Эрнест Ялугин - Мстиславцев посох
— А на Москву как же? Или раздумали, обратно пойдете до своих мест?
Федос хмыкнул себе в бороду, потупился. За него отвечал низкорослый, разбойного вида мужик в черной курчавой бороде.
— Назад вертаться,― глянул он хмуро, как бы с угрозою на дойлида Василя,― в панской петле мотляться.
Раненый тихо застонал, пошевелился. Авдотья принесла ему питье травное. Схимник глотнул раза два, отвел ковш здоровой рукой.
— Брате Василь, а, брате Василь! ― позвал он тихонько.― Ты уж на обратном-то пути заверни в келью мою. Скруток бумажный отыщи на полатях.
Раненый опустил голову на мешок с сухим листьем, который раздобыла все та же Авдотья, облизнул губы, снова зашептал:
— Изобразил я храм, о коем думалось одинокими ночами. Возьми на сохранение. Со мной еще неведомо как будет, а то может сгинуть.
— Лежи, брате,― отвечал дойлид Василь.― Все обойдется. Только вот как выбраться из этих мест, не ведаю.
— То не клопат,― сказал Федос и кивнул на чернобородого мужика.― Во он проведет. Он ходок знатный.
Раненому немоглось. Авдотья склонилась над ним, дала раненому еще питья. Схимника перестало трясти, он дышал теперь ровнее.
— Обойдется,― сказала Авдотья уверенно.― Наших не так инши раз било, а во ― живехоньки.
Дойлид Василь дал знахарке золотой. У Авдотьи по-совиному засветились глаза. Старуха ловко спрятала монету в свои лохмотья, неприступно нахохлилась.
Охотники, прощаясь, осторожно целовали схимника в горячий лоб. Раненый пошевелился, однако глаз не открывал.
— Ужо ступайте,― проворчала Авдотья,― цел буде, кажу вам.
Поклонились Авдотье, поклонились на дымную многоголосую избу.
Во дворе провожатый уж поджидал, пробуя ременные подвязки на коротких охотничьих лыжах.
АМЕЛЬКА ДОБРЕЕТ
На паперти Кирила Шмат по белому камню надпись резал. Слова написал ему с куска бересты Степка. Бере-сту принес Петрок от попа Евтихия.
— Ды виток дай сбочь и дерезу пусти,― поучал Амелька.
Кирила, посапывая, тюкал маленьким долотом, старался. Надпись была важная, памятная. Камень с нею вмуруют в притворе. Петрок поглядывал на надпись с почтением ― вырезывал ее Кирила Шмат на вечные времена. Уж никого из ныне живущих не останется на земле, а кто-то, кого еще и нет, станет читать надпись. С уважением будет думать о тех, кто некогда оставил по себе память искусным своим трудом. Вот и Кирила Шмат потому особенно старается, хотя его имени и нет на памятном камне, как нет на нем имени тех муралей, ценинников и плотников, которые теперь тут вокруг копошатся, перебраниваясь, жуя с рукава подмерзший хлебушек, сморкаясь в подолы армяков, свит и шубеек, постукивая топорами, молотками, плеская известковую кашицу на плинфу и камень и незаметно, исподволь творя ту красоту, на которую с почтением будут взирать далекие потомки, дивясь ― как же это так вымудрено, какой такой особенной снастью и какими руками?
Чтобы Кирила Шмат чего не наврал, Амелька стал гласно считывать вырезанную надпись.
— Апанаса тут не надобно бы,― сказал Степка ревниво.
— Не твойго ума дело,― возразил Амелька, снова поднимая к глазам берестяную писаницу.
Остановился поглядеть на работу камнереза и дойлид Василь. Амелька тотчас подошел к нему.
— Там, пане Василь, недобро робится,― тихо сказал он, кивая в притвор, где стучали лопатками мурали, возводя перегородку.― Харитон-то цемянку кладет жалеючи: не обвалилась бы его работа опосля.
Дойлид Василь, наклоня голову, молча пошел в притвор. Перед Харитоном остановился, глядел. Потом так же молча взял у мастера лопатку, ухватил тяжелый литовский кирпич, обмакнул в лохань с цемянкою, лопаткой кинул раствору на предыдущий ряд кладки.
— Так вот,― сердито сказал дойлид Василь. Оторопевший было Харитон спохватился, нахмурясь,
потеснил зодчего, оглянулся.
— Ты, пане добродею, тут не указуй, не позорь пред народом,― буркнул камнеделец,― свое берег бы. Эх, Василька, Василька! Что-то, брате, подменять тебя начали. Инши кто, може, и не скажет тебе того, а я скажу, бо жалею тебя прежнего: не зазирался бы, Василю, на госпо-дарские хоромы, а был бы с нами. Глядеть на работу, панок, будешь, как сработаю.
— Делай, как сказано! ― прикрикнул дойлид Василь. Мурали поглядывали на него с укоризною. Дойлид отвернулся.
— Беги-ка ты лучше к тетке,― буркнул он Петроку.― Нечего тут на холоде околачиваться.
