Михаил Глинка - Петровская набережная
— А ты сам-то не помнишь? Был я или не был?
— Да откуда я знаю? А ты был? Я чего-то тебя там не видел.
— О чем ты хотел поговорить? — спросил Митя.
— Об этом самом и хотел… Я там познакомился с одной…
Это только тогда, на вечере, казалось, что Шурика совсем не занимает разница в росте. Сейчас он пришел с этим к Мите, но что Митя мог ему сказать? Посоветовал он Шурику одно: не обращать на это внимания. Девчонки ведь всегда сначала опережают в росте.
— А тебе что, она так понравилась? — спросил Митя. Спрашивая, он старался не смотреть на Шурика.
Шурик ответил не сразу.
— Знаешь, она какая…
Шурик был на себя не похож. Заглядывал Мите в глаза, вдруг начинал ни с того ни с сего улыбаться. За руку взял.
— Мы с ней уговорились встретиться… — сказал он. — Может, пойдем вместе?
У Мити стало сухо в горле. А что… пойти, и все. Все само решится. Митя не напрашивался. Шурик сам предлагает. И все выйдет само собой.
— Когда вы уговорились?
— В воскресенье утром. Пойдем, а? — с надеждой попросил Шурик, заглядывая ему в глаза. Он ничего не подозревал.
— В воскресенье… — будто что-то припоминая, сказал Митя. — В воскресенье утром?
— Ну да. Пойдем?
Голая, как пустыня Гоби, воскресенье представилось Мите.
— Нет. Я не могу, — сказал Митя. — Я уже обещал. У меня дела.
— Эх ты. А еще называется… — Шурик не сказал, кем Митя называется.
Шурик ушел, а Митя остался стоять у окна, и вдруг он услышал звуки пианино. Играл, конечно, Коля Ларионов, — кроме него, редко кто подходил к инструменту. Но вот загадка: Митя постоянно видел, что Ларик пытается играть, барабанные перепонки Митиных ушей постоянно отмечали звуки пианино, но только сейчас Мите показалось, что звуки эти связаны с чем-то внутри него самого. Они что-то угадывали в нем, чему-то вторили… И еще — что-то обещали.
Митя стоял не двигаясь и боялся, что Ларик перестанет играть, и Ларик действительно приостановился, споткнувшись, но потом со второй или третьей попытки опять нащупал путь. Ларик играл, а Митя стоял поодаль и слушал, и сейчас опять, как тогда, когда он уезжал из лесного городка, как тогда, когда он узнал, что поступил в училище, над ним на каких-то часах отщелкнулось еще одно деление. Он услышал этот щелчок. Так, как прежде, уже больше не будет. Отщелкнулось — и все.
Митя слышал этот щелчок. Правда, ему казалось, что слышит его только он сам. Он бы поразился, узнав, что щелчок этот услышали и старшина Седых, и лейтенант Тулунбаев, и Папа Карло. Как, впрочем, и все Митины товарищи. И когда следующей осенью Митю назначили вице-старшиной, он никак не связал это с тем, что ответил сейчас Шурику. Митя никому не сказал о девочке, о которой продолжал думать вот уже второй год.
Барабанный бой
В тот день по окончании четырех уроков они привычно гомонили в коридоре. Сберегая секунды, они уже изготовили полуфабрикат строя так, чтобы после команды «становись!» каждому достаточно было сделать шаг, много — два и общая неразбериха превратилась бы в четкий строй. Однако сегодня их приготовления оказались преждевременны: еще перед командой им приказали разобрать головные уборы. В бескозырках строй сразу построжал и притих. И когда вместо того, чтобы вести их в столовую, дежурный офицер повернул роту вниз, Митя ощутил безотчетный страх.
Он поглядел в пролет: вдоль латунных перил по всем этажам парадной лестницы спускались в напряженном молчании накрытые бескозырками роты. Офицеры, словно у всех было сегодня дежурство, были при пистолетных кобурах. Митя почувствовал, как что-то сдавило его изнутри. «А вдруг это… из-за меня?» — подумал он. Он не мог вспомнить за собой ничего такого, ради чего надо было собирать не то что все училище, но даже их взвод, однако страх почему-то не проходил. Митя посмотрел на своих соседей по строю. У всех на лицах можно было прочесть то же, что сейчас чувствовал он. Роты, шаркая подошвами, безмолвно втягивались в актовый зал.
Озирая прибывающие роты голубыми старпомовскими глазами, посреди зала стоял начальник строевого отдела. Он тоже был перепоясан ремнем с кобурой. Показывая, как расставлять роты, он нетерпеливо и резко отмахивал рукой. За его спиной у барабанов, стоящих на паркете бочком, переминались двое матросов из музкоманды.
— Ро-ты! — выдохнул начальник строевого отдела, и во рту у него приглушенно блеснул металлический зуб. Училище замерло. — Равняйсь!
