Фрэнсис Бернетт - Маленькая принцесса
Такие речи утешали и развлекали ее; при всей их странности, они помогали. Пока она все это думала, она не могла отвечать грубостью на грубость.
«Принцесса должна быть учтивой», — твердила она себе.
Когда слуги, подражая хозяйке, помыкали ею и унижали, она высоко держала голову и отвечала им так вежливо и ровно, что они удивленно глядели на нее.
— Манеры у нее, — говорила кухарка, — ну, прямо из дворца. Я часто на нее кричу, но, ничего не скажешь, она себя помнит. «Пожалуйста, мэм», «Не будете ли так добры?», «Простите великодушно», «Не помешаю ли?». Так и чешет, как будто ей все нипочем.
Наутро после встречи с Рам Дассом и обезьянкой Сара сидела в классе с младшими ученицами. Урок кончился, она закрыла учебник и размышляла о том, что бывало в изгнании с особами королевской крови. Альфред Великий,[11] к примеру, сжег лепешки, и хозяйка его побила. Как же она перепугалась, когда узнала, что наделала! Ах, если бы мисс Минчин обнаружила, что Сара, у которой пальцы торчат из туфель — настоящая принцесса! Взгляд у нее был именно такой, какой терпеть не могла начальница. Она и не вытерпела — она так разъярилась, что подскочила к ней и ударила ее по щеке, точно так же, как жена пастуха — короля Альфреда. Сара встала. Внезапно очнувшись от мечтаний, она постояла секунду-другую, потом, неожиданно для себя, тихо засмеялась.
— Ты над чем смеешься? — крикнула мисс Минчин.
Сара еще несколько секунд напоминала себе, что она — принцесса. Щека у нее горела.
— Я думала, — отвечала она.
— Сейчас же проси прощения! — велела мисс Минчин.
Сара ответила не сразу.
— За смех — попрошу, ведь это грубо, — сказала она. — А за то, что думала — нет.
— О чем это ты думала, наглая девчонка? — крикнула мисс Минчин. — Да как ты смела? Думала, видите ли!
Джесси хихикнула, они с Лавинией подтолкнули друг друга локтем. Все девочки подняли головы от учебников. Они любили слушать, как мисс Минчин бранит Сару — та не пугалась и всегда говорила что-нибудь странное. Не испугалась она и сейчас, хотя уши у нее горели, а глаза сверкали как звезды.
— Я думала, — вежливо и величаво ответила она, — что вы не ведаете, что творите.
— Не ведаю… что… творю? — задохнулась мисс Минчин.
— Да, — сказала Сара, — и еще я думала, что было бы, если бы я и впрямь была принцессой… Тогда бы вы не посмели меня тронуть, что б я ни сказала и ни сделала. Как бы вы испугались и удивились, если бы я…
Она так ясно видела то, о чем мечтала, что это подействовало даже на мисс Минчин. Ее узкому, бескрылому разуму вдруг показалось, что за такой дерзостью скрыта какая-то сила.
— Что? — крикнула она. — Если бы…
— Если бы я оказалась принцессой, — сказала Сара, — и могла делать все, что захочу.
Глаза у всех учениц стали круглыми, как блюдечки. Лавиния наклонилась вперед, чтобы лучше видеть.
— Сейчас же ступай к себе! — прохрипела мисс Минчин. — Вон из класса! А вы не отвлекайтесь, идет урок!
Сара слегка поклонилась.
— Простите, что я смеялась, — повторила она. — Наверное, это невежливо, — и вышла из комнаты, оставив мисс Минчин, пытающуюся одолеть свой гнев, и девочек, шушукающихся над учебниками.
— Видела? — спросила Джесси. — Какая она странная! Я бы ни капли не удивилась, окажись она кем-нибудь таким… С нее станется!
Глава XII. ПО ТУ СТОРОНУ СТЕНЫ
Когда живешь в сплошном ряду домов, интересно гадать, что делают и говорят за стеной твоей комнаты. Саре очень нравилось представлять, что творится рядом со школой, у индийского джентльмена. Она знала, что его кабинет — рядом с классной и надеялась, что стена достаточно толста: шум, который нередко стоит там после уроков, не беспокоит больного.
— Я все больше к нему привязываюсь, — говорила она Эрменгарде. — Мне бы не хотелось, чтобы его беспокоили. Понимаешь, он — мой приемный друг. Тут даже ведь и знакомиться не надо. Смотри на человека, думай о нем, жалей его, и он тебе — как родственник. Я, например, очень волнуюсь, если доктор приезжает два раза в день.
— У меня родственников мало, — задумчиво сказала Эрменгарда, — и слава Богу. Я не люблю и тех, что есть. Обе тетки только и говорят: «Эрменгарда, какая же ты толстая! Не ешь сладостей». Дядя спрашивает: «Когда вступил на престол Эдуард III?» или «Кто умер, объевшись миногами?».
