Владимир Машков - Последний день матриархата
– Так что насчет тренировок?
Известный мастер кожаного мяча, которому польстила похвала бабушки, ответил неопределенно:
– Мы подумаем.
В продолжение маминого рассказа папа вынужден был хранить гордое молчание. Наконец-то теперь у него появилась возможность высказаться.
– Инна, я совершенно не понимаю, к чему ты призываешь?
– Я хочу, чтобы мой сын был мальчишкой.
– А он, по-твоему, кто?
– Я хочу, чтобы он был настоящим мужчиной, чтобы он мог защитить девочку и забить гвоздь в стенку. – Мама показала на окно. – Два года гардину нельзя повесить – у папы и сына руки не доходят.
– Я, между прочим, целыми днями готовлю обеды и кормлю тебя и ребенка, – завелся и папа. – Мне осточертело быть домашней хозяйкой, если к тому же этого никто не ценит.
– Можешь меня не кормить, – мама отодвинула тарелку, в которой оставалось на самом донышке. – Первый раз вовремя с работы пришла, а так допоздна ставлю опыты.
– Я был бы счастлив, если бы мог работать с утра до вечера, – папа сорвал передник, скомкал его и швырнул на пол. – Тогда бы я книгу написал или даже диссертацию, о которой ты мне плешь проела.
Саня потянул меня за рукав, и мы улизнули.
Занятые выяснением своих отношений, мама и папа не заметили нашего исчезновения. Мне было неловко перед Саней за своих родителей. Друг понял мое состояние и стал меня утешать.
– У вас это еще цветочки! А вот когда мои родители разойдутся – ого-го-го! Правда, мама быстро утихомиривает папу, она ему говорит: «Мы же с тобой в разных весовых категориях». Да, у вас тоже, я гляжу, нормальный матриархат.
Признаться, меня удивил сегодня папа. Обычно такой покладистый, во всем поддакивающий маме, он совершенно переменился. Видно, на него подействовали Санины монологи.
– Пойдем походим по улице, – предложил я.
– Подождем твоего отца, – сказал Саня, усаживаясь на скамейку.
– Откуда ты знаешь, что он придет? – удивился я, примостившись рядом с другом.
– Богатый опыт, – ответил Саня. – Мой отец обычно выскакивает из подъезда и первое, что говорит: «Дышать нечем».
Не прошло и минуты, как во двор выскочил мой папа и на ходу рванул ворот рубахи.
– Ну абсолютно нечем дышать.
Мы не стали хохотать до упаду, потому что были хорошо воспитанными детьми.
Никого не замечая, папа понесся на улицу. Я хотел было его окликнуть, но Саня удержал меня.
– Не волнуйся, побегает полчаса и вернется. Я по своему отцу знаю.
Действительно, через полчаса папа появился возле подъезда и присел к нам на скамейку. Саня вынул из кармана пачку сигарет.
– Закуривайте, успокаивает.
Папа взял дрожащими пальцами сигарету. Саня ловко зажег спичку. Папа затянулся и закашлялся.
– Вот, дьявол, с девятого класса не держал во рту этой гадости.
– Неужели ты курил? – я не узнавал своего папы.
– Еще как смалил! – засмеялся папа. – Но бросил решительно и бесповоротно, как и подобает настоящему мужчине.
Мы приготовились слушать папины воспоминания.
– У нас в девятом классе смалили все, – папа еще раз курнул и уже больше не закашлялся. – Учителя и директор махнули на нас рукой, как ни боролись, ничто не помогало. И вдруг все в один прекрасный день бросили. Что случилось? Учитель психологии – был у нас такой предмет – невзначай, между прочим, обмолвился, что тяга к курению – это не что иное, как остаток сосательного инстинкта. Мол, ребенок в младенчестве сосет материнскую грудь, а когда вырастает, начинает сосать папиросу. Мы тогда все считали себя ужасно взрослыми, усики уже у многих пробивались, и вдруг нас принимают за детей, у которых молоко на губах не обсохло. Так мы в одно мгновенье бросили курить, и с тех пор никто эту гадость в рот не берет.
Папа зашвырнул в урну сигарету, доказав нам на практике, как он умеет решительно расправляться с вредными привычками.
– С матриархатом мы начнем борьбу завтра же, – папа пожал руку Сане, и мой друг сразу понял, что заручился папиной поддержкой. – А сегодня мы с Киром должны кое-кому доказать, что не перевелись еще на свете настоящие мужчины.
Папа обнял меня за плечи, глянул – очки в очки – и выдохнул:
– Пошли на место преступления!
