Константин Курбатов - Тимкины крылья
— «Славное море, священный Байкал. Славный корабль, омулевая бочка», — тянул Руслан, положив щеку на аккордеон. Пальцы его чуть дотрагивались до мягких клавиш. Короткие черные волосы клинышком спускались на лоб.
Начальник парашютно-десантной службы Массалов пел тоже. Голос у него был дай боже. Как через усилитель. А слуха — никакого.
Широколицый лейтенант Котлов с мясистым коричневым носом закатывал пустые бутылки под койку. Он закатывал их с серьезным видом, будто делал важное дело. Бутылки звякали под койкой на разные голоса.
Из-под кителя у Котлова выглядывала тельняшка. Синие полосы на ней совсем поблекли. Носить такие тельняшки считалось самым шиком. Новые тельняшки специально вымачивали в слабом растворе хлорки, чтобы они стали похожими на полинявшие.
— Он мне еще тот втык устроил, — рассказывал носастый Котлов соседям. — Я, понимаешь, захожу от солнца, с превышением иду. Лег на боевой. Всё тютя в тютю. А в конусе потом ни одной дырочки. Ну, он мне и устроил. Как раз накануне это было.
Котлов пустил под койку еще две бутылки. Откуда нераспечатанные бутылки появляются на столе, я никак не мог усмотреть. Они сами собой появлялись.
— А я с ним как раз утром шлемофонами обменялся, — в десятый раз рассказывал в дальнем углу за сизым папиросным дымом пан Дручевский. — Мой так жал, прямо уши отваливались…
Каждый рассказывал, как он последний раз видел дядю Жору. Если бы дядя Жора не разбился, никто бы и не вспомнил, о чем они тогда говорили.
— Эхма, жизнь наша! — сказал пан Дручевский. — За голубой асфальт под крыльями, братцы! — Он поднял стакан.
— Без выбоин и колдобин! — поддержали его.
— А если что, я бы тоже хотел, как Жора, — сказал носастый Котлов.
— Как это? — поинтересовался начальник ПДС Массалов.
— Чтобы до последнего и не стыдно потом чтобы было.
Массалов опустил стакан к столу, но не поставил его. Спросил:
— Чего не стыдно-то?
Голос у него грохотал так, словно он разговаривал с Котловым через речку.
— Эх, сказал бы я тебе! — проворчал Котлов. — Поехали, ребята. Ладно.
Массалов выпил вместе со всеми и утер ладонью толстые губы.
— Выходит, ему Коваленко стыдно было бросать? — проговорил он. — Так? Один штаны пачкает, а другому за него стыдно. И он от стыда на тот свет отправляется? Так?
Начальник ПДС свободно перекрывал своим голосищем шум в насквозь прокуренной комнате.
— Иди ты, — огрызнулся Котлов, — знаешь…
— Кончай, Массалов! — закричали офицеры. — На примере Коваленко ты нас в штабе повоспитываешь.
— Я не о Коваленко, — сказал Массалов. — Я о другом. Жора второй класс имел, звеном командовал, других с парашютом сбрасывал. Так? А сам он сколько раз прыгнул? Вот вам и результат. Что-то он не очень на прыжки рвался. Все так вот больше.
Массалов показал рукой в точности как дядя Жора, когда мы возвращались из бани. Он словно подслушал наш тогдашний разговор. Меня даже в жар бросило. От стыда. И от злости.
— А что? — сказал Массалов, оглядывая притихших офицеров. — Может, не так?
Руслан поднял от аккордеона щеку, рывком сжал мехи. Они рявкнули басами.
— Это ты к чему же клонишь? — с угрозой спросил он.
— К тому, что наставление по производству полетов кровью нашего брата написано, — сказал Массалов.
— Ну?!
— И в нем точно сказано, где и когда оставлять самолет.
— НПП, значит, вспомнил? — проговорил Руслан. — Пунктик такой-то, параграф такой-то…
— Ребята, действительно, нашли время тоже! — закричали офицеры.
— Самое время вообще-то, — уперся Массалов. — Под крылышко голову спрячете — завтра слова похороны будут… Мы не за ради удовольствия прыгаем. Плесни-ка, — Он протянул соседу стакан.
— Может, хватит? — подозрительно взглянул на него пан Дручевский.
— Да я что, спьяна, что ли? — удивился Массалов.
— Тогда заткнись! — бросил Руслан. — Пока не поздно. Налейте ему, ребята.
— Я не про Жору, — сказал Массалов. — Я его не хочу обидеть. Не думайте. Он со мной всегда откровенным был. И поэтому я его знаю. И сейчас бы он меня тоже наверняка поддержал. Не Коваленко Жора спасал, а… растерялся он…
— Ты заткнешься в конце концов или нет?! — вскочил Руслан. На груди у него дрожал мехами аккордеон.
— А ты, может, иначе думаешь? — ехидно поинтересовался Массалов.