Когда Митя повернул голову, чтобы, как требовал того устав, увидеть грудь четвертого человека, то кроме груди этого четвертого человека он увидел строй «зерен», которые стояли перпендикулярно строю их роты. Среди «зерен» Митино внимание привлек один парень. Строй неприятной Мите роты, как и все остальные, повернул головы направо, все подобрались и подтянулись, лишь один этот воспитанник стоял ослабив ногу и усмехаясь и не только не тянул подбородка направо вверх, а вообще голову не поворачивал.
Это неповиновение команде, о степени которого Мите страшно было даже подумать, гипнотически приковало его. «Да это же Куров», — изумленно понял он. Курова узнать было трудно. Что-то непонятное, даже жалкое было в развязной стойке Курова. Но начальник строевого отдела, который должен был немедленно пресечь неповиновение наглеца, почему-то совсем Курова не замечал.
— Смир-рна! Равнение на…
В широко распахнутые двери актового зала входил начальник училища в сопровождении заместителей.
— …середину! — допел начальник строевого отдела и, вскинув руку к козырьку, отпечатал несколько шагов навстречу вошедшим.
Митя опять невольно скосил глаза на Курова. Тот еще ужасней, еще наглей усмехался. И хотя он по-прежнему стоял в строю, но, будто уже совсем забывшись, одну руку засунул в карман. Носок его ботинка приплясывал. «Сумасшедший», — подумал Митя. Ему стало еще страшней. Вот, значит, с кем он тогда связался. Да это ж бандюга просто какой-то…
— …по вашему приказанию построено! — доканчивал рапорт начальник строевого отдела.
Начальник училища молча опустил руку от козырька.
— Все тут? — спросил он неприязненно, хотя никакого смысла в таком вопросе не было: зал был набит ротами до отказа. Начальник строевого отдела поспешил подтвердить. Начальник училища хмуро кивнул, упрямо отводя глаза от окружающих его со всех сторон шеренг.
Наступила тишина. На парадной лестнице звякнули склянки, на Неве коротко гукнул буксир, а начальник училища все стоял и стоял, ничего не произнося. Наконец он все же поднял глаза и тут же вскинул взгляд выше — поверх их голов, так, чтобы не видеть впившихся в него глаз.
— Позор, — тихо произнес он. — Позор, какового еще не имели.
Он сказал именно «какового», и угловатое это слово из старых уставов, неловко кувыркаясь, полетело сейчас над ними, неведомым образом внушая им ужасность причины их сбора.
«Какового еще не имели!» Митя замер не дыша.
— Когда-то за подобное — руки рубили. И вот ныне являем собой…
Начальнику училища никак было не высказаться. Произносил фразу, останавливался. «Каковой», «подобное», «являем»… Слова-тяжеловесы, сцепляясь, боролись друг с другом.
— Чего, скажите, ну чего вам не хватает?! — вдруг крикнул начальник училища. — Деревня недоедает, город недосыпает, а вам — все лучшее, все новенькое! Мундирчики к параду шьем! Утром — каждому французскую булочку! Лучшие преподаватели города вас учат! А вы? Вы сами-то? Память ваших отцов, которые в бою погибли, как вы бережете? Уступили бы место тем, кто рвался в училище попасть, да не попал! А таких ведь тут… набережная была забита, к подъезду не подойти!
Лицо начальника училища налилось краской.
— Ну, ладно, шалость. Разберемся, пожурим. Ну, подрались по горячности — накажем, но, наказав, простим. Ну, самовольство — куда деваться, не все еще повзрослели, не все еще поняли, что такое военная служба…
Митя слушал, все больше цепенея. Каждое из слов, которое произносил начальник училища, все больнее, все глубже отдавалось в нем.
— Мы прощали многое, пока можно было прощать, — продолжал начальник училища, — но холодное, замышленное, заранее обдуманное воровство…
Мите показалось, что пол под ним поехал.
Пять лет назад, когда Митя с бабушкой были в эвакуации, Митя совершил кражу.
У трактористки тетки Шуры, их соседки по дому, на валенках были галоши красной резины. Ближе к весне к этим галошам начинали присматриваться все окрестные мальчишки. Замысел был общим, но выполнять его должен был один Митя, поскольку жил с теткой Шурой в одном доме. Тетка Шура оставляла не всегда нужные ей валенки между двойными входными дверями и, чтобы совсем уж их замаскировать, надевала на них сверху пустое ведро. С перепугу Митя стащил с валенок лишь одну галошу, и ее тут же пустили в ход. Но взрослые по одной галоше не воруют, и тетка Шура подстерегла появление на улице первой же рогатки из красной резины. Как бы нечаянно идя мимо, она вдруг защемила ухо обладателю рогатки своими машинно-тракторными пальцами и так быстро поволокла его за собой, что тот, визжа, сразу же указал на Митю.
