Григорий Медынский - Повесть о юности
Полина Антоновна дала своим ученикам небольшую анкетку — о семье, о дневном режиме, о прочитанных книгах, об интересах. В числе других там был вопрос: «Кем ты собираешься быть?» В ответ на это Сухоручко размашисто накатал:
«Поэтом или милиционером».
В его чудачествах не всегда проступал злой умысел, но если учитель ловил его на чем-нибудь, то в ответ на замечание следовал невинный взгляд и такой же невинный ответ:
— А что?.. Я ничего… Я нечаянно… А что тут особенного?
«Что тут особенного?» — эту фразу Полина Антоновна, к удивлению своему, услышала и от Ларисы Павловны, когда вызвала ее после футбольной «экскурсии» в Сокольники.
— Полина Антоновна! Вы просто не понимаете психологии мальчишек. Для нас с вами футбол, конечно, пустое слово, а для них… Ничего не поделаешь — мужчины! Мой муж… вы понимаете?.. о-очень ответственный работник министерства, у него персональная машина, но когда бывают эти самые розыгрыши, он даже с работы уезжает. Это, конечно, между нами, но… Да, да! Заезжает за Эдиком, и они вместе едут, как я выражаюсь, «хворать». Что же вы еще от ребят хотите?
Все это было очень грустно, но все попытки Полины Антоновны растолковать ошибочность и гибельность такого воспитания сына наталкивались на глухую стену непонимания и самодовольство. Перед нею была женщина, довольная всем — мужем, персональной машиной мужа, квартирой, ну и, разумеется, Эдиком.
— Он такой живой, такой остроумный, прямо-таки талантливый мальчик! И не подумайте, что это говорю я, мать. Это все говорят. Когда у меня собираются гости, все бывают в восторге от него. Так он умеет острить, сказать какую-нибудь шутку, скопировать кого-нибудь! Вчера он рассказал о каком-то своем столкновении с милиционером…
— Какое столкновение? Из-за чего? — насторожилась Полина Антоновна.
— Не знаю… Какая-то мелочь. Ну, вы понимаете: милиционеры всякие бывают!.. Но, вы представляете, он его так изобразил, ну совершенно изумительно — милиционер как живой! Вообще удивительно оригинально складывается ребенок! К тому же — вы знаете? — он пишет стихи. Все, кто у нас бывает, — а у меня брат — лауреат, бывают очень образованные люди, — все пророчат Эдику блестящую будущность.
— Да, — сказала Полина Антоновна, — если он ее завоюет!
— Да, конечно, — не поняла мамаша, а когда поняла, в глазах ее разгорелся огонек решимости постоять за честь своего «мальчика». — Вот мы и должны помочь ему, чтобы он…
— Помочь? Согласна! — прервала ее Полина Антоновна, тоже ощутив в себе растущую педагогическую решимость. — Но в основном он прежде всего сам должен к этому стремиться, сам должен работать. А он не умеет… Вы понимаете? Он не приучен к труду. А потом он такой разболтанный, неорганизованный, несдержанный…
— Нет, за это вы его не судите, у него нервная система такая! — тут же отпарировала это замечание мамаша. — С него нельзя спрашивать, это — болезненное состояние. Он еще ребенком болел этим… как его?.. такое трудное название… Ну, одним словом, нервное расстройство было. И врач сказал, что его нельзя заставлять сдерживать себя, — для него нужна разрядка, этого требуют его больные нервы. И ему можно кое-что простить.
— То есть как простить? Извините, пожалуйста! Я советская учительница! Я должна воспитывать в учениках человеческие качества. Я отвечаю за это перед государством. И если он не выполняет одно задание, не выполняет другое задание…
— Да, но задания у вас… Полина Антоновна! Можно откровенно? Эдик говорит, что у вас очень трудные задания.
— Трудные? — переспросила Полина Антоновна. — А почему же для других не трудные? А Эдику, если хотите знать, я бы еще трудней давала. А потом математика такой предмет. Трудно! Неинтересно! Никаких фейерверков! А мы все равно должны заставить делать это трудное и неинтересное дело. А иначе что же получится? А в жизни?.. Если он задачу не может сделать, воли не хватает, как же он в жизни будет?.. Кем будет?..
— Тут я вас понимаю, — поспешила согласиться мамаша. — Но… Полина Антоновна! Вы меня, конечно, извините… Я в математике мало разбираюсь, но у вас, очевидно, какой-то другой метод. В школе, где раньше учился Эдик, все разъясняли, прямо-таки разжевывали, а вы их самих заставляете думать!
