Евгений Клюев - От шнурков до сердечка (сборник)
– Он лопнул! – послышался вдруг испуганный голос. – Мой Мешочек-со-Смехом от чего-то лопнул…
– «От чего-то»! – передразнила испуганный голос Боксёрская Перчатка. – Что за непонятливый народ такой эти дачники… от смеха и лопнул – от чего ещё? Нельзя же так надрываться всё время, тем более – без причины!
А Грустный Клоун вздохнул – и по щеке его, как всегда, сбежала слезинка. Может быть, от жалости к Мешочку-со-Смехом… а может быть, и нет: Грустный Клоун – он на то и грустный, чтобы плакать всё время, иногда даже и без причины.
Две дождевые капли на одном листе лопуха
В тот день дождь собирался пойти, да не пошёл – только две дождевые капли и упали с неба. Упали прямо на лист лопуха, который даже не вздрогнул, так мало ему было этих двух капель.
Но дело вовсе не в лопухе. Дело в двух дождевых каплях: оказавшись бок о бок на одном листе лопуха, они немедленно принялись враждовать. Увы, так бывает довольно часто… может быть, даже слишком часто: стоит только двоим оказаться на одном листе лопуха – и пошло-поехало, а почему – никому не известно. Глупо, конечно, да что ж поделаешь!
Сначала дождевые капли враждовали молча, исподлобья поглядывая друг на друга, но потом одна из них произнесла как бы небрежно:
– Что-то, голубушка, Вы всё ближе и ближе ко мне. Уж не хотите ли Вы соскользнуть на мою территорию?
– По-моему, это Вы, дорогая моя, – как бы ещё более небрежно ответила вторая, – спите и видите мою территорию.
– Я вовсе не сплю! И не вижу! – возмутилась первая. – Я бодрствую. И, прошу Вас учесть, пристально охраняю границу. Она, как Вы можете заметить, но из вредности не замечаете, проходит именно посередине лопуха, на котором мы, по несчастью, оказались вместе.
– Я-то замечаю, где проходит граница. Но кроме того я замечаю, что кое-кто не замечает, что я замечаю… – Тут Вторая Капля запуталась и помолчала минут пять-десять. А потом продолжила: – Это довольно известный приём – говорить про кого-то, кто всё прекрасно замечает, что он не замечает, самому не замечая даже того, что замечают все вокруг! Вот.
Первая Капля попыталась вдуматься в это заявление, чтобы понять его, но не смогла ни вдуматься, ни, соответственно, понять и сказала грубо:
– Вы – самая отвратительная дождевая капля, какую мне приходилось встречать за свою долгую жизнь!
(Ну, положим, это был явный перебор – насчёт довольно долгой жизни: дождевые капли и вообще-то долго не живут.)
– А Вы, – не заставила себя ждать Вторая Капля, – самая лживая дождевая капля в мире!
(Разумеется, и это было преувеличением, поскольку обо всех дождевых каплях в мире наша с вами Капля просто не имела права говорить: она и знала-то только одну из них, а именно – свою соседку по листу лопуха.)
– Хорошо! – зловеще зашипела Первая Капля (хотя, конечно, ничего хорошего в этой ситуации с самого начала не было). – Тогда берегитесь: я начинаю скатываться на Вашу территорию. Потому как я только что решила считать весь этот лопух – моим! – И она заёрзала на месте.
– Вот ещё новости! – расхохоталась Вторая Капля. – Она, видите ли, «решила считать»! Слава Богу, милочка, границы между государствами устанавливаются не Вами.
– И не Вами! – отомстила ей соседка.
Тут они обе минут на пять-десять задумались, после чего спросили друг друга в один голос:
– А кем?
И сразу стало понятно, что они не знают, кем устанавливаются границы между государствами. А границы между государствами, как известно, никем не устанавливаются, поскольку существуют так давно, что никто уже не помнит, почему граница проходит, например, здесь, а не там. Все забыли об этом и просто стараются считаться с теми границами, которые уже есть.
Так что двум дождевым каплям пришлось, немножко помолчав, в конце концов обратиться к Лопуху с вопросом о том, кто именно устанавливает границы между государствами. В ответ на это Лопух рассмеялся до слёз:
– Нашли, у кого спрашивать! – покатывался он. – Вы, что, не видите, что я – лопух? Какой с меня, лопуха, спрос? И потом… между нами, лопухами, вообще нет границ: мы все тут лопухи – лопух на лопухе и лопухом погоняет!..
