Франко Праттико - Перчинка
Прошел почти месяц, с тех пор как Марио поселился вместе с ребятами в развалинах старого монастыря, месяц, в течение которого они не теряли времени даром. В квартале уже почти открыто говорили о скором мире и, что ни день, на стенах домов появлялись все новые надписи. Не раз, заходя в бомбоубежище, Перчинка замечал в руках у людей свежие, отпечатанные на машинке листовки, очень похожие на те, что писал Марио. Только теперь, находя их, люди уже не удивлялись; напротив, они каждый день ждали этих маленьких клочков бумаги, как ждут утренних газет.
Дон Доменико прикусил язык. С некоторых пор он жил в постоянном страхе и старался быть тише воды, ниже травы. Однажды он отвел в сторону дона Микеле и принялся распинаться перед ним, рассчитывая на то, что старый ополченец не замедлит разболтать все, о чем услышал.
— Дон Микеле, — начал он, — уж кто-кто, а вы-то, можете меня понять. Я всегда старался выполнить свой долг и выполнял его, чего бы мне это ни стоило. Ну как вы считаете, разве можно осуждать человека только за то, что он выполняет свой долг?
— Ясное дело, нет, дон Доменико, — ответил ополченец.
— И неужели вы не поверите мне, если я скажу, что не меньше других хочу окончания войны? — продолжал хитрый фашист. — Ох, уж этот Муссолини! — с притворным возмущением воскликнул он. — Ведь как мы все ему верили! Все! И те, которые сейчас громче других кричат против него — они тоже верили! Да… Наобещал нам златые горы, а что на деле получилось? А? Я вас спрашиваю, что получилось на деле? Тяжелое наступило время, дорогой мой дон Микеле!
— Тяжелое, дон Доменико, ох, тяжелое! — согласился старик, польщенный доверием фашиста.
— Вот я и говорю, — подхватил Доменико, — подвел он нас, этот Муссолини! И не столько тех, кто ему не верил… Те хоть не верили, и всё тут. Но ведь, в первую голову, он нас обманул, тех, которые поклялись ему в верности. Зарезал он нас, прямо зарезал! И получилось, что правы оказались те, кто был против нас. Я вот, со своей стороны, не боюсь во всеуслышание заявить, что ошибался. Да, дон Микеле, так я и говорю: ошибался! — Говоря это, он уже протянул руку, чтобы потрепать по голове Перчинку, который как раз в этот момент проходил мимо них, но мальчик неожиданно отскочил в сторону и показал бывшему секретарю фашистов язык. — Ну и ребята пошли!.. — сокрушенно покачивая головой, воскликнул дон Доменико. — Грубые, невоспитанные! И во всем виноват он, — добавил фашист жалобным тоном, — все тот же Муссолини! Да и мы тоже хороши!.. Да, мы, которых он водил за нос!..
Однако на жалобные причитания фашиста никто, кроме дона Микеле, не обращал внимания. Все были заняты чтением листовок, написанных Марио, все, даже сам полицейский комиссар. Да, да, сам полицейский комиссар! Все открыто, под самым носом у разъяренного дона Доменико читали эти крамольные листовки! А он, хоть и бесился в душе, вынужден был улыбаться и делать вид, что ничего не замечает.
— Не беспокойся, будет и на моей улице праздник! — возвратившись вечером домой, говорил он жене. — Вот тогда мы посмотрим, кто кого…
— Смотри, Мими, смотри, тебе виднее, — отвечала жена. — По правде говоря, я никогда не могла понять, почему тебе вечно не везет в делах. Но я все же думаю, что эта война должна наконец кончиться.
— И ты туда же? И ты с ними заодно! — хватаясь за голову, кричал дон Доменико, и при этом лицо у него было точь-в-точь такое, какое, наверное, было у Юлия Цезаря, когда он увидел кинжал в руке своего друга Брута.
Концентрационный лагерь размещался за Аренеллой. Он представлял собой два длинных ряда бараков из гофрированного железа, расположенных крест-накрест и обнесенных высоким забором из колючей проволоки, вдоль которого непрерывно ходили немецкие часовые с автоматами в руках.
Усевшись на бугорке возле забора, Перчинка старался придумать какой-нибудь способ переправить за колючую проволоку листовки, написанные Марио. Но, чем больше он думал, тем яснее сознавал, что сделать это будет очень трудно. Даже больше того, совершенно невозможно. Как же быть? Вернуться к Марио и сказать, что он не сумел выполнить задание? При одной мысли об этом мальчик краснел от стыда. Нет, если он так сделает, то сам же перестанет себя уважать. К тому же он теперь понимал, что распространение листовок не игра, не развлечение, а очень важное и нужное дело, самое важное из всех, какие ему когда-либо поручали.
