. — Мне Саша Бубнов на уроке записку написал. Вот она.
И достаёт бумажку. А там написано: «Коморов, отдай яблоки и завтрок я тебе марки дам».
— Грамотеи, нечего сказать, — говорит папа. — Так ты марки за завтрак купил, что ли?
— Ну да, — объясняет Серёжка. — Я весь урок печенье из портфеля в карманы перекладывал, чтобы потом отдать… А больше у меня ничего нету. Спичечные коробки только, но они ему не нужны, Саше Бубнову.
Серёжка замолчал — и папа тоже молчит. И я молчу. Тогда Серёжка опять говорит:
— Ну, я и решил отдать коробки одному мальчику — он их собирает. А он мне завтрак даст. А я этот завтрак — Бубнову. А Бубнов ещё сказал: «Правильно. Мы с тобой такую хорошую спекуляцию сделаем…»
Папа закурил опять и вдруг спрашивает:
— Ты есть хочешь?
— Хочу, — говорит Серёжка.
— Ну, тогда давай сюда твой автоматический карандаш. Марья, выдай ему за карандаш кусок хлеба. Маслом намазать?
— А чего… карандаш?
— Как чего? Я спрашиваю: маслом намазать? Если хочешь с маслом, то отдавай револьвер. А за колбасу — пистоны.
Серёжка говорит:
— Ну, папа…
А папа нисколько не смеётся. Он смотрит на Серёжку совсем не ласково.
— Спекулировать так спекулировать. Выходит, мы с матерью на старости лет вас даром кормим, да? Придётся переучиться.
— Папа, — говорю я. — Вы не старые. Вам только двадцать девять лет.
— Ничего, с таким сыном довольно скоро будем старые. Ну, что же ты? Где карандаш?
— Я, — говорит Серёжка, — не знал. Я совсем и не думал. И Бубнов не думал…
— Ничего подобного, — отвечает папа. — Марья, ты зачем ему вчера свою лупу подарила? Почему ты у него взамен ничего не потребовала? Отдавай, Сергей, лупу. Или тащи что-нибудь взамен.
Тут Серёжка как заплачет.
— Ну, папа, я же понял! Не надо больше так…
— Ах, ты понял! — говорит папа. — Так вот отправляйтесь на улицу, ищите своего Бубнова и объясните ему, что спекулянт — это самый последний человек. Ясно?
— Ясно, — сказал Серёжка.
И я тоже сказала:
— Ясно.
Серёжка пошёл, а меня папа поманил пальцем и говорит:
— Вот что, Маша. Ты не вздумай только Сергея дразнить… и вообще не напоминай ему всю эту историю.
Я, конечно, обещала не дразнить и пошла за Серёжкой во двор искать Бубнова. А сама думаю: какой папа странный — неужели я своего родного брата буду последним человеком звать?
Нам скучно
Сегодня воскресенье. С утра так весело было, а сейчас скучно. Утром мы с мамой в ЦПКиО ездили. На санках катались, падали — смеху было! Потом пообедали в столовой и скорей вернулись домой: библиотеку побежала. Она хоть и работает в детском саду воспитательницей, но по вечерам в институт ходит. Учительницей хочет стать.
А папа работает на заводе — в конструкторском бюро. Он турбины делает. И сейчас поехал в командировку — турбину какую-то пробовать. Серёжка знает, что такое турбины, а я нет. Папа нам вместе объяснял, но я всё равно не понимаю, как это можно за письменным столом турбину сделать. А мама говорит, что у папы на работе тишина, и поэтому он такой спокойный, когда дома в наш с Серёжкой ад попадает. У мамы в институте хоть и взрослые люди учатся, но шуму тоже хватает. А уж про детский сад и говорить нечего — мы сами ходили, знаем, какой там вечно гвалт стоит. И мама поэтому нашего с Серёжкой шуму выносить не может.
Вообще-то они нас любят, конечно, мама и папа. Но только по-разному. Папа, например, Серёжку никогда не целует, а меня очень редко. А мама каждую минуту готова обниматься, когда, конечно, не сердится. Но Серёжка очень этого не любит — он ведь мужчина. И говорит маме: «Ну, довольно. Хватит, пожалуйста». И ещё мама нас называет по-всякому: и Машунечка, и Серёженька, и Машенька, и Сергунчик. А папа меня зовёт Марья, а Серёжку — Сергей и ещё Комаров. Он хотя и сам Комаров, но Серёжку так называет. А нас вместе — теоретики. И пустые головы — это когда сердится. А мама, когда сердится, то кричит и всякие слова произносит. «Оболтусы», например, или «растяпы», или ещё «наказанье моё», «горе мне с вами».
