Вильям Козлов - Президент Каменного острова
Федя шагал впереди, мы за ним. Дорога узкая, по сторонам лес. Сосны, ели, в низинах ольха, берёзы и осины… В дорожную пыль зарылись сухие сосновые шишки. Я иногда наступал на них и чуть не вскрикивал от боли. Гарик тоже поднимал ноги как журавль и часто морщился. Эти шишки кололись, как гвозди. Деревья совсем заслонили солнце. В ветвях сияли голубоватые нити паутины. Из чащобы тянуло прохладой. Не прошли мы и с километр, как увидели глухарку. Она сидела на обочине; при нашем приближении смешно подпрыгнула и взлетела на ближайшую сосну. Усевшись на сук, стала бесстрашно смотреть на нас красноватым глазом. Глухарка была рябая, хвост веером, шея длинная.
Федя поднял шишку и запустил в глухарку. Птица захлопала крыльями и улетела. А на землю медленно опустилось рябое перо.
— Полпуда потянет, — на глазок определил Федя. — Ружьишко бы сюда!
Потом дорогу перебежал заяц. Он был худой и длинноногий, жёлто-серого цвета. Одним махом перелетел через дорогу в десяти шагах от нас и скрылся в молодом ельнике.
— Теперь очередь за медведем, — сказал Гарик и даже не улыбнулся. Мне тоже улыбаться не хотелось. Лес всё теснее прижимался к тропинке. Когда мы спускались в низину, веяло грибной сыростью и мраком. На буграх лес стоял солнечный, пахло хвоей и смолой. Иногда сквозь стволы виднелся бурелом. И всякий раз мне мерещилось, что это медвежья берлога. Поравняемся, а он и выйдет к нам навстречу. Федя говорит, что лизать будет… Врёт, наверное. С какой стати медведь человека лизать будет? Будто человек сахарный.
— Рассказать, как здесь пять лет назад мужика нашли убитого? Шёл он под вечер этой самой дорогой…
— Не надо, — попросил я.
— Пускай рассказывает, — сказал Гарик.
— Днём неинтересно, — ответил Федя, посмотрев на меня. — Как стемнеет, во всех подробностях расскажу…
До вечера ещё далеко, а потом, может, и забудет Гриб. Не люблю я слушать истории про покойников. Мороз даже по коже дерёт. А потом по ночам всякая ересь снится. Алёнка один раз слышала, как я во сне кричал.
Километров через пять, когда мы сделали первый привал, я вместе с Федей и Гариком стал на чём свет стоит проклинать Сороку. Из-за него почти голые бредём через глухой лес, а до дома ещё так далеко.
Глава семнадцатая
Алёнка и отец сидели на новенькой жёлтой скамейке. Этой скамейки ещё утром не было. Без меня сделали. Они о чём-то разговаривали и даже не посмотрели в мою сторону, когда я появился на тропинке. И лишь мой верный Дед обрадовался, увидев меня. Он заулыбался и, виляя хвостом и пританцовывая, подошёл ко мне. «Ты где был, пропащая твоя душа? — спрашивал Дед. — И меня с собой не взял? Хотя ты свинья, Сергей, я на тебя всё равно не сержусь!»
Я почесал Деда за ухом и подошёл к своим. Они всё ещё не замечали меня. Ну ладно — отец. Ему по штату положено в строгости воспитывать меня, а Алёнка-то чего выкаблучивается?
— Щей бы побольше и картошки с мясом, — сказал я.
— Проголодался? — спросил отец.
— Где ты шлялся? — соизволила взглянуть в мою сторону Алёнка.
— Я, может быть, по-настоящему заблудился… На меня, может быть, медведь напал… и это… обхватив лапами, стал лизать…
— Медведь, значит, лизал? — усмехнулся отец.
— Бедный, облизанный Серёжа, — сказала Алёнка.
Всё это начало меня раздражать. Я всё-таки восемнадцать километров с гаком отшагал. А они на лавочке, сидят да ещё насмехаются!
— Где твоя рубашка, штаны? — спросила Алёнка. — Медведь слизал?
Про одежду я совсем забыл. Весь день прошагал в трусах, привык.
— Действительно, где твоё обмундирование?
— Потерял…
— Это интересно, — сказал отец.
— Кто-то лодку угнал, — сказал я. — Уходили — была, а пришли — нет…
— Куда уходили?
Я промолчал. Пока не накормят, ни слова больше не скажу.
— Я чувствую, от тебя сейчас правды не добьёшься, — сказал отец. — Натощак ты врёшь плохо… Покорми его, Алёна, — возможно, потом он придумает нам какую-нибудь историю повеселее.
Мы с Алёнкой пошли в дом. В сенях она сказала:
— Твоя одежда дома. Её парень принёс, с которым мы на болото ходили. У него птичье прозвище… Сорока, что ли?
— Что он сказал?
— Мы сначала испугались, подумали, что ты утонул. Он говорит: «Не беспокойтесь, к вечеру вернётся».
— Мы ему покажем, где раки зимуют… — сказал я.