Петрок обиженно поплелся на паперть, к Кириле Шмату. В последнее время дядьку Василя и вправду будто подменили: всем недоволен, всех бранит. Сказывал Степка ― купец Апанас тут виною.
Петрок недовольно подумал, что купец, видно, неспроста липнет к дядьке Василю. Все поговаривают ― неспроста. Что-то этой лисе Апанасу Белому от дядьки Василя надобно.
Петрока вдруг так огрело по спине, что аж присел. Оглянулся ― а это Филька. Стоит, ржет.
— Видать, у Ивашки отъелся,― буркнул Петрок сердито.
— Во, пощупай-ка руку,― сказал Филька.
У Петрока душа отходчива, простил Фильке тумак. Не часто теперь появлялся тут Филька, сиднем сидел у Ивашки Лыча. Пощупал Петрок согнутую в локте Филькину руку.
— Не,― сказал он.― Не шибко твердо.
— Дай раза по шее поглажу, тогда познаешь.
— А ты, коль свербит, об угол тресни,― посоветовал Петрок.
Посмеялись тихонько. Филька развязал ворот шубейки.
— У тебя обнова, гляжу,― сказал Петрок.
— Не, то рубаха сынка Лычева,― сказал Филька.― Ивашка поносить дал, покуль моя высохнет.
— Видать, жалует тебя хозяин.
— От попадешь сам в ученики, познаешь тогда, что почем,― разобиделся Филька.
— Я б убежал,― сказал Петрок.
— Знай мели,― возразил Филька.-― А был бы в моей... Ведь ремеслу, бает, обучу.
И вдруг махнул рукой, сказал зло:
— А не станет обучать тайнам, убегу к скоморохам.
— Ты слыхал, что Кубрак натворил? ― постарался перевести Петрок разговор на иное.― Каялся во хмелю на торжище, что живет неправдою.
— От дурья голова! ― Филька встрепенулся.― Так я же и прибег с этим. Келарь-то Никоновой обители сгреб Кубрака! Айда до монастыря, поглядим, как монаха лозой будут сечь!
— Не пустят меня,― понурился Петрок.
— Ты тишком,― посоветовал Филька.― Или скажи дядьке, что домой, мол, кличут, а сам... Уж я все подслухи выведал в монастыре.
На паперть откуда-то снова вынырнул Амелька. Стал возле Кирилы Шмата, докучая всякими советами. Камнерез только мотпул головой ― не лезь, дескать. И тут Амелька приметил хлопцев, скоренько к ним. На его сухощавом лице, к удивлению хлопцев, была добродушная усмешечка.
— О чем совет держите, господари-бояре? ― ласково спросил Амелька.
Хлопцы переглянулись.
— Ступайте-ка в храм, хлопчики, не застудились бы на ветрах,― продолжал Амелька.
— Да мы, дядька Амельян, до Фильки в хату сбираемся,― отвечал Петрок, недоверчиво поглядывая на новоявленного добродетели.
— А то ступайте, грейте брюхо возле жаровен,― радушно приглашал Амелька.
Вдруг он, как всегда, неожиданно сорвался с места, скользя, побежал вниз с горы ― приметил подкатившего в легких санках, крытых медвежьей полостью, купца Ананаса.
— Чтой-то шибко подобрел, а? ― растерянно промолвил Петрок.
— Може, ту ночь памятает? ― отозвался Филька. Купец Апанас в сопровождении Амельки поднялся к храму, перекрестился на заснеженные главы, ступил в притвор, спросил дойлида Василя.
— Оне со Степкой, кажись, в ризнице,― отвечал хмурый мастер Ясь.
Купец снял меховую шапку, уверенно занес ногу в волчьем сапоге через невысокий порог.
Амелька вдруг непочтительно дернул Апанаса Белого за полу шубы.
— В храм не ходи! ― шепнул Амелька.
Купец Апанас недоуменно и даже в некотором раздражении оглянулся, и вдруг глаза его округлились по-кошачьи. Он еще раз взглянул на угодливого Амельку, но взглянул уже без прежней независимости и вдруг стал, как вкопанный. Он прислушивался. В храме как-то было все глухо, грозно. Купцу даже показалось, будто донесся едва различимый тяжелый всплеск, хотя Апанас Белый наверняка знал, что вода, о которой ему было ведомо, та, затаившаяся наверху, уже замерзла, если не вся, то в большей части и теперь тайно и неумолимо делает свое дело.
В храме Калина огромной кистью покрывал известкой свод, чтоб расписать его затем лазоревым, подобным весеннему небу, цветом н святыми ликами. Из-под заляпанного известкой сапога стенописца выскользнула и полетела вниз мерная дощечка. Когда дощечка стукнулась о груду кафли, предназначенной для мощения пола, купец Апанас вздрогнул, отшатнулся.
— Господи помилуй! ― пробормотал он, поспешно направляясь на паперть.
Там купец подозвал к себе Петрока.
— Сбегай за Василем,― сказал он.― Передай: Апанас его видеть хочет.
