Борис Раевский - ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ
— А знаешь, что Новак, легендарный Новак, — продолжал Григорий Денисович, — когда-то был хилым мальчонкой? Таким слабым, что сверстники потешались над ним?
Нет, этого Юла не знал. Он насторожился.
«Интересно. Неужели Новак?…».
— Да, да, — сказал Григорий Денисович. — Девятилетний Гришка Новак был примерно таким, как ты. Миокардита у него, правда, не было. А так — очень похож. Но упорства в этом слабом хлопчике таился целый вагон. И он тренировался!.. И как! Ежедневно. По многу часов. — Григорий Денисович встал, не глядя на Юлу, сказал: — Ну, а ежели ты думаешь, что все само с неба свалится… Тогда лучше бросай спорт.
Это опять же было несправедливо. И жестоко. Разве Юла не тренировался? Разве он ждал, когда само с неба?
Никогда еще Юла не видел Григория Денисовича таким. Он выбрасывал слова резкие, злые. Так и ушел — сердитый. А Юла остался во дворе, расстроенный и понурый.
* * *Вечером Юла пошел Кванта выгуливать. А с ним — и Венька, и Женя.
С Женей Юла уже давно помирился. Но пока были в ссоре, Юла прямо места себе не находил.
И наконец, решил: все, хватит, надо это кончать.
В то утро он нарочно сократил зарядку, быстро поел и выскочил на улицу. Стоял у ворот и ждал. Он знал: без четверти девять Женя пойдет в школу. Она всегда шла ровно без четверти.
Ждать надо было всего минут десять, но каждая минута ковыляла еле-еле, как дряхлая старуха.
И вот, наконец, Женя вышла из ворот. Она была в обычном своем желтом пальтишке с лисьим воротником и в маленькой, тоже отороченной лисьим мехом, шапочке.
Юла вдруг почувствовал: ноги у него приросли к панели. Раньше он только в книгах читал о таком. А теперь убедился: да, правда, приросли.
Женя мельком глянула на него и, не убыстряя шага, пошла мимо.
«Ну! — сказал себе Юла. — Да ну же!».
А ноги стояли на месте. И губы никак было не разжать. Ну, никак!
Но Юла сказал себе:
«Эй! Ты же решил! Ну?».
И, отодрав ноги от асфальта, сделал два шага за Женей и крикнул:
— Женя! Постой!
Впрочем, ему только показалось, что он крикнул. На самом деле он произнес эти слова едва слышно.
Женя повернула голову.
— Женя! — Юла догнал ее. — Женя… Я виноват… Я знаю… Не сердись, Женя!
Думаете, просто сказать такие слова?! Но Юла сказал.
Женя кивнула. Ничего не ответила, но кивнула. Это уже было кое-что.
— Женя! — сказал Юла, идя рядом с нею. — Можно, я провожу тебя?
Девчачья школа была недалеко, но в другую сторону от Юлькиной школы.
— Ты же тогда опоздаешь, — сказала Женя. И это были первые ее слова, которые услышал Юла за четыре месяца.
— Ерунда! — в восторге крикнул Юла. — Ну и опоздаю! Подумаешь! Даже лучше! — Почему «даже лучше», он объяснить бы не смог. — Ты только скажи, Женя, ты больше не сердишься? Да?
Женя улыбнулась.
Так они помирились. И с тех пор Юла решил: «Больше никогда, ни за что не повздорю с Женей».
И вот сейчас идут они втроем. Юла хмурится. Все разговор с Григорием Денисовичем переживает. А Венька вдруг говорит:
— Ну-ка…
Юла уже знает, что это за «ну-ка». Ухватил Веньку поудобней. Раз! — и вскинул себе на плечи.
— Да… — говорит Венька.
Вроде бы почти не вырос Юла, а когда вот так, рядом с Венькой, совсем они разные.
Юла широк в плечах и крепок, и хоть выше Веньки всего сантиметров на пять, а кажется — на полголовы. Потому что Венька — хилый. Щуплый. И сутулится к тому же.
А ведь были они совсем одинаковые. Оба — дистрофики, оба — доходяги.
— Иди к нам в секцию, — говорит Юла.
Но Венька лишь рукой машет, хмурится. Поздно… Да и не сможет он. Нет уж, слабаком был, слабаком и останется.
Женя считает своим долгом сразу вступиться за Веньку.
— Каждому свое, — говорит она. — Зато Веня скоро решит задачи Грюнфельда.
— Почему «зато»? — возражает Юла. — Можно и мускулы, и задачи…
— На все времени не хватит, — хмуро произносит Венька. — Жизнь-то одна. И, как говорили древние: «Искусство — длинно, а жизнь — коротка».
Несколько минут они идут молча. Потом Юла кричит:
— Квант, вперед!
И бегом — по переулку. Квант несется за ним. Они летят до перекрестка и обратно, к Жене и Веньке.
