Юлия Кузнецова - Где папа?
— Погодите, — сказала я, — а вон там, под вешалкой, что лежит?
Улитка нагнулась, и я отвела глаза, чтобы не видеть её толстую попу, обтянутую леопардовой тканью. Никогда больше к учителям домой ходить не буду, насмотрелась, спасибо.
— Телефон, — ахнула Улитка, — его, точно! Он, наверное, упал и выключился, а ребята уже не стали его искать. Ох, спасибо… Погоди, а капельница — это же такая боль…
— А у вас там ничего не горит на кухне?
— Ай! Ох!
Она довольно изящно перепрыгнула через гору кроссовок и направилась на кухню. Я вздохнула и принялась стаскивать сапоги.
Улитка и я
Еды у неё на кухонном столе было — завались. Две огромные миски с салатами, одна — с крабовым, другая — с оливье. Две поменьше — свёкла с майонезом и какие-то мелко-мелко нарезанные овощи вроде солёных огурцов с грибами.
И из духовки Улитка как раз доставала огромный, во весь противень, пирог с капустой. Кулебяку. Он здорово подгорел с одного края. Я открыла окно, чтобы проветрить. И всё же решила спросить:
— Вы кого-то в гости, что ли, ждёте?
Она посмотрела на меня как на сумасшедшую. Я ответила тем же. В конце концов, не у меня на груди написана такая чушь, пусть даже и по-испански.
— Ну что ты! — воскликнула Улитка. — Это я так стресс снимаю. Готовлю как сумасшедшая. Готовлю и немножко забываюсь…
Она со вздохом посмотрела на кулебяку, и мне тоже захотелось вздохнуть, потому что я почувствовала, что прижимаю к груди краденый школьный журнал.
А ещё я осознала, что должна вручить его не классному руководителю, а замученной, раскрасневшейся и заплаканной тётеньке в лосинах из тигровой шкуры, у которой только что увезли в больницу внука.
— А зачем ты пришла? — вдруг спросила Улитка.
И на секунду вернула то выражение лица, с которым входит в класс. А я воспользовалась этой секундой и протянула ей журнал.
— Что это? — растерялась она.
Я хотела ответить, но чихнула — из окна здорово дуло.
— Откуда у тебя журнал, Лиза?! — испугалась Улитка. — 3-зачем ты мне его принесла?
Но куда там! На меня напал такой чих — просто держись. Это я в папу такая. Он как начнет чихать, может раз сорок подряд. Ему уже и мама скажет недовольным голосом: «Может, хватит, а?», и я обхохочу, а он всё равно — чихает и чихает.
— Может, хватит, а? — не выдержала Улитка.
Она поднялась и закрыла окно.
— Может, и хватит, — по-папиному ответила я, отчихавшись, но тут же опомнилась: — Да, извините.
— Откуда у тебя журнал?!
— Мне его дал Андрей. Дроботенко.
— А у него откуда?
— А он его украл, — сказала я и подумала: «А правда-то приятна на вкус».
— Зачем? Он же нормально учится!
— Ему велели украсть. Парни наши. Это вроде испытания для него.
— Украсть из учительской журнал — испытание?!
— Ну да. Он должен был украсть и принести им. А он… он растерялся под конец. Понял, что не сможет им отнести. Ну, вот я и принесла его вам. Потому что пропажу уже обнаружили в учительской. Там свет горит.
— Ох, — только и сказала Улитка и села на стул с журналом в руках, — ну почему всё это должно в один день случиться?! Какой-то бесконечный кошмар… Так. Сейчас мы оденемся. И пойдём за Дроботенко. Пусть идёт со мной в школу и всё объясняет.
— Нет, пожалуйста, — забеспокоилась я, — очень вас прошу. Он уже и так всё понял. И раскаялся! Больше этого не повторится.
— Слушай, Лиз, не строй из себя миротворца, а? Он сделал, он и отвечает.
— Не надо, — повторила я, — завуч потребует, чтобы он признался, кто его послал.
— Ну и пусть признается. Мы примем меры.
— Не надо мер! Пожалуйста! Они сами должны разобраться. Он им сам должен сказать, что больше не с ними. Иначе всё плохо кончится.
Внезапно Улитка нацепила то самое выражение лица — «ври, да не завирайся».
— А скажи мне, Макарова, — начала она, — ты ведь раньше не была такой разговорчивой барышней. Не спорила ни с кем. Что это ты вдруг вступаешься за парней? Может, они просто тебя подослали? Может, ты тоже проходишь испытание? Может, вы меня совсем за дуру держите?
Она начала распаляться, как всегда, когда сталкивалась с несправедливостью.
— А? Давайте, типа, журнал свистнем, оценки исправим, а потом Макарова сходит, бедной овечкой прикинется и вернёт. И эта глупая Улитка ей поверит? Что ты на меня смотришь? Думаешь, мы не знаем клички, которые вы нам даёте?