— Все иначе думают, — угрюмо произнес Колюшкин, вылезая из-за стола. — Все! Понял. Только некоторые — по-другому, которые у нас слишком храбрые.
Он в упор смотрел на Массалова, словно подыскивая повесомее слова. Потом махнул рукой и боком стал пробираться к двери. У двери оглянулся:
— Если бы Жора сам о себе сказал, что струсил, я бы не удивился. Про себя — не каждый такое отважится сказать. Про других — этого у нас навалом. Особенно после драки.
Он зло хлопнул дверью.
За столом зашумели. Меня больно прижали к спинке кровати с тонкими прутьями. Я выскользнул под стол и полез между ног к выходу. Я тоже не хотел сидеть с этим Массаловым. Я бы на месте Колюшкина ему бы еще и не то сказал.
В голове у меня гудело, а пол клонился то в одну сторону, то в другую. У стены под койкой лежали пустые бутылки. Пол падал от них горкой. Они лежали на самом верху горки и не катились. Из кармана у меня вывалился вопросительный знак. Я подобрал его и полез дальше. Выбравшись из-под стола, я стукнул вопросительным знаком по столу и заорал на Массалова:
— Врете вы! Ничего он не растерялся! Врете!
Кажется, я попал по блюдцу с окурками. Окурки полетели за все стороны. Я еще больше разозлился из-за этих окурков.
— Он за Коваленко боялся! — орал я. — Ему Коваленко было жаль! Он смертью храбрых погиб!
Офицеры молча смотрели на меня, а я орал и лупил суком по краю стола…
Руслан догнал меня у Гнилого пруда и стал доказывать, что не надо обращать внимания на Массалова.
— Мало чего он ляпнет по пьянке.
В голове у меня гудело, как в распределительной трансформаторной будке. Дождик уже не сыпал, но небо по-прежнему было серым и низким. В зеленой чаше пруда надрывались к дождю лягушка. Над ясенем, перелетая с ветки на ветку, гомонили галки.
— А чего это Феня сегодня? — спросил вдруг Руслан. — Он ей нравился, да?
— Кто? — не понял я.
— Да Жора.
Я не ответил Руслану. Я только удивился, чего он вдруг спрашивает такое. Дядя Жора всем нравился. Я ни одного человека не знаю, кому бы он не нравился.
— Мы ведь теперь друзья с тобой, — сказал Руслан. — Мы должны помогать друг другу, рассказывать обо всем. Часто она к нему заходило?
— Как — заходила?
— Ну, в комнату к нему.
Я отвернулся.
От Руслана пахло водкой, луком и одеколоном «Шипр». Я сам не знаю, что случилось со мной. Мне раньше всегда нравился запах «Шипра». А теперь мне показалось, что «Шипр» пахнет еще хуже, чем керосин. Меня прямо замутило от этого запаха.
— Нравится она мне очень, Тимка, — вздохнул Руслан. — Когда мы с ней поженимся, то и с тобой родственниками станем. И винтовку я тебе тогда насовсем подарю.
Я смотрел в зеленый пруд, где квакали лягушки, и думал о том, что такое «сплоховал принц Гамлет». Не успел вовремя выпрыгнуть? Растерялся? Или не сумел спасти Коваленко? Он ведь так и не узнал, что спас Коваленко. Дядя Жора мог про себя что угодно сказать. Про себя — отважится не каждый. Сеня Колюшкин прав. Сеня, даже на дядю Жору чем-то похож — такой же большой и неуклюжей. И волосы у них похожие. И он правильно сделал, что ушел и не стал пить с этим Массаловым.
А если бы дядя Жора выпрыгнул раньше? Тогда, когда ему было положено выпрыгнуть по НПП? Что тогда? Тогда бы он стал героем? Разве смелость это — поступать, как положено по НПП? Разве герои поступают только так, как записано в инструкциях? И Горбовский всегда так поступал? И Гром? И Герман Титов? А если бы Титов хоть раз поступил не по инструкции?
— Фене привет передавай, — сказал Руслан, когда мы расстались с ним у холостяцкой гостиницы. — И не забывай, что мы теперь друзья с тобой.
Он помахал мне рукой. А мне вдруг сделалось стыдно. Хотя, если люди стали друзьями, от этого не должно быть стыдно… Просто у меня настроение было идиотское. Хоть волком вой…
Руслан отправился дальше пить с Массаловым. А я опустил голову и побрел домой. После портвейна с салом мне чертовски хотелось есть.
Глава четвертая. Сургучная печать
У Фени болела голова. Она лежала на кровати лицом к стене, и ее белые волосы почти сливались с подушкой. На розовой пятке осталась у нее от шва на чулке канавка.
Отец ремонтировал дверцу буфета. Дверца уже целый год болталась на одной петельке. Шурупы и разные ржавые гвозди хранились у нас в железной коробке из-под халвы. В коробке не оказалось ни одного подходящего шурупа.
