Самуил Полетаев - Лето в горах
Часам к двенадцати становится душно. От солнца уже не спасают ни панамка, ни ветерок с реки. От жарких запахов чебуреков кружится голова. Можно спуститься к реке, но грохот воды пугает ее. Люди по-прежнему толпятся у автобусов, но Таня устала, и ей надоело представлять себя пассажиркой, всех она видит теперь в каком-то полусне…
Она бы, возможно, давно ушла, если бы не двое мальчишек. Босые, по пояс голые — один в трусах, другой в штанах на тесемке, — оба грязные, растрепанные, бойкие, они и раньше мелькали перед ней. То исчезали в чебуречной, выскакивали оттуда и жевали что-то на ходу; то бежали к реке, затевали возню, прыгали с камня на камень, обливали друг друга водой. А то, еще не обсохнув, летели к автобусу и с хохотом, крича и толкаясь, лезли в очередь.
Нет, Таня давно бы ушла в гостиницу, если бы не эти мальчишки. В конце концов они и в самом деле пробились в автобус, уселись одни у другого на коленях, глазели в окошко, скалили зубы и показывали язык пассажирам, не поспевшим к отправке.
Автобус укатил, а Таня по-прежнему сидела и думала: насовсем они уехали или скоро вернутся? Мальчишки были какие-то дикие, немытые, опасные. Лучше бы ей не думать о них и вернуться в гостиницу, но она не уходит отсюда и неотвязно думает: приедут они обратно или нет?
Мальчишки, наверно, самые отчаянные люди в поселке и самые счастливые. От их чумазых дикарских лиц, от их вольных жестов, выходок веет радостью, здоровьем и силой. Они ничего на свете не боятся, и Таня, худенькая, болезненная, всем здесь чужая, завидует им.
Жарко стало — невмоготу. Таня встает со скамейки и решает спуститься к реке. Покачиваясь от слабости, она сходит по обрыву, осторожно переступая с камня на камень. Ноги ее дрожат. Гул реки, нестрашный с площади, чем ниже, тем все более грозен. Таня спускается медленно, задерживается в пути и отдыхает. Река ворочается, как пойманный в сети бешеный зверь, ревет, выбрасывая длинные зеленые языки. Таня садится поодаль, смотрит на шипящие языки и сжимается в комочек. До нее долетают брызги — прохладные, колючие и приятные в эту жару.
В это время к стоянке подходит автобус. Первыми из него вываливаются мальчишки. Таня радостно вздыхает: приехали! Из автобуса несутся крики и ругань. Мальчишки хохочут и гримасничают, пока автобус не наполняется людьми и снова не уходит.
Площадь пустеет. Теперь на их спектакль смотреть некому, и они бегут к реке. Прыгая по камням, они летят прямо на Таню. Они останавливаются перед ней, таращат глаза от любопытства. Лбы их морщатся от страшного умственного усилия: кто эта девчонка? Откуда здесь? Какую каверзу учудить с ней?
Таня боится шевельнуться. Они стоят друг против друга недолго, каких-нибудь три секунды, но этого достаточно, чтобы рассмотреть мальчишек. Один из них курнос и конопат, а другой смугл и черноволос, с глазами узенькими, блестящими и хитрыми, как у лисы. Сразу видно: чернявый — главный разбойник, а тот, конопатый, состоит у него в подручных.
Таня оглядывается. На автобусной станции люди, но звать их на помощь — все равно не услышат в грохоте реки. Она переводит глаза с одного на другого, но зря ищет пощады у страшных хищников здешних мест. Они переглядываются и усмехаются. И тогда в отчаянье она идет прямо на мальчишек, и те, растерявшись от неожиданности, дают ей спокойно пройти. Правильно, Таня, молодец! Так и надо, чего их бояться! Если бы Таня и дальше спокойно пошла, ничего бы не случилось. Но зачем же она бросилась бежать?
Эта ее ошибка сразу возвращает разбойникам смелость. Они устремляются за ней, сдергивают панамку, прыгают перед ней и рычат, как дикие звери. Таня мечется туда-сюда, но мальчишки вырастают перед ней, загораживая дорогу, будто их не двое, а целая сотня. Куда бежать и как спастись от них, люди?
И тогда, задохнувшись от бессилия и страха, Таня бросается навстречу автобусу, свернувшему с моста. Она бежит, видя перед собой продолговатое синее тело с тупой, добродушной, глазастой мордой. Автобус стремительно надвигается на нее и только в последнее мгновение с яростным скрежетом задерживает свой бег. А девочка, раскинув руки, спотыкается и падает на мостовую, головой ударившись об асфальт…
К толпе, обступившей девочку, торопливо подбегает долговязый человек в соломенной шляпе. Он расталкивает всех, хрипло что-то кричит, опускается возле девочки на колени, а потом поднимается, держа ее на руках, и люди расступаются перед ним. Даже отсюда, из-за густого сада, куда спрятались мальчишки, видно, как вяло болтаются у девочки ноги, как темной струйкой стекает пот с виска у долговязого, как на худой его шее дергается выпуклый кадык — то ли он ругается, то ли сдерживает рыдания, отсюда не слыхать.
