Геннадий Машкин - Синее море, белый пароход
Из самого пекла выскочил Рыбин. Его пуловер, накинутый прямо на голое тело, дымился. Руки прижимали к груди какие-то тряпки. Пожарник направил брандспойт на Рыбина. Но тот заорал и повернулся спиной, спасая от воды тряпки.
– Дом поливайте! – орал Рыбин. – Не свое, так не жалко?
Он подбежал к Дине и сунул ей тряпки на вазу.
– Стереги, а то растащат, – сказал он жене и кивнул головой в мою сторону.
Я оглянулся. Сзади стояли японцы из соседних домов. Рядом с ними остановились наши: мама и бабушка. Блеснули стекла очков Ивао. Сумико глядела в мою сторону. Увидев ее, я кинулся помогать Семену и отцу заливать крышу сарайчика водой. Огненные ошметки летели по ветру на сарай. Семен окатывал его из ведра, которое передавал ему отец, а отцу по цепочке – японцы.
– Вася, – хныкал Рыбин под руку отца, – я говорил – подожгет… Он и вас подожгет, вот увидишь…
– Становись в цепь, – ответил ему отец и окатил себя водой.
– Полкуля табаку у меня в доме осталось, – причитал Рыбин, размазывая по лицу сажу. – Может, сходим, Гера? Проявим геройство, а? Обмотаемся тряпками, обольемся водой…
Ну где раньше мог я видеть Рыбина? Я поглядел на отца: что он скажет?
– Не выдумывай! – оборвал отец дружка.
– А ну, отойди, не морочь парню голову! – крикнул Рыбину Семен. С кончиков его усов капала вода.
Я цвиркнул слюной, как Семен, и отошел. В цепь мне становиться тоже не хотелось. Там и без меня хватало народу. Я побегал вокруг пожарников, но и там подходящей работы не нашлось. Оглянулся на Сумико. Ее не было на прежнем месте. Тогда я сел на шланг и зажал пальцем фонтанчик.
Пожарники оставили дом догорать и перевели струю на сарайчик, потому что искры полетели гуще и дальше.
Цепочка во главе с Семеном и отцом сползла к дому, что был расположен ниже по склону. По цепи ходило всего три ведра.
– Несите ведра, черт вас подери!.. – кричал отец. Мокрый чуб лез ему на глаза.
Рядом сверкнуло ведро. Я повернул голову и увидел Ге. Он нес оцинкованное ведро двумя руками перед собой. Багряные волны перекатывались по его черному кимоно. Ивао взял ведро у отца и отнес его в цепь. Сумико поддерживала отца под локоть. Ге бормотал, печально изгибая брови, но за треском пожара, криками, звяканьем пожарных топоров и багров его не было слышно. Но по изгибу губ я догадался, что он повторяет свое:
– Конец миру, конец, конец, конец…
К нему подошла бабушка. Она что-то говорила и качала головой. Ге тоже качал головой. Откуда-то к ним подскочил Рыбин. Он закричал, размахивая мокро блестевшими мускулистыми руками перед Ге:
– А ну говори, японская морда, где прячется Кимура?! Скрываете поджигателя, да?!
Ге заслонился рукой. Согнутые пальцы бросили кривые полоски тени на его лицо.
– Бог с тобой, Афоня! – громко сказала бабушка, наступая на Рыбина. – Опомнись! Грех напраслину возводить.
Ивао и Сумико повернули отца к нашему дому. Скоро они растворились во тьме.
Из желтого пламени проступил красный скелет дома. Потом скелет рухнул, взметнув ворох искр. Пожар пошел на убыль. Пожарники вытирали пот рукавами брезентовых курток. Семен и отец вылили друг другу на головы ведро воды и подошли к бабушке. К ним присоединилась и мама. Шум вокруг пожара стихал. Темнота шла на огонь.
– Боже мой! – сказала мама и закрыла глаза ладонями. – Куда мы заехали? Перетряслась я вся.
Отец пятерней зачесал назад свой чуб и пропел вполголоса:
Смерть не страшна,
Если пули свистят далеко
И сидишь ты в глубоком тылу,
В блиндаже в семь накатов…
– Комедию перед женой ломаешь? – повысила голос мама. Подбородок ее наморщился. – Детей тебе не жалко… Уедем мы. Сынок, – она повернула ко мне голову, – назад поедем?
Семен смотрел на меня с интересом, отжимая кончики усов. Я промолчал и только огляделся: не вернулась ли Сумико?
Отец сгибал и разгибал свою правую руку, помогая левой.
– Наживали, наживали люди добро, – бормотала мама, – и все в дым превратилось.
– Афоня парень шустрый, – весело ответил отец, взмахами разогревая руку, стянутую судорогой. – Быстро поправится. Табаку у него насажено в два раза больше, чем у нас.
– Через жадность свою они сгорели, дочка, – сказала бабушка, затягивая узелок косынки. – Афоня не гребует ничем. Макитру с углями у старичка нашего полоумного унес… За стакан махры. – Она подняла глаза на небо с вновь проступившими звездами и перекрестилась. – Господь покарал.
– И я думаю – сам бог, – тягуче поддержал бабушку Семен.