Так теперь повелось. Прогулки с Квантом стали отчасти пробежками. Впрочем, Кванту это определенно нравится.
— Вообще, — говорит Женя, — это как-то несовременно. Сейчас, когда люди так стремятся к душевной тонкости и интеллектуальности, столько времени посвящать мускулам. Грубой физической силе.
Юла молчит. Об этом они с Женей спорили уже не раз.
И не могут убедить друг друга.
«А что ж — в двадцать первом веке люди совсем без мускулов будут? — думает Юла. — Только огромная голова на хилых ножках и с тоненькими ручонками? Чепуха! А главное: сильным быть приятно. И потом, силач — это почти всегда рыцарь. Да, благородный рыцарь. Вот, например, двое бандитов напали на женщину. Силач схватил их обоих, стукнул лбами так, что искры из глаз. И в милицию…».
Но об этом Юла молчит. Он нараспев говорит:
Здоровье — благо первое на свете,
Второе — быть красивого сложенья…
— Что это? — удивляется Женя.
— Гимн древних греков! — важно поясняет Юла.
Он не говорит, что строчки из этого гимна то и дело цитирует тренер.
— Здоровье — благо первое на свете… — задумчиво бормочет Венька. — Что ж… возможно…
Дома, ложась спать, Юла снова переживает разговор с Григорием Денисовичем. Хоть уже малость поостыл, успокоился Юла, а все же…
Почему так рассердился Григорий Денисович? Неужели он, Юла, что-то не так сказал? Слишком самонадеянно? Или заносчиво?
А ведь, по-честному, и впрямь обидно. Как ни крути — обидно. Два года — и ни одной победы…
Глава II. ДИАЛЕКТИКА
ывают ли чудеса на свете?
В последнее время Юла стал думать, что, кажется, бывают.
Прошло всего с недельку после памятного разговора с Григорием Денисовичем, и Юла уложил на лопатки Гришку Краснова. И как уложил! Всего за две минуты шесть секунд!
А еще через день Юла швырнул через себя Вася-Карася и тут же тушировал его. Опять чистая победа! И опять за две минуты с небольшим. Вот так-то! Не будет по животу пошлепывать!
Потом начались внутришкольные состязания, и Юла, к всеобщему удивлению, занял первое место в своем наилегчайшем! Первое место! Это он, у которого еще недавно были сплошные «баранки»!
Значит, и впрямь бывают чудеса?!
И вдобавок Юла вдруг стал быстро прибавлять в весе. И всего через месяц перешел из наилегчайшего в легчайший. Но, что самое удивительное, и в этой весовой категории он стал одерживать победу за победой.
Все это было так странно!
Андрей Рагзай постоял у ковра, когда Юла боролся, посмотрел, как он тушировал Вася-Карася, и сказал:
— Везет же некоторым…
Рагзай был в синем шерстяном трико. Густо-синем, с красной каймой и большим белым вензелем на груди. Это трико ему привез отец из Лондона. Отец у Рагзая — какой-то крупный деятель. То и дело за границу ездит.
Трико было красивое и ловко обтягивало мощную фигуру Рагзая.
— Под цвет глаз подобрал, — острили мальчишки.
И действительно, трико словно еще больше проявляло синеву глаз Рагзая. Он стоял возле ковра, красивый, уверенный в себе, иронично-небрежный.
— С победой! — сказал он и похлопал Юлу по спине.
Рядом с Рагзаем Юла казался маленьким и тщедушным, и непонятно было, как он все же выиграл? Ребята удивлялись, но сам Юла был потрясен, пожалуй, больше всех. Как это так? Вдруг…
На переменах в школе он теперь придумал новое развлечение. Посадит двух мальчишек себе на плечи и разгуливает вот так по залу. И хоть бы хны.
Однажды Юла рассказал обо всем этом Григорию Денисовичу.
— Чудеса, а? Как в сказке!
Григорий Денисович потрепал его по голове.
— Это не сказка! Это — диалектика. Слышал про такую штуку? Диалектика. Накопление незаметных количественных изменений дало вдруг новое качество. Понятно? — Он усмехнулся, скобка у него на щеке сжалась и разжалась. — С мальчишками, особенно с ребятами-спортсменами, это бывает, — продолжал Григорий Денисович. — Такой вот скачок. «Вдруг». Хотя вовсе не вдруг. Все закономерно. — И он опять повторил: — Диалектика. Понятно?
Юла кивнул. Да, про диалектику он слышал. Все в жизни развивается диалектически. И количество скачком переходит в качество. Вот, например, нагреваем воду. Пятьдесят градусов, семьдесят… Вода остается водой. Но вот — сто градусов. И вдруг — вода превращается в пар. Скачок. Диалектика.
Непонятно было другое. Почему Григорий Денисович в последние дни такой угрюмый? Вот и сейчас: говорит, объясняет, а сам будто совсем про другое думает. Про что-то тяжкое, мрачное. Что такое? Или беда какая стряслась?