Толпа на площади рассеивается, автобус подкатывает к остановке, а мальчишки пробираются задами, наблюдая за мужчиной в соломенной шляпе и девочкой, пока те не скрываются в гостинице.
В тот же день Таню навещает доктор. Он прослушивает сердце, проверяет глаза, прописывает лекарство и говорит, что у девочки шок и ей нужен покой. Он сам ей делает перевязку — аккуратную такую, по самые брови, шапочку на голове, — хлопает ее по плечу и уезжает на машине-«неотложке».
— Слыхал, что сказал доктор? Покой! А какой ей тут покой с мужчинами? Приходят ночью, водку пьют, курят. Разве ей тут с вами покой будет? Ладно, я за ней сама посмотрю.
Это тетушка Айгерим, гостиничный администратор. Она ругает за что-то отца, кричит на него, а к вечеру забирает девочку к себе и помещает ее в своем флигельке, который находится в гостиничном дворе, за оградой, обсаженной густой акацией.
Таня всю ночь бредит, кричит, зовет отца. Айгерим вскакивает, меняет компрессы на груди, сидит рядом и гладит ее тонкую горячую руку и что-то бормочет, мешая русские слова с казахскими. Когда девочка успокаивается, Айгерим на цыпочках отходит, гасит свет и, вздыхая, укладывается на узком диване у окна. И всю ночь не спит отец. Он встает, выходит на крыльцо, курит, бродит по двору, оглядываясь на окошко во флигеле, а когда в нем зажигается свет, стоит не дыша за акацией, едва различая за ней мощный силуэт хозяйки. И отходит, когда гасится свет.
Наутро Таня чувствует себя легче, и Айгерим грузно бегает между гостиницей и флигельком, разживается у соседей посудой и возится на кухне: готовит разные вкусные вещи, потому что, слава богу, есть кого угощать — у девочки появляется аппетит. Илья сидит на диване, сложив руки на коленях, растерянно кивает дочке, лежащей на широкой хозяйкиной постели в стеклянном фонарике, отгороженном от гостиной старой выцветшей гардиной.
— Что, тебе делать нечего, — машет на него Айгерим, — ходи по своим делам, мы тут без помощников обойдемся.
Илья виновато улыбается — заботы на чужих людей свалил, — покряхтывает для порядка, приносит воды и уезжает в район, успокоенный.
Вот уже больше недели как он ездит по окрестным поселкам, ищет работу и дом для покупки. Он и механик, и слесарь, и шофер — в общем, мастер на все руки, да только не находит пока того, чего хочется: то работа есть, зато дом по цене не найдешь, то дом подходящий, а работы по специальности нет.
Приезжает он на следующий день к вечеру расстроенный, заходит во флигель.
Таня все еще лежит в постели, но не скучает: раскатывает на дощечке катышки из теста, помогая Айгерим готовить на завтра обед.
— Ну, как вы тут? — спрашивает он.
— За нас не волнуйся, мы всегда себе дело найдем.
Илья усмехается, курит, толкует о том о сем и идет спать. Айгерим не тяготится своей новой заботой, потому что с девочкой она отдыхает. Любит она влезать в жизнь временных постояльцев. Кому стирает, кого-то выручает хлебом-чаем, иных оделяет добрым советом, да вот беда: привяжется к человеку, а и нет его — уедет. Много их носит по стране, нигде не задерживается летучий народ, а тут ей бог послал прочных постояльцев, привязалась к девчонке.
В следующий раз возвращается Илья дня через три, заходит во флигелек и засиживается там допоздна. Танька уже почти выздоровела, дома ее нет.
— Бегает где-то. Что ты все в окошко смотришь? — ворчит Айгерим. — У тебя свои дела, у нее — свои…
А Илья все не может успокоиться. Про змей там разных, про скорпионов расспрашивает: не водятся ли, дескать, в здешних местах?
— Что тебе здесь, зверинец какой? — возмущается Айгерим. — Мало ли что где водится! Из-за этого девчонке бегать нельзя? В горах у нас волки есть, так что из этого?
Илья краснеет от пустой своей мнительности и переводит разговор на другое — жалуется на маету, на то, что расплываются деньги, вспоминает заполярный город, откуда приехал, покойницу жену.
— Вторая она у меня. Первая-то с сыном в войну под бомбежку угодила. А эта вышла за меня замуж совсем девчонкой, — рассказывает он. — Думал, куда я ей, старый пень, а вышло видишь как: сам ее похоронил. — И, оглядевшись, словно Таня могла быть поблизости и слышать его, добавляет тихо: — Да и дочка, видать, в мать уродилась — слабая. Витаминов нет в организме. Какие там витамины на Севере? Оттого и решили сюда податься.