И правда, подумали дождевые капли, чего это мы к нему обращаемся, раз он лопух? Впрочем, обращаться-то ведь больше было не к кому… А Лопух, между тем, продолжал смеяться, приговаривая:
– Границы между государствами!.. Подумать только! Да с чего вы вообще взяли, что вы – государства? Если каждая капля будет считать себя государством, на карте просто места не хватит… И тогда все передерутся!
Ничего не поняв из речи Лопуха, дождевые капли уцепились за последнее сказанное им слово и опять почти в один голос заявили друг другу: «Я объявляю Вам войну!» – после чего медленно, как танки, поползли навстречу друг другу с немыслимым лязгом и скрежетом.
– Ой, не могу-у-у! – умирал от смеха Лопух. – Никогда не думал, что дождевые капли. обычные дождевые капли бывают такими глупыми!
И тогда наконец случилось то, что должно было случиться. Или это Лопух зашатался слишком уж сильно, или расстояние между каплями само собой сократилось до последней крайности, только внезапно из двух небольших капель превратились они в одну большую, и большая эта капля, не выдержав собственной тяжести, покатилась вниз – прямо по середине листа Лопуха, которая совсем ещё недавно считалась государственной границей.
Большая капля сорвалась с края листа и, упав на землю, растворилась в ней без остатка. Я даже не знаю, какому государству принадлежала та земля.
Грёзы балкончика
Грезили ли вы когда-нибудь?
Нет, я не имею в виду, мечтали или видели сны – грезили ли вы? То есть вот так: вы спите и не спите, бодрствуете и не бодрствуете, а точнее – сразу и спите, и бодрствуете… как-то так… И непонятно, происходит ли что что-нибудь из того, что происходит, или вовсе ничего не происходит из этого? Бывало с вами такое?
Вот и Балкончик грезил: висел себе над городом и грезил. Впрочем, нельзя сказать, что он висел себе, поскольку он не сам по себе висел – отдельно от мира, а висел при доме. Дом был старинный, розоватый и назывался «русский ампир». А «ампир» – это такой торт… только из камня! Стало быть, как только вы увидите торт из камня, смело говорите: «Русский ампир!» – и не ошибётесь, даже если слово «ампир» так и останется вам непонятным.
Что же касается самого Балкончика, то он был похож на цветок – этакая розочка из белого крема на торте, которую хочется съесть раньше всего остального. И был он весь в завитушечках – симпатичный Балкончик, прелесть просто! Правда, в том переулочке, где он висел, мало кто мог его видеть… Да и сам он мало чего мог видеть: народу тут почти не ходило. Потому-то и грезил Балкончик – ведь грезить начинают тогда, когда вокруг мало чего видно…
Значит, на этом и остановимся: Балкончик грезил. Разберёмся просто, как он это делал. А делал он это так: забывал, что он балкончик, и думал, что он птичка такая. И говорил себе тихонько: «Я птичка такая». И словно бы начинал лететь над городом.
Конечно, будь он подвешен к современному какому-нибудь дому, представлять себя птичкой такой ему было бы не в пример легче: птицы ведь высоко летают! В его же положении представлять себя птичкой такой было, честно говоря, за-труд-ни-тель-но. Но он всё равно затруднял себя и – представлял. Правда, не очень точно представлял: он ведь оставался на месте, а с птичками это редко бывает, они постоянно перемещаются. Балкончик в принципе тоже очень не прочь был бы переместиться, но переместиться он мог бы только вместе с домом, к которому был прикреплён. Дом же никуда перемещаться не хотел, потому что был тяжёлым и старым. Стало быть, и Балкончику приходилось не перемещаться. А коли так… значит, воображать себя надо было не просто птичкой такой, но неподвижной птичкой такой, что, вне всякого сомнения, гораздо труднее.
– Я неподвижная птичка такая, – внушал он себе совсем тихо, да переулочек, на его беду, был уж слишком узким: любое тихое слово звучало тут как гром среди ясного неба.
И всякий, кто хотел услышать, что говорил Балкончик, мог услышать, что говорил Балкончик. Ну и… у-слы-ши-вал!
– Неподвижных птиц не бывает, – так отвечала ему (хоть никто её и не спрашивал) Крайняя Колонна. – Все птицы, которых я знаю, – а их тут миллионы напролетало! – очень подвижны. Они никогда не сидят на месте. Если птица неподвижна, она мертва. Так что ты, Балкончик, мёртвая птичка такая.
– Птичка может не умереть, а просто замереть… тогда она тоже неподвижная. Я замершая в воздухе, неподвижная птичка такая.
– Где ж тогда твои крылья? – спрашивал Горшок-с-Ге-ранью. – Все птицы имеют крылья. Где твои крылья?
