Елена Сапарина - Последняя тайна жизни (Этюды о творчестве)
Все инакомыслящие награждались презрительной кличкой "душисты" (от слова "душа") и подвергались язвительнейшему осмеянию. Антон Теофилович Снарский — ближайший сотрудник Ивана Петровича, несмотря на все запреты и насмешки, решительно отказывался перейти на новые рельсы.
— Как! Поддразнивать собаку издали кусками хлеба или мяса, греметь ее посудой, наблюдая, как бедняга от предвкушения еды начинает "пускать слюнки", и объяснять это, минуя душевные движения собаки? Да разве "пускание слюнок" здесь не стоит в прямой зависимости от психического мира, от всего того, что именно собака в это время переживает?!
— Вы заявляете, что ваша собака обиделась и потому, видите ли, ее слюнная железа бастует. А для меня все эти вопросы может разрешить только господин факт, — неумолимо стоял на своем Иван Петрович. — Вы же типичный словесник, сударь. Впрочем, извольте: готов испытать свои силы и в словесном турнире.
— Крупнейшие авторитеты физиологии не находят иного объяснения, — упорствовал А. Т. Снарский. — Да и вы сами еще недавно резко противопоставляли психическое слюноотделение (при одном виде пищи) рефлекторному, которое следует, если пища уже во рту. Я хоть сейчас могу процитировать…
— Не трудитесь, сударь! — вскипал И. П. Павлов. — Это слабейший из аргументов: вместо научного доказательства — ссылка на авторитеты, нас еще в семинарии сему обучали. Что вы мне тут на Павлова ссылаетесь! Ваш Павлов ошибался, да и все тут!
Позднее Иван Петрович вспоминал: "Каково было мое изумление, когда этот верный друг лаборатории обнаружил истинное и глубокое негодование, впервые услыхав о наших планах исследовать душевную деятельность собаки в той же лаборатории и теми же средствами, которыми мы пользовались до сих пор для решения различных физиологических вопросов. Никакие наши убеждения не действовали на него, он сулил и желал нам всяческих неудач! И, как можно было понять, все это потому, что в его глазах то высокое и своеобразное, что он полагал в духовном мире человека и высших животных, не только не могло быть плодотворно исследовано, а прямо как бы оскорблялось грубостью действий в наших физиологических лабораториях…
Нельзя закрывать глаза на то, что прикосновение истинного последовательного естествознания к последней грани жизни не обойдется без крупных недоразумений и противодействия со стороны тех, которые издавна и привычно эту область явлений природы обсуждали с другой точки зрения и только эту точку зрения признавали единственно законной в данном случае".
А. Т. Снарский так и остался при своем субъективном толковании внутреннего мира собак по аналогии с чисто человеческими мыслями, чувствами и желаниями. Он не уставал рассуждать, какой умный, понятливый его подопытный пес Ворон, как он переживает все происходящее с ним. Иван Петрович, пораженный "фантастичностью и научной бесплодностью" такого отношения, сумел отойти от традиционного мнения о психических процессах как об особенных: "После настойчивого обдумывания, после нелегкой умственной борьбы, я решил, наконец, и перед так называемым психическим возбуждением остаться в роли чистого экспериментатора, имеющего дело исключительно с внешними явлениями и их отношениями".
Конфликт с А. Т. Снарским ускорил созревание павловских идей о рефлексах. И, расставшись с ним, Иван Петрович приступил к проверке своих идей с новым сотрудником — Иваном Филипповичем Толочиновым. Первое исследование по условным рефлексам было выполнено именно им.
Занятия "психологией", как тогда говорили, происходили во второй половине дня, когда приезжал доктор И. Ф. Толочинов, работавший психиатром в загородной больнице. Вдвоем с Иваном Петровичем они ставили собаку в станок, вливали ей в рот немного соляной кислоты — в ответ начинала течь слюна. Через некоторое время собаке просто показывали склянку, где первый раз была кислота, — и слюна начинала течь с той же силой!
Он понимал, что психика не исчерпывается условными рефлексами, но они, несомненно, одни из главных ее элементов. И твердо верил, что объективное изучение условных рефлексов — надежное исследование физиологическим методом психических процессов. И. П. Павлов, собственно, и говорил не столько о психической, сколько о высшей нервной деятельности.