— Суп тёплый… Подогреть?
— Тащи какой есть!
Она налила целую тарелку супа с фасолью, на второе поставила на стол миску гречневой каши с молоком. И нарезала чёрного хлеба. Я накинулся на еду. Алёнка сидела напротив и смотрела на меня. Я уплетал чуть тёплый суп и косился на кашу. Я ещё никогда не хотел так есть. Хотя там, в лесу, мне казалось, что больше всего на свете я хочу растянуться на кровати и заснуть. Последние километры были самыми тяжёлыми. Даже привычный к таким переходам Федя Губин устал. Шёл, чертыхаясь в адрес Сороки, и спотыкался. Он так и забыл рассказать эту историю про убитого мужика. Гарик до крови сбил о корень большой палец и хромал позади нас. Он тоже бубнил что-то угрожающее себе под нос. Если бы на дороге нам попался Сорока, от него мокрое место осталось бы.
Солнце напекло голову, плечи зудели. Хотелось пить, но за всю дорогу мы даже паршивой лужи не встретили. На привалах мы ложились голыми животами в пыль. Но кусачие лесные муравьи не давали долго прохлаждаться.
— А что ещё говорил Сорока? — спросил я.
— О каких-то станках беседовали с отцом.
— Про бомбу говорили?
— Бомбу нашли? — оживилась Алёнка. — В лесу, да?
— Отвяжись, — сказал я. — Ничего не нашли.
— Положить ещё каши?
— Сыт по горло.
Алёнка убрала посуду, порылась в кухонном столе и положила передо мной кусочек шоколада в блестящей обёртке.
— Твоя доля, — сказала она.
От шоколадки я не стал отказываться.
— Вкусно? — спросила Алёнка. Я с удивлением посмотрел на неё: с чего вдруг такая заботливая? Обычно посуду заставляет мыть, а тут сама всё сделала, да ещё шоколадом угощает и спрашивает, вкусно ли? Интересно, бывает шоколад невкусным?
— Выкладывай, что у тебя, — сказал я.
— Возьмёшь меня на остров?
— Я туда не собираюсь.
— Сорока завтра будет ждать тебя в десять утра.
— Это он сказал? — удивился я. И даже забыл про шоколадку, которая немедленно расплавилась в моей руке.
— За тобой лодка придёт.
— А может быть, вертолёт прилетит? — пошутил я. Признаться, я ничего не понимал. Сорока приглашает меня на остров. Когда я хотел туда забраться, он спровадил меня кверху тормашками в воду, а теперь приглашает. Не иначе, как на судилище. Не будет же он мне ручку жать за то, что мы бомбу бросили?
— Возьмёшь? — спросила Алёнка.
— Чего же ты у него не попросилась?
— Неудобно.
— Посуду вымыла? Вытри стол… А теперь бегом в лес за цветочками…
В другой бы раз Алёнка так и взвилась, а тут лишь спросила:
— Хочешь пирога с повидлом?
Заинтриговал остров Алёнку не на шутку. А может быть, Сорока?
— Мы с Гариком отправимся, — сказал я.
— Он тебя приглашал, при чём тут Гарик?
Я понял, что от Алёнки не отвяжешься. Пускай плывёт со мной. Жалко, что ли? Конечно, с Гариком бы лучше… И так всё равно ничего мне Сорока не сделает. Не я эту дурацкую бомбу бросал.
— Сердитый был? — спросил я.
— Я ведь его плохо знаю…
Дожёвывая пирог с повидлом, я размышлял: плыть на остров или нет? Конечно, Сорока станет выяснять: кто бросил бомбу? Только от меня он ничего не добьётся. Не на такого напал. А на острове мне очень хотелось побывать. Вряд ли когда-нибудь ещё такой случай представится. Не будут же они меня поднимать на верёвке? Узнаю, где ход. Алёнку я обязательно возьму, при ней Сорока и его дружки не будут особенно распускать свои языки. Всё-таки девчонка.
В комнату вошёл отец.
— Ну, что там с вами приключилось? Только не ври, троглодит, а то мне будет стыдно за тебя. Уж лучше ничего не рассказывай.
— Ладно, — сказал я. — Не буду рассказывать.
Глава восемнадцатая
Коля Гаврилов появился утром. В руках у него был брезентовый мешочек, тот самый, с которым я увидел его в первый раз. Мы с Алёнкой ждали его… Думали, что он появится со стороны острова, но Коля пришёл по берегу. Вернее, приплыл. Волосы мокрые, трусы только что выжаты.
— Поплывём на вашей лодке, — сказал Коля.
Мы с Алёнкой не возражали. Я предложил и Гарика захватить, но Коля сказал, что не надо. Обычно разговорчивый, он сегодня помалкивал. На меня старался не смотреть. Упал я в Колиных глазах. И всё из-за Федькиной бомбы. Ещё раньше, чем появился Коля, к Гарику пожаловал Гриб. Они растянулись на траве, рядом с машиной, и о чём-то толковали. Когда я подошёл, они замолчали.
