Пётр Столповский - Дорога стального цвета
«Только бы не врезаться в столб»,— мелькнуло в мозгу.
Поколебавшись секунду-другую, он отпустил поручень и прыгнул в темноту по ходу поезда.
Ступни ушли в мягкую насыпь полотна. По инерции Зуб сделал два широченных прыжка, не удержался на ногах и кубарем покатился под откос.
Ударившись о твердое, должно, о камень, он вскочил быстро, как кошка. Припадая на левую ногу, то и дело спотыкаясь и падая, побежал в гору, полого уходящую в звездное небо. Короткие гудки подстегивали его как бичом, заставляли бежать все быстрее, И чем выше он поднимался, тем светлее становилось кругом.
По вагонам судорогой прокатился многократно повторенный лязг. Поезд снова стал набирать скорость. Зуб уж подумал с облегчением, что пронесло, стал успокаиваться, даже заметил, что на голове не стало форменной фуражки — слетела, когда прыгал. Но тут от полустанка донесся слабый стрекот заведенного мотоцикла.
«Это за мной. От мотоцикла не уйти...»
Он понесся дальше, в гору, задыхаясь, обдирая руки о кустарник, скребя пальцами и ломая ногти на крутых местах. Всюду белели выступы известняка. Это были меловые горы.
За кустами Зуб не заметил вовремя обрыв, сорвался и очутился на дне неглубокого оврага. Он даже обрадовался этому — ведь наверху, на фоне неба его могли заметить.
Зуб уже не дышал — хрипел. Перед глазами разбегались цветные пятна. Но все же по дну оврага бежать было полегче — дождевые потоки выровняли его, вылизали.
Поезд ушел, и теперь стрекот мотоцикла слышался отчетливее. Он то приближался, то начинал таять вдали. Потом стал доноситься откуда-то сверху. Зуб остановился в нерешительности, загнанно заозирался. Не хотят ли ему устроить засаду там, наверху? Но мотоциклетная дробь стала быстро стихать и пропала вовсе.
У него отлегло от сердца. Мотоцикл, наверно, не имеет ко всей этой истории никакого отношения.
Просто кто-то поехал по своим полуночным делам.
Не в силах больше бежать, Зуб пошел. И только тогда заметил, что уже не хромает, хоть боль в коленке еще была. Просто ушибся, и ничего больше. Мимоходом он порадовался своим целым ногам. Они ему нужны сейчас как никогда.
Саднило ободранное при падении плечо. Гимнастерка в этом месте была разорвана и прилипала к окровавленному телу. Но и это сущая чепуха по сравнению с тем, что могло случиться за последний час.
Овраг становился все мельче. Вот он превратился в ложбинку, потом совсем исчез. Впереди открылось плоскогорье, теряющееся где-то в ночных далях. Пошатываясь и спотыкаясь, Зуб побрел по нему. Наверху было гораздо светлее. Приближалось утро.
Раздался резкий гортанный крик. Зуб вздрогнул, мгновенно напружинился. Крик повторился.
Проклятая птица! Что бы ей не спать в свое удовольствие?
Этот крик совсем его доконал. Навалилась смертельная усталость. Больше, кажется, и шагу сделать не может. Оглядев чуть посеребренную огрызком луны окрестность, он повалился на пахнущую полынью землю и долго лежал без движения. Просторно было ему под звездами. Звенела по жилам возмущенная кровь, а ему казалось, что это перезваниваются, перешептываются звезды, обсуждая свои высокие дела.
А звезды меж тем становились уже не такими лучистыми и острыми, потому что небо все больше серело, и горизонт предвещал совсем близкий рассвет.
Неожиданно за бугром взревел заведенный мотоцикл. Зуба подкинуло на ноги. Откуда это?! Мотоцикл ведь уехал совсем! В руках вели, не иначе. Вели и высматривали.
Заметив примерно в полсотне метров от себя темнеющие кусты, Зуб понесся к ним что есть мочи. По шуму мотора он догадывался, что с секунды на секунду мотоцикл покажется над бугром. Тогда он пропал. Быстрей!
Ноги едва касаются земли. Еще быстрей!
Он упал в жидкую поросль в тот момент, когда над холмом замаячили головы мотоциклиста и его пассажира. Ехали неторопливо, с выключенной фарой и озирались по сторонам. Здесь, на плоскогорье, они сразу бы заметили беглеца.
Мотоцикл взял немного в сторону, а потом, словно бы передумав, повернул прямо к кустам — редким и невысоким. Укрыться в них мудрено — все насквозь видно.
Прижимаясь как можно плотнее к земле, Зуб стал пятиться в заросли. А мотоцикл все ближе. Неожиданно ноги потеряли опору, повиснув в пустоте. Зуб оглянулся. Это была круглая глубокая яма с отвесными краями, похожая на завалившийся колодец.
Мотоцикл совсем уж близко. Сейчас его увидят. Не раздумывая, Зуб прыгнул в яму. Раздался всплеск. С головой окунувшись в холодную прелую воду, Зуб от неожиданности принял в себя порядочный глоток. Найдя ногами дно, тут же вынырнул.
