Юрий Вийра - Самые веселые завийральные истории
— Маша, что с тобой? У тебя нос совсем посинел! И руки!
А мама строгим голосом добавила:
— И кофточка тоже. Это она фломастером измазалась. Неужели нельзя рисовать поаккуратнее?!
— Фу-у! — Папа выдохнул воздух. — Как ты меня напугала! Келумба-Шалумба!
Мамонт
Однажды на даче я спросила у папы:
— Папа, а правда, что ты жил еще тогда, когда Санкт-Петербург назывался не Санкт-Петербургом, а по-другому?
— Да, — ответил папа. — Тогда он назывался Ленинградом.
— Это было очень давно?
— Да, в древности.
— А мамонты тогда еще водились?
— Мамонты? — Папа сделал серьезное лицо. — Водились, конечно. И мамонты, и папонты. В непроходимых зарослях папоротника и маморотника.
Я посмотрела на него внимательно:
— Ты шутишь?
— Шучу, конечно, — папа улыбнулся. — Никаких мамонтов уже и в помине не было. Они вымерли тысячи лет тому назад.
Мне стало жалко мамонтов, и я спросила:
— Все-все?
Папа вздохнул:
— Увы, как это ни печально… Не грусти, пойдем лучше погуляем.
Мы пошли на берег и встретили мамонта.
Он стоял по колено в воде и пил. Огромный, волосатый, похожий на стог сена. Спереди у него торчали два длинных, загнутых кверху бивня, а сзади болтался смешной хвостик — ну точь-в-точь как соломенная метелка, которой подметают полы. Он пил и пил, и скоро воды в Москве-реке стало так мало, что все камыши оказались на суше. И среди камышей в нескольких шагах от берега спал водяной.
С этим водяным мы были уже знакомы. Когда я не слушалась папу и не хотела вылезать из воды, водяной выглядывал из камышей и грозил мне своим кривым пальцем.
Водяной заворочался и открыл глаза. Увидев, что вытворяет мамонт, водяной замахал на него руками и завопил:
— Кыш! Кыш отсюда!
Мамонт послушался. Зайдя на середину реки, пошлепал вниз по течению и скоро скрылся за поворотом.
Водяной проводил его взглядом и обернулся к нам:
— Купаться будете?
Папа поежился:
— Бр-р! Вода, наверно, ледяная.
— Могу подогреть, — предложил водяной.
— Нет, спасибо. Уже скоро семь часов — нам пора на станцию встречать маму.
— А меня с собой возьмете? — попросил водяной.
— Айда.
Водяной поглядел на свое отражение в воде и спросил у меня:
— А твоя мама не испугается моих рогов?
Я успокоила его:
— Не испугается. Она смелая. Только мышей боится. Но у мышей же нет рогов.
Папа почесал в затылке:
— Мама, может, и не испугается, но на этой электричке обычно приезжает много народу…
Водяной заволновался:
— Что же делать?
И тут мне в голову пришла мысль:
— А давайте наденем на рога мои резиновые сапожки. Все подумают, что это ноги.
— Гениально! — в один голос воскликнули папа и водяной.
Увы, до станции мы в этот раз так и не добрались. С берега пошли на дачу, чтобы взять сапожки, и вдруг увидели в окне маму. Она приехала пораньше, на предыдущей электричке.
Мы с папой стали уговаривать водяного: пойдемте, познакомитесь, она очень добрая и всегда что-то вкусненькое привозит. Но водяной застеснялся. «Нет, — говорит, — без приглашения я не могу, да и поздно уже». И вернулся в реку.
Мы, конечно, все маме рассказали: и про мамонта, и про водяного. Она ничуть не удивилась. Спросила только: «А динозавров вы случайно не встречали?» Нет, не встречали. А разве они еще есть? Папа говорит, что они все давным-давно вымерли. Тогда мама открыла на веранде окно и позвала:
— За-аврик! Ди-ино!
Мы с папой затаили дыхание и замерли, как две статуи. Просидели так очень долго, у меня даже нога онемела, но за окном было тихо, только собаки лаяли в деревне. Уже совсем стемнело, и я немножко боялась.
— Где же твои динозавры? — спросил наконец папа.
Мама развела руками:
— Улетели, наверно.
— Куда?
— В Африку. Они всегда осенью улетают в Африку. Нынче осень ранняя — вот Дино с Завриком и улетели пораньше.
Мама закрыла окно и стала подпрыгивать и помахивать руками, показывая, как динозавры взлетают. Что она дальше говорила, я не помню — я заснула прямо в кресле.
И всю ночь видела во сне мамонта, динозавров и рогатого водяного, как он пришел к нам в гости и принес маме венок из кувшинок.
А утром в голове все перепуталось, и я теперь не знаю, что было на самом деле, а что мне только приснилось.
