Николай Богданов - О смелых и умелых (Избранное)
Все кончено. Откачнулась прочь лодка с кормой, задранной к небу…
И вдруг с пароходом что-то случилось. Он словно сдержал дыхание. И его как-то потянуло назад. А лодка пошла вперед. Это ребята ударили веслами.
Снова показались медные иллюминаторы, занавески, нарядные люди, которые теперь все прильнули к бортам и смотрели на Власа и на мальчишек.
— Есть стерляди? — пророкотал в медную трубу капитан.
— Вот они, вот! — пронзительно отозвался Федя, приподнял из реки корзинку, и все рыбы в ней затрепетали.
Лодку как-то само собой подтянуло к борту, и она прилипла к нему, как приклеенная. С парохода кинули конец, который ловко подхватили мальчишки. Затем спустили трап.
Первым прыгнул на ступени и очутился наверху Матвей, а за ним множество рук подтолкнуло Власа. И тут же лодка оттолкнулась, и пароход, вздрогнув всей громадой, пошел.
Влас увидел еще раз вихрастые головы мальчишек, взметнувшиеся на отвальной волне, и лодка исчезла.
Он все еще стоял в некоторой растерянности, получив ни с чем не сравнимое могучее впечатление от того, как мальчишки останавливают пароходы. А ловкий Матвей, ковыляя на поврежденной в ночном походе ноге, подошел к свернутому канату и с достоинством уселся на него.
— Ну, каков улов? — раздался голос сверху.
По лесенке сверху вниз сходил капитан во всем белом, с его брезентовых туфель при каждом шаге на ступеньки сыпался зубной порошок.
Вместо ответа Матвей опрокинул мокрую корзинку, и из нее с треском высыпались тяжелые зелено-золотые рыбы и стали ползать по палубе, как крокодилы…
— Ой-ой-ой! — воскликнул и схватился за щеки, словно при виде этого у него заболели зубы, какой-то военный в кителе. — Царские стерляди!
— Глядите, глядите, это рыбы, дошедшие до нас из мезозойской эры! потряс какой-то профессор белой бородой.
Раздались восклицания женщин, столпившихся вокруг.
А Матвей, не дав как следует полюбоваться, положил корзинку на бок и стал сгребать в нее рыб босой ногой.
— Постой, постой, — сказал сверху капитан, — посчитать надо… Сколько тут?
— Не продаются, — ответил Матвей.
— Как так? А зачем же сигналили?
— А вот упавший с парохода мальчик, — указал Матвей на Власа. — Он с «Пирогова» ночью свалился и на остров выплыл.
После таких слов все обратились к не замеченному прежде Власу. Сразу забылись стерляди, и Влас завладел вниманием.
Генерал, профессор, женщины в пестрых платьях, мужчины в пижамах, сам капитан — все расспрашивали, как это было.
И на все вопросы отвечал почему-то Матвей, словно Влас был немым и глухим.
И, когда любопытство и тревога мало-помалу улеглись, он сказал:
— А стерляди — это ему на дорогу. Сам ловил.
При этих словах Влас не без тщеславия кивнул головой.
— Вот оно, дело-то какое! — вздохнул капитан. — А я думал, обыкновенная история: наловили квасьевские мальчишки стерлядей и выехали поменять на соль, на спички, на хлебное удовольствие… Живут здесь весь покос, как юные дикари… Пока рыбаки косят — снасти караулят. Ловки ловить стерлядей… И пароходы приманивать… Идя навстречу интересам пассажиров, клюем, признаться, на эту приманку… Уж очень рыба-то необыкновенная. По вкусовым качествам в мире нет такой… Нектар богов, а не уха из нее. Сами понимаете.
Многие пассажиры понимали. И генерал, опершись на плечо Власа и заглянув ему в глаза, сказал:
— Ну что ж, распоряжайтесь, молодой человек, чтоб приготовили уху в честь вашего необыкновенного приключения!
Влас кивнул головой, и корзинка со стерлядями исчезла в камбузе в одну минуту.
На пристани Елатьма, где слез Матвей, ему выбросили через борт корзинку. Он, надев ее на голову, как фокусник, пошел прочь, сверкая глазами сквозь решетку прутьев, известной всем мальчишкам походкой, когда палец на ноге ушиблен и приходится перескакивать на пятке.
Влас с восторгом проводил его благодарным взглядом, забыв поблагодарить на словах.
Да, собственно, этого и не требовалось; мальчишки Квасьева долго еще гордились тем, что они прослыли по Оке героями, умеющими останавливать пароходы и спасать падающих в воду мальчишек. И все капитаны пассажирских пароходов, проплывавших мимо их острова, рассказывали о них легенды своим пассажирам. И притормаживали ход, ожидая, не выплывет ли лодка с заветными дарами красавицы Оки.
