Раиса Торбан - Снежный человек
В избе стало чисто и уютно.
От звонких ребячьих голосов и веселой возни мрачная избушка повеселела. Она стала походить не на злого подслеповатого старика, а на милую добродушную старушку.
В выходной день у Анни, как всегда, были гости.
Сегодня с обеда гостили машинист Ивенс и его дочь Мери. Обе девочки ползали на полу вокруг огромного халата из марли. Они аккуратно покрывали его ватой и простегивали, чтоб вата хорошо держалась.
Это готовилась шуба для деда Мороза. Ведь завтра елка…
Мери осталась ночевать у Анни, так как надо было сделать еще шапку с красным верхом и к ней приладить бороду.
Самого Кярне дома не было. Он пошел провожать отца Мери.
Девочки работали. Мери болтала о тысяче вещей, рассказывала Анни про Америку. Анни, улыбаясь, слушала и шила.
Вдруг ей послышались осторожные шаги под окнами, со стороны глухого леса. Это не были шаги отца. Нет.
«Кто бы это мог быть?» — подумала Анни.
Затем кто-то тихо царапнул два раза по стеклу.
Анни отдернула занавеску. Но мороз запушил все окно, и ничего нельзя было увидеть.
— Кто-то пришел, — сказала тихо Анни Кузнечику. Кузнечик в одну минуту распахнула дверь и выбежала на крыльцо.
— Ах, Анни! К нам гости! Военный! Это, верно, тот самый пограничник?! А у нас еще не все готово…
Анни набросила платок и тоже выглянула.
— Пограничник! — подтвердила обрадованная и несколько растерявшаяся Анни.
— Входите, пожалуйста, входите… — тащила пограничника за рукав Мери. — Мы вас ждем. Мы думали, что вы придете к нам завтра, на елку… А вы пришли сегодня… Это очень, очень хорошо! — трещала без передышки Мери.
Тяжелыми шагами, волоча от усталости замерзшие ноги, человек вошел в избу и огляделся. Взрослых не было. Обстановка переменилась. Что-то случилось. Надо уйти… Но промерз до костей… Зуб на зуб не попадает. Собачий холод! А здесь — тепло. Жаром пышет огромная печь, и на пизи[26] — ровное пламя углей.
«Согреюсь и уйду, — решает человек, — чуть-чуть согреюсь…» — И негнущиеся, посиневшие пальцы тянутся к огню.
Девочки заметили, что его правая рука перевязана окровавленным носовым платком.
— Что с вами? — перепугалась Мери.
— Меня ранили, — невнятно выговорил он. — И кажется, у меня отморожены ноги…
Сказал и свалился на лавку.
— Снегу давай! — потребовала Анни.
В одном платьишке Мери выбежала на воздух и набрала два ведра снегу.
Анни тем временем стащила с человека валенки. Из одного валенка выпал пукко, финский нож…
«А я и не знала, что пограничники носят с собой «финку»… — подумала Анни. Осторожно подобрала она страшный нож и положила его на стол возле гостя: «Проснется, уберет…»
Затем вместе с Мери они принялись оттирать его. Руки у девочек сначала были синими, а после сделались красными, как у гуся лапки.
— Три, три покрепче, — говорила Анни. — Надо, чтобы кровь разошлась, разгорелась, а не то пропадет человек, без ног останется!
Мери терла изо всех сил.
Человек стонал от боли и чуть не плакал.
Анни так же спокойно и деловито обмыла его правую руку и перевязала бинтом из своей сумки с маленьким красным крестом. Только Анни почему-то не понравилась его рука — очень белая, густо покрытая рыжими волосами. И рана… Иван Фомич рассказывал им о том, и в газетах сколько раз писали, что пограничник сам раньше выстрелит, и так ловко — прямо в кисть руки диверсанта: оружие выпадет и — сдавайтесь!
Жар натопленной печи и безумная усталость одолевают раненого. Надо уйти, здесь опасно, но хочется спать, спать, спать…
— Где ваше оружие? — тихонько спрашивает Анни засыпающего человека.
Он махнул рукой:
— Утеряно.
— Как же так? — И Анни даже обидно… Пограничник, герой, а у самого кисть прострелена, и оружие потерял. Нехорошо…
— А где же ваша собака, Дик? — допытывается Мери.
— Дик? — В глазах человека страх. Он вспоминает… — Она убита, — жестко улыбнулся человек и заснул.
— Подумай, Анни! — огорченно стрекочет Мери. — Сам ранен, собака убита, ружье свое потерял, и завтра елка, и мы всех назвали!
Анни молчит и думает: «Верно, как нехорошо все это вышло! Ведь это я предложила позвать к нам на елку пограничника с собакой… Да, но почему он так улыбнулся?»
Проводив одного гостя, Кярне застал у себя другого. Девочки шепотом рассказали ему о том, как у них в избе появился пограничник.