Елка
У нас три комнаты. Большая — папина. Средняя — наша с мамой. И третья, самая маленькая, — это кабинет. Здесь мама работает и тут никаких бумаг и книг нельзя трогать, но я, конечно, иногда трогаю и на компьютере играю.
Теперь в большой комнате стоит елка.
А еще вчера ее не было.
Папа три дня ходил на елочный базар и не мог купить. Придет, а там одни иголки на снегу валяются, или такие елки-палки остались, что страшно смотреть.
Папа очень расстраивался: «Какой же Новый год без елки?!» Мама его успокаивала: «Еще есть время — будет у нас елка, вот увидишь». А сама вздыхала украдкой: «Где бы елку достать?»
Вчера я сидела одна дома. Папа еще с работы не пришел, а мама убежала на пять минут в булочную. Сидела я на диване и думала. И надумала: «Надо папу и маму выручать, иначе они совсем затоскуют».
Произнесла нужное заклинание и превратилась в елку.
Мама вернулась. Позвала меня. Я, конечно, молчу. «Опять к Ляле пошла», — сказала мама. Ляля — это соседка. Я к ней часто в гости захожу. Слышу — мама в кабинете сама с собой разговаривает. И вдруг — тишина.
Вскоре хлопнула входная дверь. Папа спрашивает: «Дома кто-нибудь есть?» Я молчу. И мама почему-то не отвечает. Только пес Кеша к папе ласкается.
Он ему вечно мешает раздеваться: трется об него боком, норовит в лицо лизнуть.
Папа наконец-то разделся и прошел в большую комнату. Скрипнули пружины дивана. Полежал минутку, встал, походил по комнате, что-то пробормотал — и снова наступила тишина.
А потом раздался звонок в дверь. Дилинь! Дилинь! Дилинь! Звонок надрывался, но никто из родителей даже не шелохнулся.
Дверь открылась, и чьи-то тяжелые шаги послышались в прихожей.
Кто бы это мог быть?
И тут в дверях нашей комнаты показался… Дед Мороз. В красной шубе, с бородой, в руке — хоккейная клюшка, за поясом — большущий серебряный ключ, открывающий любую дверь. Интересно, как такой ключ мог войти в нашу маленькую замочную скважину?
— Ничего не понимаю… — проворчал Дед Мороз. — Где хозяева? Где Маша? Елку у меня просила, а у самих три елки?!
Только тогда я вспомнила, что позавчера отправила ему в Лапландию письмо: просила елку и клюшку. Мама говорит, что клюшки и шайбы — это для мальчишек, и не покупает. Я напечатала на компьютере, что хочу такую же клюшку, как у Васи с седьмого этажа.
Дед Мороз еще раз обошел все комнаты… и расхохотался:
— Ха-ха-ха! Все понятно! Елка с сережками и бусами на ветках — это, конечно, мама. Елка с очками — папа. А елочка с бантом на верхушке — не кто иная, как Машенька. Хватит притворяться. Вы меня слышите?
Я произнесла заклинание задом наперед и стала опять человеком.
Дед Мороз улыбнулся:
— В таком виде ты мне больше нравишься.
Я была в синем джинсовом платье и в красных колготках.
Топ-топ-топ-топ-топ — из большой комнаты в коридор выскочила елка с очками и едва не столкнулась с елкой, привезенной Дедом Морозом.
Раздался облегченный вздох, и елка с очками превратилась в папу.
В дверях кабинета показалась мама. Она терла глаза, будто только что проснулась.
Мы замерли, как статуи в музее.
Первым подал голос Кеша:
— Гав-гав-тяф!
— Что он хотел этим сказать? — спросила мама.
— Кеша спросил: «Хозяйка, что с вашей прической?» — объяснил папа. — У тебя вместо волос еловые ветки.
Мама схватилась за голову и ойкнула, уколовшись иголками.
— Извините! — Дверь кабинета захлопнулась за ней.
Когда мама снова появилась перед нами, она была уже не в джинсах и не в кофте с надписью «Московский университет», а в синем бархатном платье, на груди сверкала драгоценная брошь, а золотистые волосы были заплетены в косу и уложены на голове короной. Когда я вырасту, всегда буду ходить с такой прической.
Через час или два, напившись чаю, Дед Мороз уехал. Во дворе его ждали два северных оленя, запряженных в сани.
А елка осталась.
Сначала она стеснялась и, наверно, немножко побаивалась — стояла тихо-тихо, прижав ветки. Потом осмелела, выпрямилась, распушилась. И даже Кешу шуганула. Он подошел, стал обнюхивать, а она — раз веткой по носу. Теперь пес обходит ее стороной. А когда папа достал с антресолей коробки с елочными украшениями, она аж задрожала от нетерпения. И ветки сама подставляла, когда мы ее наряжали.