Что же сказать еще о Власе?
Дальше он ехал без всяких приключений. И при полной свободе. Никто не говорил ему теперь «нельзя», «не смей», «не трогай», как человеку, видавшему виды. И он вел себя спокойно и мудро. В меру перчил уху, сколько нужно брал горчицы, не капризничал за едой, не лез в разговоры взрослых, не болтал под столом ногами.
Всем новым пассажирам люди рассказывали теперь о нем. Да так, что женщины смотрели на Власа с испугом, мужчины — с задумчивой усмешкой, мальчишки — с завистью, девчонки — с обожанием.
А капитан, который взял его в свою каюту до Мурома, на каждой пристани обязательно о нем заговаривал.
— А что, — спрашивал он вахтенных, — сильно волновались на «Пирогове», пока не получили телеграммы?
И отвечал на расспросы:
— У нас, у нас, как же, доставим в целости.
По-видимому, он был очень горд, что везет мальчика, попавшего в такое приключение, о котором всю навигацию будут говорить на Оке.
Но самое необыкновенное ждало Власа в Муроме. Его встречала целая делегация: дядя Саша, бабушка и все его муромские тети, дяди, братья и сестры. Были поцелуи, объятия, но никто не взял его за руку и не повел, как маленького. Никому это даже в голову не пришло — так потрясло родичей приключение Власа.
Только рыжий мальчишка, каким-то образом очутившийся тут же, среди встречающих, сказал так, что расслышал один Влас:
— Подумаешь… Кабы нарочно, а то нечаянно…
Конечно, он злился, что сам не догадался упасть с парохода. Поэтому Влас лишь снисходительно улыбнулся. И пожалел, что нет еще удильщиков и озорных девчонок. Неужели они будут жить на свете, не зная, как отличился мальчишка в пижаме, над которым они посмеивались, считая его ни на что не способным маменькиным сынком…
Эта мысль его долго мучила.
ЛЕГЕНДА О МОСКОВСКОМ ГАВРОШЕ
Художественно-документальная повесть
Консультант А. Н. Пономарев, кандидат исторических наук
Часть первая
«ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ»
Все началось из-за того, что слишком близко очутился Андрейка возле царя. Вот он, русский царь, Николай II, при всех орденах и регалиях, при золотых эполетах и в сверкающих сапогах. А вот он, Андрейка, в худом пиджачишке и в дырявых ботинках.
Такая честь выпала ему недаром: не кто другой, а именно он притащил этот громадный портрет в школу в день объявления войны царской Россией германскому кайзеру Вильгельму. Прямо с манифестации в честь русского царя.
…Школяров вел учитель. Рядом благородные чиновники и богатые купцы пешком шли. А их жены и дочки в колясках ехали, кто на своих рысаках, кто на извозчиках. Охраняли шествие мордатые приказчики, трактирщики, переодетые городовые: «черная сотня».
После пения «Боже, царя храни» и «Славься, наш царь в Сионе» манифестанты, подойдя к городской думе, стали кричать: «Долой Вильгельма!», «Бей немчуру!». А над московскими улицами, над торговыми рядами сплошные немцы на вывесках магазинов красуются: циндели, циммерманы, зингеры.
Кто-то из бойких трактирщиков «догадался».
— Бей их, братцы! — Да как трахнул камнем по витрине.
Зазвенели стекла.
Андрейка в первую минуту растерялся. А знаменитый замоскворецкий кулачный боец Васька-мясник, тащивший самый большой царский портрет, прислонил его к Андрейке: «Что рот разинул? Побереги!» — и бросился бить-громить.
И началось такое, что только раз в жизни увидишь. Рояли и пианино Беккера, Бютнера, Шредера летели со вторых этажей на мостовую. Стонали струны, раскалывалось дорогое полированное дерево, а мордатые охотнорядские приказчики и купеческие сынки только посмеивались.
Мальчишки-посыльные, ученики, подмастерья подхватывали трубы, кларнеты, барабаны. Под их отчаянную музыку плясали в витринах манекены. Роскошные дамские шляпы с перьями, как птицы, над людьми летали.
Иные ловкачи стали растаскивать добро. Васька-мясник взвалил на спину огромную штуку сукна и исчез в суете погрома.
Когда все кончилось и уставшие погромщики разошлись, Андрейка так и остался при царском портрете. Не смея его бросить, он и притащил этот портрет, себе на беду, в школу. Поначалу он этим отличился. Учитель истории и географии Никодим Петрович Фивейский его перед всем классом похвалил. Такой царский портрет и в гимназии не в каждой.
Неисправимых озорников Фивейский стал на первую парту сажать перед портретом. И ребята под взглядом царя робели, меньше вертелись.
