Николай Григорьев - Бронепоезд «Гандзя»
— Вслепую, отец, стреляешь, — сказал я. — Желтозадым на потеху… Наблюдательный пункт нужен!
— А где же это у нас наблюдатель? — Малюга прищурился на меня из-под своей соломенной шляпы и усмехнулся.
Кровь бросилась мне в лицо… Я сжал кулаки.
Малюга в смущении стал пятиться от меня, но я уже овладел собой.
Не глядя ни на кого, я отбежал в угол вагона, где среди всякого хлама валялись телефонные аппараты, пучки спутанного провода, лопаты, топоры.
— А ну-ка, помоги мне! — подозвал я матроса. — Надо телефонную линию проложить.
Матрос присел возле меня и начал копаться в проволоке.
— Эх, не обучен я этому делу, — бормотал он. — Концы да концы, а как их свяжешь? Морским узлом, пожалуй, и не годится… Эй, фуражки с молоточками! — крикнул он, обернувшись к нашим железнодорожникам. — Может, вы в этом деле кумекаете?
Подошли оба железнодорожника, замковый и смазчик, но и они, как Федорчук, не знали, с какой стороны подступиться к аппаратам. Смазчик полез было в провода, но тут же запутался в них с руками и ногами, как в тенетах, и долго отстегивал узелки проводов от пуговиц и раскручивал петли с рваных, в заплатах сапог.
Я стоял, не зная, что делать.
«Тьфу ты, черт, ведь был же на бронепоезде телеграфист — этот, с желтыми кантами… Так негодяй Богуш прогнал его!»
— Товарищ командир! — вдруг услышал я голос с насыпи. Гляжу, около паровоза стоят два наших красноармейца-пулеметчика. Воду пьют из тендера, присасываясь к водомерным краникам.
— Ну, чего вам? — отозвался я.
Один из красноармейцев подбежал к вагону, румяный, с бровями подковкой, и я сразу узнал в нем Никифора, того самого, который вчера первый открыл огонь по петлюровцам.
— Вы телефонистов спрашиваете? — сказал он, стряхивая воду с гимнастерки. — У нас в команде имеются.
— Телефонист?… Давай его скорее сюда!
Оба красноармейца проворно влезли в вагон.
— Вот они, телефонисты, — сказали они, став рядом.
— Даже двое? Вот здорово! Ну, беритесь, ребята, за дело, тут каждая минута дорога.
Красноармейцы бросились в угол вагона, разрыли, перекидали в четыре руки весь хлам и под старыми, порыжевшими пучками проводов отыскали телефонную катушку. Они покувыркали ее по полу, осмотрели со всех сторон. Попробовали на ощупь блестящий просмоленный провод.
— Хорош! — сказали они в один голос. — Будет действовать!
И сразу же начали прокладывать линию. Один телефонист спрыгнул в канаву у рельсов и установил аппарат. Возле аппарата он воткнул в землю штык от винтовки, к штыку прикрутил обрезок провода и соединил его с аппаратом. А землю вокруг штыка полил водой, как цветок поливают: это чтобы сухая земля стала проводником электричества.
— Есть, — кричит, — заземление!
А в это время Никифор, отдав конец провода с катушки товарищу, вскарабкался по откосу на холм. Катушку он взял на ремень, перекинул ее за спину, как сумку. На локоть поддел второй телефонный аппарат.
Я выпрыгнул из вагона и побежал вслед за ним.
— Куда линию? — спросил Никифор, оборачиваясь ко мне.
Я указал ему на два деревца. Деревья были высокие, ветвистые и сразу бросились мне в глаза.
До них было всего с полверсты.
«Только как же перебежать туда? Местность открытая…» Но не успел я прикинуть дорогу, как Никифор, прихлопнув на голове свою фуражку, бросился к деревьям напрямик.
— Стой! — я поймал его сзади за пояс. — Не видишь — башня? А если у них там наблюдатель?
Никифор попятился и сразу присел на корточки.
— А я и не заметил, что башня, — сказал он, смутившись. — Тогда в обход надо, по-за холмами.
И он, вобрав голову в плечи, пустился выписывать лабиринты, пробираясь к деревьям по складкам местности. Катушка у него за спиной застрекотала, как швейная машинка. Виток за витком ложился на землю черный провод и стрункой вытягивался в траве.
Я тоже побежал, согнувшись в три погибели и совсем припадая к земле в открытых местах. «Ну, — думаю, — если нас обнаружат с башни, сразу разнесут деревья в щепки, и тогда прощай весь мой план!»
