Георгий Скребицкий - Длиннохвостые разбойники (сборник)
«Да это же старый блиндаж!» Я подошёл поближе и заглянул внутрь. Оттуда тянуло сыростью, запахом плесени.
Невольно вспомнились страшные годы войны, когда людям приходилось рыть эти мрачные земляные убежища.
Я отошёл в тень под берёзы, улёгся в траву и ещё раз взглянул на разрушенный старый блиндаж.
Вдруг мне почудилось, что внутри его кто-то зашевелился.
Я вздрогнул: кто это?
Из-под обломков брёвен показалась полосатая мордочка барсука.
Зверёк долго осматривался по сторонам, принюхивался. Но лёгкий ветерок дул от него ко мне, и потому чуткий зверь не обнаружил моего присутствия.
Убедившись наконец, что поблизости нет никакой опасности, барсук вылез из-под бревна и суетливо забегал по полянке, словно отыскивая что-то. Потом он вновь исчез в блиндаже.
«Странно! – подумал я. – Барсук – ночной зверёк. Ночью он бродит по лесу, а днём спит в норе. Зачем же теперь он вылезал из своего убежища?»
И, будто отвечая на мой вопрос, из блиндажа опять показался тот же зверёк. В зубах он что-то тащил.
Я пригляделся, стараясь рассмотреть его ношу. Да ведь это молодой барсучонок!
Вытащив детёныша из-под бревна, барсук положил малыша у входа, а сам торопливо вернулся в блиндаж и сейчас же вновь выбежал оттуда со вторым барсучонком. Так он вынес на солнышко четырёх барсучат. Они были маленькие и очень толстые, как дворовые кутята.
Я крайне удивился, глядя на такой поздний выводок; обычно барсучата родятся ранней весной.
Молодые барсучки, неуклюже переваливаясь, бродили на своих коротеньких ножках по полянке. А старый барсук (очевидно, их мать) зорко наблюдал за детворой. Стоило только какому-нибудь из малышей отойти немного подальше от других, как барсучиха подбегала к нему, осторожно брала зубами за шкурку и тащила назад.
Погуляв на солнышке, барсучата один за другим подобрались к матери и начали толкать её своими чёрными носиками под живот.
Тогда старая барсучиха разлеглась на боку, а барсучки, как поросята, улеглись возле неё и стали сосать молоко.
Мне было не очень удобно наблюдать зверьков из густой травы. Я приподнялся, нечаянно хрустнул сучком и этим испортил всё дело.
Барсучиха вскочила, и не успел я опомниться, как она мордой и передними лапами в один миг затолкала всех четырёх детёнышей обратно под брёвна. Сунула и следом исчезла там же сама.
И поляна вновь опустела, будто на ней никого и не было. Только большая нарядная бабочка махаон не торопясь перелетала с цветка на цветок.
Я выбрался из-под берёз, размял затёкшие ноги и ещё раз взглянул на старый блиндаж. Но теперь он мне уже не казался угрюмым и мрачным.
Да теперь это вовсе и не блиндаж, а просто барсучья нора, где спокойно живёт семейство лесных зверей.
И глазастые ромашки тоже забрались на самый верх, на сгнившие брёвна, и глядят на меня, как глядели когда-то в детстве; и лиловые колокольчики столпились у самого входа, качают головками, будто тихонько звенят о том, что уже наступает пора выходить на луг, косить густую, пахучую траву, а вечером зажигать костры, смеяться и петь весёлые песни.
Я огляделся кругом, и на душе у меня стало так хорошо, так радостно! В каждом цветке, расцветшем на сгнивших брёвнах, в каждой зелёной ветке чувствовалось столько свежести и молодой, здоровой силы… Они тянулись к солнцу, они хотели жить и всем своим видом твердили о торжестве жизни, которая сможет выдержать самые тяжёлые испытания, выдержать и победить.
ЧУДО ТЕХНИКИ
Однажды весной мы с товарищем отправились на охоту за тетеревами; я – с ружьём, приятель – с фотокамерой.
На место прибыли только поздно ночью.
До утра просидели на полустанке, а едва занялась заря, поспешили в лес.
Чудесно в нём в эту пору ранней весной. Какой запах от влажной земли, от набухающих почек! Каждое деревце, каждый кустик тянет к вам свои ветки – на́, мол, понюхай и запомни потом на всю жизнь.
Начало быстро светать. Кругом зачирикали первые птички. На далёком лесном болоте звучно затрубили журавли.
И вдруг, где-то совсем близко от нас, раздалось долгожданное «чу-фшшшш…». Мы так и замерли на месте.
Снова и снова послышалось громкое чуфыканье, потом хлопанье крыльев. Это тетерева слетались на токовище.
Мы начали осторожно пробираться через кусты.
Впереди уже видна поляна, и на ней взапуски бегают, гоняясь друг за другом, тетерева-косачи. Они то наскакивают один на другого с громким задорным чуфыканьем, то припадают к земле и заводят длинную монотонную трель: «У-ру-ру-ру-ру…»
Пора. Я тоже начинаю чуфыкать – манить к себе драчунов.