Но среди неврологов тоже далеко не все признали его идеи. И самым большим противником И. П. Павлова стал один из крупнейших наших специалистов по изучению мозга — Владимир Михайлович Бехтерев. Спор, который разгорелся между ними, обострился из-за того, что И. П. Павлов был "чужак" в неврологии. Всю жизнь он занимался пищеварением и вдруг изобрел способ изучать нервную систему, да еще утверждает, что способ этот самый правильный, простой и надежный.
Владимир Михайлович Бехтерев учился вместе с Иваном Петровичем в академии, не раз бывал вместе с ним за границей. Он был выдающимся неврологом, сделавшим много важных открытий в строении мозга. Павловскими рефлексами он было заинтересовался и даже попытался применять их у себя в лаборатории, однако ответом на внешнее раздражение у него служило не выделение слюны, а сокращение мышц. Изучать такие "сочетательные", как назвал их В. М. Бехтерев, рефлексы было намного сложнее. И такой четкости, как у И. П. Павлова, не получалось. Признать же, что "посторонний", не занимавшийся специально изучением мозга, сумел добиться большего, чем известные авторитеты, посвятившие этим исследованиям всю жизнь, было трудно.
На заседаниях Общества русских врачей происходили жаркие дискуссии между бехтеревцами и павловцами. Владимир Михайлович и по темпераменту был полной противоположностью И. П. Павлову. Его плавная речь, величавая академическая внешность, мягкие манеры, легкая улыбка в ответ на язвительные павловские реплики действовали на Ивана Петровича только подстегивающе. Сама стремительность, порывистость, он едва мог дотерпеть до конца выступления своего оппонента, компенсируя вынужденное молчание красноречивыми жестами. Вначале пассивно скрещенные на груди руки — "говорите, мол, а мы послушаем". Потом руки в удивлении разведены в стороны: "А где же факты?" Затем опять временное затишье — нога закинута за ногу, переплетенные пальцы рук охватили колено: "Ну, ну, что там у вас еще припасено?" И вдруг резко вскинутая вверх рука с "указующим" перстом: "Опять одни слова, нет, черт возьми, наша "плевая железка" себя оправдала!" — крепко сжатый кулак.
— Почему, почему для исследования функций высших отделов мозга мы должны ограничиться лишь слюнными условными рефлексами? — вопрошает с трибуны В. М. Бехтерев. — Я решительно против этого протестую. Движения животного — вот в чем наиглавнейше проявляется его взаимодействие с внешним миром. А слюнная реакция — это, в конце концов, частность, пустяк.
— Почему мы так цепко ухватились за слюнную методику и считаем ее наиточнейшим средством изучения коры мозга? — тут же парирует И. П. Павлов. — Да потому, что реакция слюною может поразительно легко сделаться чувствительнейшей реакцией коры на все и всяческие явления внешнего мира… Если бы даже собака имела человеческую речь, она вряд ли могла бы нам рассказать больше, чем рассказывает языком своей слюнной железки. "Различаешь ли ты, твоя высшая нервная система одну восьмую музыкального тона?" — задаем мы животному вопрос. И я не могу себе представить, как психолог своими способами мог бы вырвать у него ответ на это. "Да, различаю", — отвечает оно мне, физиологу, отвечает быстро, точно и достоверно — каплями своей слюны… Нет, мы нашей "плевой железкой" довольны.
— Разве метод раздражения и частичного разрушения мозга менее доказателен и объективен? Менее точен? — стараясь быть спокойным, возражает В. М. Бехтерев.
— Но вы, очевидно, не поняли самого главного! — взрывается И. П. Павлов. — Им нельзя изучать нормальную работу коры на полном здоровья животном! Как физиолог, человек эксперимента, я постараюсь скорее от слов, которые ничего не доказывают, перейти к делу. А дело в том, что на основании экспериментов мы пришли к заключению, что факты школы академика В. М. Бехтерева относительно специального якобы центра всех вообще условных рефлексов в коре мозга ошибочны. Центры эти — чистейшая фантазия… Сотрудник, проводивший опыты в лаборатории Владимира Михайловича, не учел болезненного состояния собаки после операции. Таковы факты. Словам я придаю мало значения и был бы рад видеть с вашей стороны экспериментальные доказательства…
Дискуссия о способах изучения центральной нервной системы у животных при всей ее остроте все же не развела участников по разные стороны баррикады. Оба они были по эту сторону барьера, который зовется материализмом. А вот с теми, кто стоял по другую сторону, — идеалистами всех мастей, академик И. П. Павлов воевал всерьез. И борьба эта продолжалась всю жизнь.