— Он ранен, обморозился, потерял оружие, собаку его, Дика, убили нарушители-диверсанты…
Кярне не на шутку встревожился.
— Дело серьезное. Надо сейчас же заявить о случившемся.
Он не стал дожидаться, когда проснется раненый, схватил свое ружье, встал на лыжи и побежал в поселок.
Время было вечернее. День отдыха кончался. Лесорубы ужинали в кругу своих семей. Дымились и вкусно пахли жирные щи, упревшие за день в горячей печи. Чуть-чуть присохший теплый рыбник казался еще вкусней утреннего, горячего. А от холодной, крепкой простокваши слегка ныли зубы.
Иные, поужинав, осматривали свои пилы и топоры. Если надо — точили.
Кое-кто забрался на теплые полати соснуть. Завтра трудовой день. А у лесоруба он начинается рано.
Только молодежь поселка собралась в избе-читальне. Сдвинули скамьи в сторону и под гармошку танцуют старинные танцы — ристу-кондра и кадрельку. Танцуют и поют веселые частушки. Кадрельку сменяют звуки заграничных танцев.
Это Хильда, мать Тодди, притащила в избу патефон с пластинками.
Не спят и ребятишки. Они допоздна на улице. Бегают, катаются с горочки на лыжах и салазках, шалят, возятся в снегу. И первый шалун среди них — Юрики. Давно пора домой, поесть и спать. Каждого из них мама звала несколько раз, но хочется скатиться еще один «последний разок»…
Ребят постарше на улице не видно. Они в школе. На фоне освещенных окон видны их смешные, изломанные тени.
И самая большая среди них — Ивана Фомича. Окруженный ребятами, он склонился над грудой золотого, серебряного, блестящего и с увлечением делает игрушки.
Завтра елка.
Ребята золотят орехи, клеят, режут, раскрашивают. Все молчаливы и сосредоточены. Только изредка у какого-нибудь творца фантастической, осыпанной серебром мельницы или необыкновенной птицы вырывается вздох восхищения собственным произведением.
— Ну как, хорошо, Иван Фомич? — с замиранием сердца спросит художник.
Иван Фомич оторвется на минуту от своих игрушек и, улыбаясь, скажет:
— Замечательно! Я такой птицы никогда в жизни не видел!
Весть о пограничнике, раненном диверсантами, вмиг разнеслась по всему поселку. На улице раздались тревожные голоса. Захлопали двери. В замерзшие окна нетерпеливо застучали соседи:
— Эй, хозяева! Выходите! Нашего пограничника, гостя, ранили диверсанты…
Услышав это, лесорубы поспешно вылезали из-за столов, оставив ужин, прыгали с полатей прямо в валенки, хватали шапки и, застегиваясь на ходу, бежали в контору, к Большакову.
Там собралось много народу. Они окружили Кярне и расспрашивали его. Но он сам-то еще ничего толком не знал.
Большаков минут двадцать звонил по телефону в ближайший колхоз, чтобы они от себя сообщили в комендатуру о происшествии.
Но вот незадача: телефон не работал. Быть может, в снежную метель свалило дерево, своей тяжестью оно оборвало провода. Во всяком случае, телефонная связь была нарушена. Не медля ни минуты, Большаков решил послать человека.
— Я пойду! — вызвался гармонист. Он тут же на столе, в конторе, сложил свою гармошку.
— Ладно. Гони сначала в колхоз. Если у них не действует телефон, беги на заставу, во весь дух! — приказал Василий Федорович.
Гонец встал на лыжи и помчался как ветер.
С неменьшей скоростью в школу побежал Юрики. Он с большим трудам открыл тяжелую, обитую снаружи войлоком дверь.
Забыв вытереть ноги о половик, Юрики влетел в учительскую.
— Вы тут сидите, — закричал Юрики, — и ничего не знаете, а нашего пограничника диверсанты ранили, чуть до смерти не убили!
Все вскочили с мест.
— Где он? Кто тебе сказал? Откуда ты знаешь? — посыпались со всех сторон вопросы.
— Уже все знают. Кярне только что прибежал в поселок. Он в конторе. А пограничник лежит у Анни в избушке. И собаку его, Дика, убили. Все сейчас пойдут к нему, а оттуда на облаву! — выпалил все единым духом Юрики.
— И мы хотим на облаву! — всполошились ребята. — Мы им покажем!
Игрушки забыты. Ребята кое-как оделись и помчались вместе с Юрики в контору.
— Вот беда-то! — встревожился Иван Фомич и, накинув пальто, отправился вслед за ребятами.
В конторе собрался чуть не весь поселок — от мала до велика. Все волновались. Все хотели знать, что случилось и как быть.
Василий Федорович отдал распоряжение своим лесорубам вооружиться всем, чем возможно, и готовиться к облаве.