И вот один из тетеревов услыхал мой призыв. Он лихо подскакивает на месте, распускает лирой хвост и бежит прямо к нам.
Я сжимаю в руках ружьё, бросаю искоса взгляд на приятеля. Он уже нацелился аппаратом. Раздаётся еле слышный щелчок – снимок сделан. Приятель готовится ко второму.
Но тетерев неожиданно приостанавливается. Дальше бежать не хочет. «Чу-фшшшш!..» – громко и вызывающе кричит он.
Я молчу. На таком близком расстоянии отвечать не следует – птицу теперь уже не обманешь, вмиг улетит – и выстрелить не успеешь.
«Да чего же ждёт мой приятель? Снимал бы скорее!»
Тетерев снова подскакивает на месте и хлопает крыльями: а ну-ка, мол, выходи на бой!
Я больше не в силах ждать, приподнимаю ружьё, целюсь и… вдруг над самым ухом: «Чу-фссссс!..» – точно автомобильная шина лопнула…
Косач срывается с места. Я стреляю почти не целясь. Промах. Перепуганные тетерева разлетаются.
– Ты что же наделал? Зачем свистел? – вне себя кричу я на приятеля.
От смущения тот не знает, куда деваться.
– Да я хотел подманить поближе, – лепечет он. – Зуб у меня со свистом. Приеду, сразу выдерну!
– Теперь хоть все повыдергай, – возмущаюсь я. – Сорвал охоту. Эх ты, свистун несчастный!
Мы возвращаемся домой в мрачном молчании. Так кончается день.
Но к вечеру мир между нами уже опять восстановлен, и мы как ни в чём не бывало садимся вместе проявлять фотографии.
– Ну и что же, что не убили? – весело говорит приятель. – Неужели тебе кусок мяса нужен? А ты лучше представь, какой снимок я сделал: тетерев прямо на нас бежит, крылья распустил, хвост лирой… Ведь это же память на всю жизнь!
Я невольно заражаюсь его пылом, тороплю поскорее начать проявление.
И вот лента негативов уже готова. Она промывается в воде. Потом сушится. Но нам не терпится взглянуть на последний снимок: ведь именно там и запечатлён финал нашей охоты.
– Плотноват негатив, – говорю я. – Трудно разобрать детали.
– Не беда, – утешает приятель, – передержал немножко. Это легко исправить.
Я всё же пытаюсь разглядеть снимок, и наконец мне это удаётся.
– Ага, вот и тетерев! Какая поза! Так, кажется, и налетит сейчас. А что такое под ним внизу?
– Бугорок, – поясняет приятель. – Видишь, и кустики на нём.
– Кустики-то я вижу, но сам бугорок какой-то странный. Вот будто два уха, и нос, и рот… Голова какая-то, а вместо волос – кусты и сверху тетерев. Что за чепуха?!
Приятель всматривается и вдруг хватается за виски.
– Ах я болван! – восклицает он. – Настоящий болван!
Я ещё толком не понимаю, в чём дело, но уже чувствую, что случилось что-то непоправимое.
– Плёнку не передвинул: два снимка на одном кадре! – в отчаянии говорит он. – Видишь: твоя голова, а на ней кусты и тетерев.
– Вот те и снимок, и память на всю жизнь! – Я не могу больше сдержать своего гнева и на чём свет стоит ругаю злосчастного фотографа. – Испортил охоту да и снять-то как следует не сумел! Никуда больше с собой не возьму. И не проси лучше.
Но самое возмутительное, что приятель уже оправился от смущения. Он глядит на меня будто ни в чём не бывало, даже улыбается.
– Да ты постой, не кипятись, – весело говорит он. – Я обещал тебе и повторяю – замечательный снимок выйдет. Ты сам посуди: обычного тетерева на земле ведь каждый дурак снимет. А вот чтобы на голове у охотника сидел, – ну где ты такое видал? Ведь это же не просто снимок, а художественная композиция, настоящее чудо техники!
ЛЕСНОЙ ГОЛОСОК
Солнечный день в самом начале лета.
Я брожу неподалёку от дома, в берёзовом перелеске. Всё кругом будто купается, плещется в золотистых волнах тепла и света. Надо мной струятся ветви берёз. Листья на них кажутся то изумрудно-зелёными, то совсем золотыми. А внизу, под берёзами, по траве тоже, как волны, бегут и струятся лёгкие синеватые тени. И светлые зайчики, как отражения солнца в воде, бегут один за другим по траве, по дорожке.
Солнце и в небе, и на земле… И от этого становится так хорошо, так весело, что хочется убежать куда-то вдаль, туда, где стволы молодых берёзок так и сверкают своей ослепительной белизной.
И вдруг из этой солнечной дали мне послышался знакомый лесной голосок: «Ку-ку, ку-ку!»
Кукушка! Я уже слышал её много раз, но никогда ещё не видал даже на картинке. Какая она из себя? Мне почему-то она казалась толстенькой, головастой, вроде совы. Но, может, она совсем не такая? Побегу – погляжу.
