Энн Файн - Пучеглазый
— На здоровье! — сказал Пучеглазый.
Он был совершенно прав. В шипучем газированном напитке, который он мне принес, и впрямь искрилось здоровье. Даже стаканы блестели ярче, чем все прочие в нашем буфете, словно он, прежде чем налить в них свою шипучку, до блеска протер их чайным полотенцем. Ну что ж — очень мило, что он так расстарался и приготовил мне коктейль, хотя мамы рядом и не было. Я догадалась, что Джеральд сделал его специально для меня, потому что, обернувшись, заметила: себе он смешал что-то совсем другое. Выходит — он выжимал лимон, доставал кубики льда и открывал бутылку с тоником ради меня!
— За здоровье! — ответила я. — Большое спасибо. — Я едва не сказала «Джеральд», но побоялась, что он это заметит и я покраснею.
Ужин прошел весело, хоть и ждать пришлось долго. (Пучеглазый дважды отсылал Джуди наверх, прежде чем пустил нас за стол: сначала, чтобы она надела халат, а потом — за теплыми тапочками.) И нам не надо было волноваться, что маме не останется. Джеральд предусмотрительно отложил ее порцию на жаропрочную тарелку и поставил в плиту, чтобы не остыла.
— Ну вот, — сказал он решительно. — Все, что осталось, теперь наше.
Никогда бы не поверила, что смогу съесть столько картошки! Наверное, в тот вечер я проголодалась до полусмерти. Даже Джуди уплела весь горох и два толстенных куска хлеба с маслом. Мы жевали и жевали, и лишь когда половины еды и след простыл, начали разговаривать.
Первым заговорил Пучеглазый.
— Хочешь знать, что я думаю? — вдруг спросил он, держа вилку на весу.
В другой ситуации я бы не преминула скорчить рожу, ясно говорящую «нет, спасибо, не хочу», даже если бы и выдавила из себя: «Да, пожалуйста». Но мне и впрямь было интересно.
— Что?
Джеральд Фолкнер вытер рот салфеткой, которую откопал в самом низу ящика, набитого всяким барахлом, предназначенным для благотворительной организации Оксфарм.
— Честно говоря, я думаю, что все вы, замарашки, позорите антиядерное движение.
Хорошо, я сидела с набитым ртом, поэтому Джеральд успел объяснить, что имел в виду, прежде, чем я на него напустилась.
— Послушай, — начал он, — ваши люди должны лучше одеваться. Вам надо измениться. Посмотри на свою маму. Каждое утро она отправляется в больницу — приличная и миловидная, но разве она прикалывает на одежду свой антивоенный значок? Нет. Значит, никто из тех, с кем она встречается в течение дня, не скажет: «Какая милая порядочная женщина. Такая добрая, и так мне помогла. Замечательная гражданка, и наверняка — отличная мать. И надо же: она носит этот антивоенный значок. Наверное, она член антиядерного движения. Выходит, не все они несведущие тупоголовые бузотеры и бездельники, какими их выставляют газеты».
Я дожевала кусок, но продолжала слушать, не перебивая. В словах Пучеглазого определенно был здравый смысл.
— Взять хоть сегодняшний день, — продолжал он. — Ваша мама оставила все свои прелестные наряды в шкафу и вырядилась в дурацкие вязаные обноски. Она натянула ботинки, которые словно специально сшиты для того, чтобы пинать полицейских, и напялила куртку, в которой постеснялся бы показаться на людях даже бродяга. И в довершение этого она гордо прицепила на нее свой антивоенный значок!
Что ж — в его словах был свой резон.
— Но надо же одеться потеплее, чтобы не замерзнуть, — возразила я. — Нам приходится действовать на холоде.
— Вы все готовы пострадать за свои убеждения, — сказал он. — Я видел вас сегодня. Без сомнения, нынче я провел самое тяжелое и скучное воскресенье за многие годы. Суть в том, чтобы заменить одно неудобство другим. Пусть бы вы были хуже защищены от ветра, но зато лучше — от насмешек. — Джеральд покачал вилкой перед моим носом (что было на него не похоже). — Если бы все вы одевались как юристы, врачи и адвокаты, то к вам бы относились с гораздо большим уважением. Кроме того, — добавил он, — почему бы вам не потратить часть собранных средств на покупку термобелья?
Я содрогнулась. Мысль о том, что придется делить майку и кальсоны с кем-то из тех, кто ходит с нами на демонстрации, вызвала во мне отвращение.
— И еще, — продолжал Пучеглазый, потянувшись, чтобы поправить вилку в руке Джуди. — Зачем отправляться в такие удаленные дыры, где вас видят лишь овцы? Это глупо. Вам следует стоять в пикетах у правительственных зданий в рабочие дни или в торговых центрах по утрам в субботу. Тогда, по крайней мере, хоть кто-то прочтет, что написано на ваших плакатах, прежде чем вас заберут в полицию.