– Дурак только мог подпалить, – хмуро отозвался отец, разминая кисть сведенной руки. – А Кимуру дураком не назовешь…
– Сам себя Афоня подпалил, – сказала бабушка, качая головой. – Макитрой и поджег… Перевернул невзначай или что…
Я хотел подтвердить, что видел, как Рыбин унес жаровню с углями. Но тут подошел Рыбин с Диной. Дина не расставалась с фарфоровой вазой. Она хлюпала носом. Волосы ее распустились, как у русалки.
Увидев Рыбиных, Семен отошел к пожарникам.
– Куда нам теперь? – спросил Рыбин и уронил голову на свою широкую грудь. – Хоть на материк возвращайся… Не огород бы, плюнуть на этот Сахалин…
– Говорила: давай жить тихо-спокойно у мамы, у папани. – У Дины вырвался стон из груди. – Нет, отделиться захотел… У папани собаки двор охраняют, а тут мы как на ладони-и-и…
– Не паниковать! – прикрикнул отец, шевеля правым плечом. – Скоро японцев на родину отвезут.
– Как на ладони-и-и… – причитала Дина.
Бабушка поправила волосы Дине и успокоила ее:
– Вместе пока поживем, не бедуй.
– Собачку я заведу, – пообещал Рыбин жене и забрал у нее вазу.
– Не могу допустить, что Кимура поджег, – сказал отец, щуря глаза.
Он еще пошевелил пальцами правой руки и пошел к пожарникам. Те растаскивали баграми балки с желтыми листочками пламени.
Бабушка взяла Дину под руку и повела к нашему дому,
Я встал с подергивающегося шланга и тоже побрел домой. В темноте шевелилось море. Вздохи его доносились сюда.
Я стал думать: кто же мог поджечь Рыбина? Ну, Кимура не мог. Куда он спрячется после этого? В сопки разве удерет? Но там долго не напрячешься… Пожалуй, бабушка права: сам себя Рыбин поджег жаровней. Опять же, как подвел его зоркий хозяйственный глаз?..
Я обогнал бабушку, маму и Рыбиных. Света не было в нашем доме. Я беззвучно пробрался наверх.
Юрик спал, тихонько посвистывая носом. Я на секунду включил свет. Юрик улыбался. Наверное, ему снился белый пароход. А может, он в самом деле есть, белый пароход? Плавает где-нибудь в теплом море…
Я забрался в свою постель и накрылся с головой одеялом.
… А если нет его, нельзя ли, чтобы все вокруг было как на «Оранжаде»?
Пришли наши и Рыбины. Зажгли свет только в левой комнате. Стали укладываться. Говорили они шепотом. Я слышал, как бабушка уговаривала маму перейти в комнату к отцу. Но мама резко ответила ей, чтобы бабушка не совалась не в свои дела.
И тогда я решил, что человеку, конечно, трудно устроить жизнь, как на белом пароходе.
13
Проснулся я от щекотки. Лягнул, не раскрывая глаз, но в Юрика не попал. Он издали щекотал мне пятку соломинкой и хихикал.
– Вставай, лежебока, – сказала бабушка и загремела посудой у печки, – проспишь белый свет.
Я притаился и, когда Юрик подполз ближе, накинул на него одеяло. Он завопил, потому что боялся задохнуться.
– Попей чаю! – крикнула мне бабушка, но я уже мчался по лестнице. Мне надо было договориться с Сумико, чтобы она никуда не уходила, ждала меня. Я позавтракаю, и мы с ней убежим на море купаться.
Я постучался. Мне никто не ответил. Тогда я откатил дверь. В комнате – пусто. На татами валялась мерная трубка с длинным мундштуком. Я крикнул вполголоса:
– Эй!
Никто не отозвался. Я вошел во вторую дверь. На полу валялась желтая косынка Ивао. Я повернулся. Рыбки в аквариуме в углу пялили на меня глаза. Я нашел крошки за аквариумом и бросил в воду несколько щепоток. Рыбешки накинулись на пищу. Их, видно, не кормили утром. Сбежали хозяева… И Сумико с ними! Сумико!..
Я плотно задвинул дверь и медленно поднялся по лестнице.
– Давай чаю, бабушка, – сказал я.
– Умойся сначала, – ответила она.
Я равнодушно сполоснулся под умывальником. Бабушка поставила на низенький столик рисовую кашу с молоком.
– Я же сказал – чаю, – нахмурился я.
– Не выламывайся, ешь, – приказала она и скрестила руки впереди. – Мать приказала табак полоть.
– Я его не курю, – ответил я, ковыряясь ложкой в каше.
– Со мной ты бедовый, – сказала она, качая головой. – А перед отцом?..
Я промолчал и усердно стал есть кашу. Бабушка подставила мне и кружку чаю. Бабушкины глаза были блеклые, как ее старая синяя кофта, и добрые-добрые. Губы сжаты вроде сурово, но самые кончики вздернулись вверх. Сказать ей или нет, что ее японцы удрали? Лучше скажу после. Она расстроится. Все-таки крепко сдружилась с ними. Как вчера она их защищала! А они всех обвели вокруг пальца… И меня особенно… Эх, Сумико, Сумико! Я думал, что мы друзья… Я поднял глаза на деда, тяжело вздохнул и отвел взгляд. А может, вовсе и не Кимура поджег? Тогда почему все удрали? Если невиновны, зачем удирать?.. Эх, Сумико, Сумико!..