Когда мы были маленькие, то считали, что мама и папа тоже близнецы. И Серёжка очень был доволен, что ему не надо будет жену искать: вот она я, в одной комнате живём. А теперь он хочет, чтобы я за Мишку Кузнецова замуж вышла. А мне Мишка вовсе не нравится. Пусть лучше Серёжка на Гале Беликовой женится. Но мама говорит, что это всё глупости и нечего о таких вещах думать.
Скучно… Бегать нельзя, шуметь тоже — тётя Надя рассердится, наша соседка. Серёжка что-то из «Конструктора» делает, а я так сижу.
— Маша! — говорит Серёжка. — Скучно что-то.
— И мне скучно.
— Ну, давай в прятки играть!
— А тётя Надя?
— Мы тихонечко!
Ну, конечно, мы вышли в кухню и нечаянно зашумели. И сразу тётя Надя бежит:
— Что это за дети такие? У людей дети тихонькие, как мышоночки, а эти, господи боже мой, то воду зачем-то льют, то доски колотят… Воля им большая дана. И то сказать, родители молодые, глупые, самих ещё учить надо…
Когда тётя Надя про нас говорит, мы ничего, слушаем. Но как она про папу с мамой начнёт, Серёжка меня всегда уводит. И сегодня тоже. «Пошли, — говорит, — Маша. Нечего нам здесь стоять». Это, конечно, невежливо, но разве вежливо про папу с мамой плохое слушать?
Пришли мы в свою комнату — опять делать нечего. И вдруг слышим: дверь в передней хлопнула, мама идёт. Мы, конечно, побежали её встречать. Мама у тёти Нади спрашивает:
— Почта была?
Это у неё теперь каждый день такой вопрос. А раньше, когда папа ещё не уехал, она только в дверь войдёт: «Папа дома?» И папа тоже: «Где мать?» И только потом спросит: «Ну, теоретики, как дела?» А тётя Надя этих вопросов очень не любит.
— Была твоя почта, — говорит. — Вон она на столе лежит. И чего каждый день можно писать — не пойму. Всё у вас не как у людей.
А мама и не слушает тётю Надю. Она даже пальто не сняла: стоит посреди кухни и читает папино письмо. Тётя Надя говорит:
— Вы небось при матери смирные. Посмотрела бы она, что без неё-то делали. Срам один!
— Почему срам? — спрашивает Серёжка. — Мы в прятки играли.
— Ишь ты, уже научился отвечать взрослым. Ясное дело — такое воспитание. Чего от вас ждать, если вы нахально дверь захлопываете у старого человека перед носом!
Мама сложила письмо, засунула в конверт и спрашивает:
— Серёжа, что это значит? Почему вы захлопнули дверь?
— А чего она говорит: вы с папой глупые…
— Я тебя просила не говорить о старших «она».
— Ну, тётя Надя. Какая разница!
— А конечно, глупые! — говорит тётя Надя. — Вот, пожалуйста, дети не кормлены сидят, а мать письма читает. Это умное, да? Подумаешь, нашлась влюблённая пара…
— Надежда Петровна, — говорит мама. — Зачем вы так? Всё-таки это мои дети…
— Твои, твои, кто отнимает. Сама ты ещё дитя неразумное.
Мама тоже, как Серёжка: не дослушала и увела нас в комнату. Серёжка спрашивает:
— Мам, а чего она… тётя Надя тебя дразнит?
— Как дразнит?
— Говорит: влюблённая.
— Ну и что же?
Я говорю:
— Вы ведь с папой женатые. А женатые не бывают влюблённые.
Мама засмеялась:
— Откуда ты взяла?
— Не знаю. Кто-то сказал.
— Это неверно, Машенька. Женатые как раз и бывают влюблённые. Ну, хватит разговоров. Давайте ужинать.
Убрали мы с Серёжкой весь развал, что без мамы сделали, поужинали и легли спать. А мама пошла день вычёркивать. У неё над столом специальный календарик висит: сколько дней до папиного приезда. И она каждый вечер один день вычёркивает. Вычеркнула и села заниматься.
Галя Беликова
У нас в классе многие Гале Беликовой завидуют. Она, во-первых, красивая. Косы у неё не то что у меня, во все стороны, а длинные, жёлтые. И глаза большие, голубые. И передник шерстяной, а воротнички всегда кружевные. И ещё у неё настоящая шуба — беличья. Мама у неё тоже красивая, высокая такая. Но всё равно наша мама лучше. И учится Галя всегда лучше всех. И в музыкальной школе занимается. Вот почему ей многие завидуют.