На это я отвечать не стала. Что я могла сказать? Я и сама частенько думала, что овцы на западе Шотландии, наверное, самые политически информированные овцы в мире.
— И уж если вы решили ехать неизвестно куда, зачем тратить время на распевание глупых песенок? Вам надо действовать организованно. Пусть один принесет марки, а другой бумагу, чтобы в дороге писать письма с разъяснениями, что вы делаете и почему, вашему депутату в парламенте и премьер-министру, а еще в местные газеты.
И тут нечего возразить. Он совершенно прав.
— «Ах, городок Селлафильд!» — он снова презрительно хмыкнул, точно так же как в автобусе. — Чистейшая белиберда ради самооправдания! Чем тратить время на песни, лучше бы написали письмо директору Инспекции ядерных установок и сообщили ему о своей тревоге по поводу возрастающего числа случаев лейкемии у детей в районах, прилегающих к ядерным базам.
— Ты должен быть на нашей стороне! — выпалила я.
— Вовсе нет! — Пучеглазый передернул плечами. — Я совершенно всего этого не одобряю.
— Тогда зачем подсказывать нам полезные идеи? Он покачал головой.
— Просто не могу удержаться. Я деловой человек. И не могу мириться с неэффективностью. Где бы я ее ни обнаруживал, мне хочется ее искоренить, — внезапно он нахмурился. — А еще я не терплю грубости. Пожалуй, я напишу начальнику той базы подлодок и пожалуюсь на недопустимое поведение людей, которые, судя по всему, находятся под его началом. — Тут он еще больше помрачнел. — Они испортили мой костюм.
Теперь он заговорил почти как Саймон. Но все же у Джуди хватило ума тактично хихикнуть.
— Доела? — спросил Джеральд, заметив ее пустую тарелку. Потом положил тяжелую руку ей на плечо. — Ты наверняка устала. Думаю, тебе лучше сразу отправиться спать, как только ты закончишь помогать мыть посуду.
— Ты что, шутишь? — вмешалась я. — Джуди никогда не помогает мыть посуду.
(Я не могла сдержаться. Для меня это всегда был нож острый.)
Его рука соскользнула с ее плеча.
— Никогда не помогает? Почему? — Пучеглазый вопросительно посмотрел на Джуди и обратился ко мне. — У нее ведь есть руки, верно? И до раковины она достает.
Джуди, стараясь бесшумно двигаться в своих мягких меховых тапочках, попыталась бочком-бочком пробраться к двери.
Я пожала плечами:
— Ну, наверное, потому, что она намного младше меня.
Джеральд посмотрел на меня с изумлением.
— Никогда не слыхивал подобной глупости, — заявил он. — Если руководствоваться такой логикой, то младший ребенок в любой шотландской семье достигнет зрелого возраста, не имея понятия о том, как управляться со щеткой и жидкостью для мытья посуды.
И это чистая правда. Я сама не раз об этом говорила. Просто всякий раз Джуди удавалось в тот момент состроить трогательную гримаску сиротки, так что маму моментально обуревало чувство вины, и она лепетала что-то вроде: «Ну хорошо. Может быть, завтра. А сегодня я сама за нее вымою, ведь у нее еще плохо получается».
Но Пучеглазого жалостливая сиротская гримаска явно оставила равнодушным. Однако теперь, когда он столь решительно выступил в роли, которую я сама играла обычно с таким энтузиазмом, мне почему-то вздумалось встать на сторону мамы.
— Пусть уж лучше Джуди вымоет посуду после завтрака, с утра она будет не такой уставшей, — предложила я.
Джуди замедлила свои крадущиеся шажки и замерла на полпути к двери.
— Уж не такая она сейчас и уставшая, — не отступал Джеральд. — Она, например, устала меньше меня, ведь я готовил ужин. И меньше тебя, ведь ты чистила картошку. Да и в автобусе она проспала всю обратную дорогу.
Он повернулся к Джуди. Пока он говорил, она все же дошаркала до двери, но у нее не хватило духу просто так за ней скрыться. Думаю, она догадалась, что, в отличие от мамы, он-то все равно придет за ней и заставит вернуться.
— Хочешь, я подставлю тебе стул и ты на него встанешь? — предложил он вежливо. — Или так достанешь?
Но я никак не могла успокоиться, не знаю почему. Может, из-за негодования, которое было написано на лице Джуди.
— А нельзя отложить мытье посуды до утра? — спросила я. (Еще одна мамина линия обороны.)
— Нет, — отрезал Джеральд. — Нельзя. Только неряхи и пьяницы оставляют грязную посуду на ночь.