Мастер ставит точку
Оказалось, что после того как мама с папой выяснили отношения и последнее слово, естественно, осталось за папой, мама будто ненароком произнесла:
– Кстати…
Папа замер. Ох, эти мамины «кстати». Неспроста они. Так и жди подвоха.
– Кстати, – проворковала мама медовым голосом, – стекло в окне до сих пор не вставлено, на дворе еще только апрель, а в доме живет немолодая женщина, пенсионерка.
Папа попался в нехитрую мамину ловушку.
– Вставим! Окно все-таки, а не египетская пирамида!
Мама подлила масла в огонь:
– Может, лучше обратиться в бытуслуги?
– Никаких услуг – сделаем все своими руками, – загорелся папа. – Пусть знают, что не перевелись на свете настоящие мужчины!
Вот тогда и прозвучала эта фраза, после которой папа, точно пробка, вылетел из дома.
А теперь, вдохновляемые этой фразой, мы с папой устремились к месту преступления, то есть к дому, где я разбил окно.
Время от времени папа останавливался и оглашал воздух мудрыми изречениями, сыпавшимися из него, как из рога изобилия.
У детской песочницы папа воскликнул:
– Есть еще порох в пороховницах!
Приближение гаражей папа ознаменовал новой сентенцией:
– Со щитом или на щите!
Когда мы огибали кустарник, встретившийся на нашем пути, папа разразился изречением:
– Дорогу осилит идущий!
Едва показался дом, в котором жила странная бабушка, с папиных губ слетело еще одно крылатое выражение:
– Смеется тот, кто смеется последним!
Я подумал, что последнее изречение несколько не к месту, но ввязываться в дискуссию мне не хотелось, так как мы прибыли на место преступления.
Разбитое окно уже не зияло дырой. Желтая картонка плотно закрывала левый верхний угол.
– Девятка! – папа восхищенно зацокал языком. – И откуда ты бил?
Я показал на кустики, отгораживающие детскую площадку от спортивной.
– Метров тридцать будет! Отличный удар! – похвалил папа.
– Но я целился совсем в другую сторону, – во мне заговорило чувство правды, унаследованное от мамы.
– Это детали, – махнул рукой папа.
Мы вошли в подъезд и позвонили в первую квартиру.
Глафира Алексеевна обрадовалась, увидев меня.
Но папа был настроен скорее печально. Он попросил у Глафиры Алексеевны прощения за поступок своего отпрыска (ну и умеет папа изящно выражаться!), который (наверное, отпрыск?) ложится пятном и на него, отца (значит, не отпрыск, а поступок!). Но папа готов загладить вину своего сына и, не откладывая дела в долгий ящик, сейчас же, немедля вставить новое стекло, а потому просит у любезной хозяйки разрешения измерить окно.
– Я вашей жене говорила – не надо беспокоиться, – Глафира Алексеевна искренне огорчилась, что из-за разбитого окна разгорелся такой сыр-бор. – Я вызвала мастера из бытуслуг, обещали, что завтра поставят новое стекло, а пока я залатала картонкой. Не дует, жить можно.
– Верьте вы их обещаниям, – снисходительно, как малому ребенку, сказал папа бабушке. – Мы измерим, и через час у вас будет сверкать новое стекло.
Тем временем мы уже просочились в кухню, где и было разбитое окно. Удивительное дело, но пострадала лишь внешняя рама, а внутренняя уцелела.
– Прекрасный удар! – папа вновь не удержался, чтобы не отдать должное сыну.
– Великолепный! – с жаром воскликнула Глафира Алексеевна. – Обратите внимание, мяч засел между рамами – и ни туды и ни сюды. Как в биллиардную лузу попал!
Папа похлопал себя по карманам и слегка приуныл. Когда папа покидал наш дом, в спешке он забыл рулетку. Глафира Алексеевна принесла свою и еще раз сказала, что не стоит беспокоиться. Но папа проявил характер и измерил окно вдоль и поперек.
Мы сели в трамвай и поехали на рынок. Там, по воспоминаниям папы, был магазинчик, где продавали стекло.
В тот день нам необычайно везло. И магазинчик оказался на месте, и народу в нем было немного, и уже через полчаса мы возвращались с покупкой. Папа бережно держал стекло за талию и сиял, как именинник. Лишь на мгновение его чело омрачилось, и он спросил:
– Ты когда в последний раз держал молоток?
– Вчера, – ответил я.
– А что было вчера?
– Урок труда.
Папа тут же успокоился и вновь засиял.
А я, наоборот, заволновался. Я вспомнил, что папа бросил курить в девятом классе и с той поры не держал во рту сигарет. Может, с того времени он и молотка в руках не держал?
Впрочем, подумал я, любишь кататься – люби и саночки возить, то есть сам разбил вдребезги стекло, сам и вставь новое.