Сара засмеялась.
— Если с человеком не говоришь, — сказала она, — он ничего такого не спросит. А индийский джентльмен и так не стал бы. Он мне очень нравится.
Большое Семейство нравилось ей, потому что было счастливым, новый сосед — потому, что был несчастным. Он никак не выздоравливал. На кухне — где, конечно, все знают каким-то неведомым образом — много об этом судачили. Он был, говоря строго, не индийским, а английским джентльменом, просто приехал из Индии. Там у него случилась беда, он уж думал, что разорен вчистую. С горя он заболел, а может — и свихнулся, так теперь и болеет, хотя совсем не разорился, все деньги при нем. Беда его как-то связана с приисками.
— Там в них алмазы! — сообщила кухарка. — Ни за что не вложу сбережений ни в какие прииски, — она покосилась на Сару. — Мы-то про них кое-что знаем!
«Он пережил то же самое, что папа, — думала Сара. — И болел, как папа, только не умер».
И она еще больше привязывалась к нему. Когда ее посылали куда-нибудь вечером, она радовалась — может быть, гардины еще не задернуты и, заглянув в темную комнату, она увидит своего приемного друга. Если никого рядом не было, она останавливалась и, держась за решетку, желала ему спокойной ночи, словно он ее слышит.
«Не слышит, так чувствует, — представляла она. — Может быть, добрые мысли доходят даже через окна, и двери, и стены. Может быть, от них становится лучше, а человек и не знает, что я тут стою на холоде и желаю ему счастья. Мне вас так жалко, — тихо продолжала она. — Я бы хотела, чтобы у вас была Хозяюшка и ухаживала за вами, как я — за папой, когда у него болела голова. Да я бы сама для вас стала хозяюшкой, бедный вы, бедный! Спокойной ночи. Дай вам Бог!»
Она уходила, и ей самой становилось полегче. Ей казалось, что жалость ее непременно проникнет к нему, когда он сидит у камина, в халате, подпершись рукой, и скорбно смотрит в огонь. Видимо, он не успокоился и беды его не прошли.
«Мне все кажется, — думала она, — что он страдает от нынешних забот. Деньги вернулись, болезнь пройдет, не должен бы он так мучиться! Что бы еще могло с ним быть?»
Если что-то и было — что-то такое, о чем не слыхали даже слуги — ей казалось, что мистер Монморанси об этом знает. Он часто бывал у больного, миссис Монморанси и дети тоже навещали его, хотя и реже. Видимо, он больше всех любил двух старших девочек, тех самых, которые так всполошились, когда их брат дал Саре шестипенсовик. Он вообще любил детей, и они любили его, особенно — обе старшие, и жадно ждали, когда им разрешат пойти к нему. У него нельзя было шуметь, все из-за болезни.
— Ему очень плохо, — говорила Дженет. — Мы его развлекаем, но развлекать надо как можно тише.
Дженет была старше всех, и остальные ее слушались. Именно она решала, когда удобно спрашивать его про Индию, и замечала, что он устал, так что надо потише уйти и позвать к нему Рам Дасса. Слугу они тоже любили. Он рассказал бы им сотни сказок, если бы хорошо говорил по-английски. Хозяину его, мистеру Кэррисфорду, Дженет поведала о том, как они встретились с Ненищей. Он заинтересовался, а еще больше — когда Рам Дасс сообщил ему про обезьянку и прекрасно описал нищету и убожество чердака — голый пол, холодный камин, жесткую, узкую кровать и облупленные стены.
— Кармайкл, — сказал он отцу Большого Семейства, — хотел бы я знать, сколько тут таких чердаков, и сколько несчастных служанок спит на таких кроватях, пока я пытаюсь уснуть на моих перинах, страдая из-за чужого богатства.
— Дорогой мой, — весело ответил Кармайкл, — чем раньше вы перестанете мучиться, тем лучше. Будь у вас сокровища всей Индии, вы бы не исправили несправедливостей мира, а если вы начнете обставлять все чердаки на этой площади, хватит других чердаков, на других площадях. Вот так-то!
Мистер Кэррисфорд глядел на дотлевающие угли.
— Как по-вашему, — не сразу спросил он, — может ли быть, чтобы та девочка… та, о ком я вечно думаю… дошла до такой жизни, как наша несчастная соседка?
Мистер Кармайкл озабоченно смотрел на него. Он знал, что и разуму его, и телу вреднее всего именно такие мысли.
— Если девочка у мадам Паскаль — та, кого мы ищем, — мягко ответил он, — ей сейчас хорошо. Ее удочерили хорошие, заботливые люди. Она дружила с их покойной дочерью. Других детей у них нет, и мадам Паскаль говорит, что у себя, в России, они знатны и богаты.
— Нет, что за женщина! — воскликнул больной. — Не знает их адреса!