Но все обошлось благополучно. Когда я, запыхавшись, подбежал к деревьям, линия была уже готова. Никифор сидел, сложив ноги калачиком, и подкручивал отверткой винты на своем аппарате. Я прислушался. Все было тихо; радостно сознавать, что бросок удался. Но главное еще впереди… Однако здорово же я осмелел: сразу в артиллерийские наблюдатели! А что было делать? Рискуй. Как говорится — пан или пропал…
Я выбрал дерево повыше — это был клен — и начал взбираться. Лез тихо, точно кошка, прячась за ствол и боясь пошевелить ветку. Ползу все выше, выше. Вот уже открылась вся целиком башня водокачки. Вот и крыша вокзала, и знакомые белые трубы над крышей… Я выбрал надежный сук, подтянулся к нему на руках и сел. Осторожно раздвинул ветки, отщипнул несколько листочков, которые мешали смотреть, и выглянул.
Станция была как на ладони. Только отсюда она казалась маленькой, словно вся съежилась. Сколько же до нее верст?… Я осторожно вытянул вперед руку и поставил перед собой торчком большой палец. Это наш саперный дальномер.
Когда нужно определить расстояние, наводишь большой палец на какой-нибудь предмет определенной высоты (лучше всего на дерево: каждому из нас примерно известно, какой вышины бывает рослая сосна или тополь). Наводишь и смотришь: если, к примеру, тополь, на который ты нацелился, кажется тебе с палец ростом — значит, до него примерно сто саженей; если вдвое меньше пальца — значит, двести саженей; если только с ноготь расстояние четыреста саженей. А уж если меньше ногтя — версты.
Удобная эта мерка, всегда при тебе. И расстояние довольно верно показывает. Только ноготь на большом пальце должен быть всегда одинаковой длины. Когда я служил в саперах, я постоянно об этом ногте заботился.
Сейчас мой дальномер показал мне две с половиной версты.
Я навел потихоньку бинокль и сразу увидел, что станция не пуста. За ночь там появились какие-то серые вагоны.
— Ах вы, гадюки!… Уж и поезда на станцию привели. Значит, починили мои стрелки…
Посмотрел я с дерева вниз, нашел глазами красноармейца. Он сидел по-прежнему в траве и нажимал пальцем на кнопку аппарата, проверяя вызов-зуммер.
— Телефонист, — шепнул я.
Не слышит.
— Телефонист! — позвал я громче. — Никифор!
Красноармеец быстро вскинул голову, привстал.
— Есть, товарищ командир, — отозвался он, — связь действует.
— Вызовите бронепоезд. Во-первых, скажите, чтобы матрос сел к аппарату и не отходил. Во-вторых…
Красноармеец ждал, что сказать «во-вторых».
— Скажите, чтобы навели пушку для обстрела вокзала. Дистанция…
Тут я запнулся. Как же это сказать? Расстояние-то я примерно знаю около двух с половиной верст. Но ведь на пушке не версты, а деления… Сколько же это делений?
— Товарищ телефонист, — начал я опять.
Красноармеец смотрел мне в рот.
— Ну, спросите их, с каких делений стреляла пушка в последний раз! крикнул я и вытер рукавом вспотевший лоб.
Красноармеец наклонился к трубке и заговорил, прикрывая сбоку рот ладонью. Потом он поднял голову и доложил:
— Матрос у телефона, товарищ командир. Стреляли, говорит, с восьмидесяти трех делений, только вы приказали отставить.
— Так, — я устроился поплотнее на суку. — Слушать мою команду!
— «Слушать мою команду!» — повторил красноармеец в телефон.
— Для проверки — восемьдесят три деления. Огонь!
— «Для проверки — восемьдесят три деления. Огонь!» — крикнул красноармеец, припав к телефону.
В стороне, где стоял бронепоезд, бухнуло. Я невольно обернулся на звук, но ничего не увидел. Бронепоезд был закрыт от меня холмами. Я разглядел только жидкий дымок паровоза.
Шелестя, как ракета, пошел снаряд. Слышно было, как он выписывал высоко в воздухе огромную невидимую дугу. Потом шелест начал спадать, потом стало совсем тихо. Прошла секунда, вторая… Затаив дыхание, я смотрел в бинокль.
Рвануло… наконец-то… Далекой искрой блеснуло пламя, и по земле покатился густой клуб дыма. Но где же это? Далеко, совсем за станцией, в поле…
Так вот, значит, куда гвоздил каменотес, чтоб ему… А мне как взять? Какой же тут прицел должен быть, чтобы по станции?… Ясно, что надо убавить. И здорово убавить. Восемьдесят три деления, восемьдесят три… Убавлю-ка на половину — что оно получится? Восемьдесят три на два…
— Прицел сорок, — скомандовал я. — Для проверки!
— Для проверки. Сорок! — повторил красноармеец в телефон.
Снаряд пошел — и взметнул землю уже по эту сторону станции.
— Недолет! — крикнул я, повеселев. — Что-то, видно, начинает получаться. А ну, прибавим делений…
— Сколько прибавить? — Красноармеец задержал трубку.
— Валяй для ровного счета полсотни!
— Пятьдесят делений, — передал телефонист.