Долго просидел он в таком положении, внимательно наблюдая за жизнью лагеря. Перед ним взад и вперед прохаживались немецкие часовые в стальных касках и коротких, до колен, штанах. Со стороны казалось, что все они забыли надеть брюки и щеголяют в одних трусах. Когда кто-нибудь из немцев смотрел в сторону Перчинки, мальчик делал вид, что играет в густой траве. Уж кто-кто, а он-то знал, что немцы шутить не любят.
«Чудно, — думал Перчинка, глядя на застывшие, словно деревянные лица часовых, — взрослые дяди, а ходят в коротеньких штанах. И какие же они противные! Интересно, почему они не уходят домой? Что им тут надо в нашем Неаполе? И как бы мне все-таки подобраться к лагерю? Может быть, подождать до вечера? В темноте, пожалуй, будет легче».
Часовых было двое. Каждые две минуты они сходились как раз напротив того места, где сидел Перчинка, поворачивались друг к другу спиной и снова расходились в противоположные стороны. Наблюдая за ними, мальчик внезапно сообразил, что если быстро добежать до колючей проволоки и спрятаться за каким-нибудь бугром в высокой траве, то можно остаться незамеченным.
Дождавшись удобного момента, Перчинка бросился вперед. Он словно заяц проскочил за спинами немцев и притаился рядом с колючей проволокой, скрытой от глаз часовых небольшим холмиком. Но как же пролезть через колючую проволоку? Он огляделся — никакого прохода, никакой даже самой узенькой лазейки. Ворота находились с другой стороны лагеря, к тому же они так хорошо охранялись, что о том, чтобы пробраться, нечего было и думать. Черт возьми! Выходит, он зря рисковал!..
Вдруг Перчинка почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит. Раздвинув траву, он увидел перед собой черное, как вакса, лицо, похожее на одну из тех масок, которые можно встретить на празднике Пьедигротта.[4] Лицо застыло в полуметре от мальчика, вылупив на него глаза с огромными белками. Глаза смотрели дружелюбно, а широкие красные губы неизвестного расплывались в улыбке.
«Кто же это такой? — подумал Перчинка. — Неужели военнопленный? Но уж во всяком случае не немец!»
— Приятель, — вполголоса проговорил Перчинка, обращаясь к негру, — ты пленный?
Негр что-то быстро залопотал на непонятном языке. Мальчик покачал головой.
— Я ничего не понимаю, — прошептал он, а про себя подумал: «Как же все-таки узнать, немец он или пленный?»
Правда, таких черных немцев он никогда не видел. Но все же нужно было точно узнать, действительно ли это один из тех, к кому обращался Марио в своей листовке. Был только один способ выяснить это. Достав из-за пазухи одну листовку, Перчинка протянул ее незнакомому. Тот осторожно просунул руку через колючую проволоку (оказывается, он тоже лежал распластавшись на земле), осторожно взял маленький клочок бумаги и стал читать. Потом поднял голову и, радостно улыбнувшись, сказал по-итальянски:
— Друг!
Вот теперь другое дело! Перчинка даже подскочил от радости. Он сейчас же выхватил из-за пазухи остальные листовки, которые мгновенно исчезли в кармане пленного.
После этого пленный и мальчик, оба взволнованные, несколько минут молча смотрели друг на друга! Еще бы! Ведь Перчинке ни разу в жизни не приходилось так близко видеть негра! Неудивительно, что для него это было настоящим событием. Шаги часовых то приближались, то удалялись. Нужно было уходить. И тут Перчинка кое о чем вспомнил. Он жестом попросил негра подождать, полез в карман и вытащил пакетик с табаком, который еще вчера приготовил для дона Микеле. Черт возьми! В конце концов, дон Микеле не военнопленный. Сегодня он сам может достать себе окурков.
Негр дрожащими руками жадно схватил пакетик и снова улыбнулся Перчинке. Не теряя времени, мальчик сполз в ложбинку между двумя холмиками, и, дождавшись момента, когда оба часовых повернулись к нему спиной, вскочил на ноги и что было духу помчался от лагеря. Но тут ему не повезло. Один из немцев, обернувшись на шум, увидел его.
— Ахтунг! Хальт! — визгливо заорал он.
Вслед за этим Перчинка услышал свист пуль над головой и звуки выстрелов. Перепрыгнув через какую-то канаву, мальчик еще быстрее помчался вниз по склону пологого холмика, петляя между кустами и валунами, которые валялись здесь повсюду. Спустившись, к подножию холма, он прислушался. Вокруг было тихо. За ним никто не гнался. Тогда он спокойно направился к городу, довольный собой и тем, что так удачно выполнил задание.