Мотоцикл работал на холостых оборотах.
— Давай, давай, пройдись по кустам! — услышал он над головой резкий, властный голос и замер, стоя по грудь в воде. Он чувствовал себя в мышеловке. Кажется, все кончено, хоть добровольно вылезай. Уже затрещали под чьими-то решительными ногами кусты.
Оставался единственный выход, и Зуб ухватился за него как за соломинку. Он тихонько опустился под воду с головой, а чтобы не выплыть, запустил скрюченные пальцы в глинистое дно.
Чем дольше пробудет он в этой луже, тем больше шансов на спасение — он это хорошо понимал. Но после быстрого бега ему сразу же не стало хватать воздуха. Грудь начала болеть, словно ее рвали на части. Однако он не разжимал пальцы и только плотнее стискивал зубы. Секунд через десять живот стал делать судорожные рывки. Конвульсивно задергалось лицо. Все Зубово существо, каждая клетка организма требовала кислорода, вопила о вдохе. Вот-вот в легкие хлынет вода. «Еще! Ну еще! Раз, два, три, четыре...» Да не зря ли он мучится? Его, наверно, заметили, потому и свернули к этим кустам. Сейчас стоят на краю ямы и с ухмылочкой ждут, когда он вынырнет. Зуб вынырнет, а они спросят: «Ну, как водичка, ничего?»
«...пять, шесть, семь...»
Чувствуя, как мутится сознание, Зуб вынырнул и, выпучив глаза, стал жадно глотать воздух, стараясь шуметь как можно меньше.
— ...чуть не ввалился, гадство, — услышал он обрывок фразы почти над самой головой.
— Хорошо посмотрел? — спросил властный голос.
— Да там вода!
— Ну садись.
— А может, он как услышал, так вниз?
— Может быть.
Мотоцикл рявкнул, заглушив остальные слова, и стал быстро удаляться.
Дрожа всем телом, Зуб начал выбираться из ямы, чуть не оставив ботинок в вязком дне. Он хватался за жидкие кусты, траву, скреб ногами, пока, наконец, не лег животом на край ямы.
И сделалось ему горько и обидно оттого, что за последние три дня он только и делает, что удирает от кого-то. Почему он должен удирать, скрываться, почему его травят? Он же не преступник какой-нибудь. Он, если уж на то пошло, мог бы стать преступником, грабителем. Но не стал же!
В эти минуты, как в тамбуре, Зубу снова казалось, что весь мир настроен к нему враждебно. Но за что, за что? Почему весь мир такой злой, почему травить человека доставляет кому-то удовольствие? Стреляют, кидают ножи, гоняют на мотоциклах...
Мокрый и жалкий, он пополз на четвереньках подальше от ямы. Вдохи его стали отрывистыми, с рыком. Он упал в колючие кусты лицом и сделал усилие, чтобы не заплакать. Он трудно, с болью, но бесслезно всхлипывал и дрожал всем телом. Он не заплакал.
Метрах в пятидесяти проехал в обратном порядке мотоцикл, но Зуб и не подумал прятаться. Он только нашарил рукой обломок камня и злыми глазами следил за погоней, собираясь дорого взять за свою свободу.
Сделав широкую петлю, мотоцикл выехал на чуть белеющую дорогу и стал спускаться к полустанку. Вскоре на горе установилась такая тишина, что слышно было, как кровь стучит в висках.
Тогда Зуб поднялся и побрел вперед. Куда — его не интересовало. Куда угодно, только бы подальше от железной дороги, только бы не попадаться людям на глаза. Все они звери!
Немного успокоившись, он вспомнил Мишку Ковалева. Нет, Мишка, конечно, не зверь, он — исключение. Ну, а Степан Ильич, преподаватель? Разве он похож на зверя? А дед Орфей? А ребята — в училище и в детдоме? Нет, зверей, наверно, не так уж и много на белом свете. Просто он, Зубарев Юрий, оторвался от хороших людей. К ним надо прибиваться. Тогда не страшен будет ни Чита, ни Панька — никто из звериной породы.
К хорошим людям прибиваться — вот что надо делать!
21
Шел он долго. В светлеющем небе таяли последние звезды. Запели какие-то пичуги. Было зябко. Одежда помаленьку подсыхала, но все еще была холодной и неприятной.
В какой-то лощине набрел на дикие вишни — мелкие и твердые. Попробовал их есть, но от оскомины во рту стало шершаво, как в валенке. Рядом с убранным и распаханным полем рос шиповник, еще не очень мягкий. Минут десять Зуб грыз его, выбирая ягоды покрупнее и стараясь, чтобы в рот не попадала колючая начинка. Проку от шиповника было не больше, чем от вишен, только есть захотелось сильнее, да язык заболел. Живоглоты Чита и Панька оставили ему каши на самом донышке чугунка. Ведь желудок у него был совсем пустой после выпивки. Да и сейчас он как порожний мешок.