— Очень хорошо!.. Передайте мою благодарность вашему сыну за его наблюдения, — сказала Полина Антоновна. — Он совершенно правильно понял мой метод. Но менять я его не собираюсь. Я как раз и вижу свою задачу в том, чтобы научить своих учеников думать.
Мамаша была совершенно ясна, и Полине Антоновне хотелось теперь познакомиться с отцом. Но в ответ на высказанное ею это пожелание Лариса Павловна сделала большие глаза и сказала, что отец — «о-очень крупный работник министерства», у него государственные дела и он так занят, что «ходить еще по школам ему некогда».
Было совершенно очевидно, что Сухоручко — это баловень, которого нужно ломать. И Полина Антоновна стала к нему еще требовательней.
Но чем больше она предъявляла требований, тем больше росло его скрытое сопротивление. А может быть — и не только его. За развязностью, дерзостью юноши Полина Антоновна угадывала настроения семьи.
Сухоручко опоздал на урок и в оправдание предъявил записку от матери о том, что он задержался по уважительным домашним обстоятельствам. Обстоятельства эти, как потом выяснилось, заключались в том, что у них что-то случилось с домашней работницей и в свое время не был готов кофе.
У Сухоручко не оказалось тетради, и он сдал работу на вырванном из другой тетради листочке. Полина Антоновна снизила ему за это оценку.
— Почему? — спрашивает Сухоручко. — Я же сделал! А почему я не могу решить на листке?
На другой день с этими же самыми вопросами приходит мать, говорит о формализме, бюрократизме и прочих сильных вещах.
Полина Антоновна заглянула к Сухоручко в тетрадь и, увидев, что задание не выполнено, поставила ему два.
И опять:
— Почему?.. Вы меня не вызывали к доске. За что двойка?
И то же самое через несколько дней повторяет мать, говорит о несправедливости, придирках. Теперь на ее лице уже нет той любезной улыбочки, с которой она пришла к Полине Антоновне первый, раз. Теперь она — воплощенная воинственность и непримиримость.
— Как же так, на ходу, можно ставить двойки? Это методически неправильно! Это невнимание к ученику!
— Да, но задание-то он не выполнил! — твердо противостояла ее натиску Полина Антоновна. — А что изменилось бы, если бы он пошел к доске, постоял там пять минут и сел на место? Только бы время занял!
— Что значит «время занял»? — обиделась мамаша. — Вы несправедливы к моему сыну, придираетесь к нему с самой первой встречи.
— Что же, вы на вашем семейном совете об этом говорите? — спросила Полина Антоновна.
— А как же мы можем не говорить? Это же касается нашего мальчика!
— А вы говорите об этом при вашем мальчике?
— Да… Нет, не то что при нем, но… А почему мы не можем говорить при нем?
— Потому что вы этим губите его!
— Первый раз слышу, чтобы родители могли губить детей тем, что обсуждают их школьные дела!
— Не тем, что обсуждают, а тем, как обсуждают, — поправила ее Полина Антоновна, но поняла ли ее воинственно настроенная Лариса Павловна, в этом она совсем не была уверена.
Наконец послышался и голос отца. Правда, прийти в школу «о-очень крупный работник министерства» не выбрал времени, но он позвонил.
— Это директор?
— Директор.
— Послушайте! Что у вас там в школе творится?
— Простите, с кем я имею честь разговаривать?
— Говорит Сухоручко, отец вашего ученика.
— Ну, а если вы отец моего ученика, то вам следовало бы прежде всего знать имя и отчество директора той школы, в которой ваш сын учится. Это — первое. Второе: у меня, разрешите вам сказать, есть большой разговор к вам. Но говорить об этих вещах лучше всего лично. Прошу пожаловать!..
Но «о-очень крупный работник министерства» не пожаловал. За него продолжала воевать его супруга.
* * *История с «экскурсиями» очень рассердила Полину Антоновну. Она готова была согласиться с Ольгой Климовной, матерью Бориса, и «начисто запретить все эти футболы-волейболы».
— Нужно в конце концов принимать меры! — горячо говорила она Александру Михайловичу, преподавателю физкультуры. — Нельзя же в самом деле без конца и без ума гонять мяч. Это мне все дело портит.
— Полина Антоновна! Да я разве спорю? — отвечал Александр Михайлович. — К тому же это, если хотите знать, и не футбол. Какой это футбол? Так, размахай какой-то! Но запретить-то просто нельзя. Ценное в нем все-таки есть, согласитесь. Коллективная игра, с чувством локтя!
Полина Антоновна понимала, что просто запретить футбол, конечно, невозможно, и в то же время не хотела больше мириться с этой стихией.