А я даже и не знаю, о чём я думала. Скорее всего, о том, что во рту у меня стало кисло. И нос как будто заложило. А папа предупреждал, между прочим… Что всё на меня и свалят.
Улитка смотрела на меня с презрением. И во рту становилось всё кислее и кислее. И хотелось сплюнуть и заорать: «Да мой отец вообще в тюрьме сидит! И это — настоящий бесконечный кошмар!»
— Мой папа… — начала я и замолчала. Потому что у неё зазвонил телефон.
Прививка доброты
— Аллё! — закричала Улитка в телефон таким голосом, что у меня просто волосы на голове зашевелились. — Ну что, Галя?! Что у вас? Капельницу? Ну я так и знала… Ну, откуда, слушай, понятное же дело… И что? Сбили? О Господи, какое счастье-то… Ну как он сейчас? Спит? Ну пусть спит, маленький, пусть… Вот уж намаялось дитё. Он хоть не сильно плакал? Да-да, я понимаю. Ну, Галь, он, когда вырастет, ничего не вспомнит! Ни-че-го!
Улитка высморкалась.
— Галечка, а не хрипит? Да? А чем лечат? Антибиотики… Ну, не переживай, Галечка, пусть антибиотики, главное, чтобы вниз не спустилось. Давай, доченька, держитесь там. Завтра привезу вам…
Улитка окинула глазами стол и добавила задумчиво:
— Еды…
Она положила трубку. Вздохнула шумно, утёрла лицо.
— Сбили температуру. Капельницей, — поделилась она, — как ты и говорила.
— Хорошо.
— Ну чего ты злишься? Перестань. А ты бы не подумала на моём месте? Что вы все заодно? Ну прости, прости, Лиз, но так, как предлагаешь ты, я сделать не могу. Принесу завтра утром журнал и что скажу? Врать не буду, предупреждаю.
— Скажете, что к вам пришёл виновник и вернул журнал. И что вы в нём уверены. Что он не повторит.
— Какой виновник?
— Ну, я!
— Ты же не виновата.
— Так вы меня только что обвинили!
— Лиз, ну перестань же, говорю! Я живой человек, психовала из-за Митьки. Вон, посмотри… Одной свёклы килограмм, наверное, натёрла. Не хочешь, кстати?
— Нет, спасибо. Вы же своим обещали.
— Да не примут там свёклу с майонезом. А самой-то куда ещё есть…
Она покосилась на свои ноги. Потом на меня. И спрятала ноги под стол. Даже скатертью прикрыла, как пледом.
— Чего делать-то, Лиз? — жалобно спросила она.
— Давайте я поручусь перед вами за Андрюшу? — предложила я. — Ну, вроде как под мою ответственность. А вы им скажете, что тоже ручаетесь за виновника.
— Да как я могу за него ручаться-то, Лиз? Ты вот пришла. За тебя ручаюсь, по глазам видно, что не врёшь. А он — что? Где видно, что он осознал, как говорили в советское время? Где? По каким признакам? Понимаешь, Лиз, есть такая вещь, как ответственность.
— Понимаю. Ещё как.
— Да что вы понимаете в ответственности! Вам лишь бы одно — не ругали да поверили, что в последний раз… А моя ответственность в том заключается, чтобы вас нормальными людьми выпустить в мир. Вот смотри, Андрей твой. Закроем мы сейчас глаза на его проступок. И какой он сделает вывод? Что можно сухим из воды вылезти, что бы ни натворил. Отлично, да? Как вы говорите, супер? А догадываешься, что он тогда во взрослой жизни пробовать начнёт? И кто будет виноват? Я? Не объяснила, что за каждое преступление должно быть наказание?
У меня так и рвалось наружу, что иногда «во взрослой жизни» люди получают наказания без преступления, между прочим. И что иногда надо просто верить людям. То есть мне.
— Вы вот думаете, что мы, учителя, какие-то монстры, — продолжала проповедовать Улитка, — а мы, между прочим, мамы! И у нас тоже есть дети. И мы понимаем, что такое ответственность за детей…
И ля-ля-ля… А у меня в голове закрутилось это слово «проповедовать». Где я его слышала? Или видела? Написанное. Давай, зрительная память! Давай-выдавай! Ну?
А!
Точно!
Это же было написано на двери. Маркером. В старой квартире на Рязанском проспекте. «Проповедовать с амвона, увлекать с трибуны, вещать с кафедры гораздо легче, чем воспитывать одного ребёнка. А. И. Герцен». Это папа написал. Когда родилась Ирка. Но смешным мне это показалось только сейчас.
— Ну что ты улыбаешься? — не унималась Улитка. — Ты же ему медвежью услугу оказываешь, своему Андрюше. Стираешь границы дозволенного. Неужели ты просто поверишь ему на слово?
— Мой папа, — сказала я, — детский писатель. И как-то раз он давал интервью журналу. И сказал: детские книги должны заканчиваться хорошо. Добро должно побеждать зло. Потому что в детстве нужно сделать прививку доброты. Сработает, не сработает эта прививка — никто не знает. Но её надо сделать.
