Наталья Парыгина - Я вернусь! Неудачные каникулы
— Ух, ты!
Долго купаться я не посмел — Саша ждала воды, могла из-за меня опоздать с завтраком. Окунувшись несколько раз, я взял ведро, забрёл поглубже, набрал воды и, держась за ивовый кустик, выбрался на крутой и скользкий берег.
Я с удовольствием шёл по кочкам с тяжёлым ведром, я нёс его, как драгоценность. Ну как бы она сейчас пыхтела с ведром, эта щуплая девчонка! А для меня это пустяки. Я могу принести сто вёдер подряд, тысячу вёдер, я могу натаскать для Саши целое озеро воды, и пусть она плавает по этому озеру в маленькой лодочке с белым парусом.
— Принёс? — равнодушно сказала Саша, когда я поставил ведро возле очага.
О неблагодарная!
— Нет, на верблюде привёз. Хоть бы спасибо сказала…
— Я потом сразу два скажу, когда ты рис помоешь.
Что ж, я пошёл и на эту жертву. Вымыл рис, а потом мы стали вместе варить полевую кашу. Когда двое выполняют какое-нибудь одно дело, то это всегда создаёт некоторую безответственность, поэтому каша у нас оказалась недосоленной и слегка подгорела, так что Вольфрам даже сказал что-то вроде:
— Пора бы уж научиться…
Но сказано это было негромко и не вполне конкретно — чему научиться, и Саша не приняла на свой счёт.
Впрочем, смаковать завтрак особенно не приходилось: сегодня мы переезжали в новый лагерь. Неизвестно, когда придёт машина. Вдруг через час уже заурчит за берёзами, а у нас ничего не готово. Поэтому в темпе съели кашу, выпили чай и принялись за сборы.
Вот упала с колышков главная палатка. Мы с Вольфрамом свёртываем огромный неподатливый брезент. Колышки неприкаянно торчат на месте нашего бывшего жилища. На примятой спальными мешками пожелтевшей траве валяется линялая голубая майка.
— Виктор, твоя майка?
— Я её целую неделю ищу! — обрадованно говорит Витька.
— Почаще надо кочевать, — говорит Вольфрам, — все пропажи найдутся.
Часа через два всё было готово. Свёрнутые палатки лежали рядышком, готовые к путешествию. Забитые ящики с образцами и с продуктами стояли тут же. Спальные мешки, перевязанные ремнями, умостились под берёзкой. Ведро. Чайник. Рюкзаки.
— Да где же машина? — беспокоилась Саша. — Пожалуй, тут и обедать придётся.
— Как бы не пришлось ночевать, — сказал Витька.
— Придёт, — успокоил Вольфрам. — У геологов каждый день на учёте, тут нельзя нарушать график, это не завод.
— Я вижу — ты здорово заводское производство представляешь, Вольфрам, — сказал я.
— Завод — под крышей, а мы — под открытым небом, — объяснил Вольфрам.
— Что, готовить обед? — со вздохом спросила Саша.
— Конечно, готовь, — распорядился Вольфрам.
Я опять сбегал за водой. Витька развёл огонь. Хорошо дежурить, когда у тебя столько добровольных слуг… Один Вольфрам лежал на траве, закинув за голову руки, и глядел на редкие мелкие облака, раскиданные по бледно-голубому небесному куполу.
Обед был сварен и съеден, а машина всё не появлялась. Саша собрала в ведро грязную посуду и вопросительно взглянула в мою сторону. И как раз в этот момент Вольфрам сказал:
— Пошли, ребята, на пляж, позагораем.
Я стоял в нерешительности. Чёрт побери, не ходит же она в моё дежурство со мной на Урал мыть посуду! Целый день таскал для неё воду, утром мыл рис, встал из-за неё на полтора часа раньше — ей всё мало. Первый раз за всё время можно днём полежать на песке, так нет, иди с ней мыть посуду. Не пойду!
— Брать твоё полотенце? — спросил Витька.
Вольфрам взглянул в мою сторону и сразу сообразил, в чём дело.
— Бери, — ответил он Витьке.
Я рассердился. Купание — это личное дело, с какой стати он распоряжается?
— Саша одна управится с посудой, — жёстко добавил Вольфрам, разгадав мой протест.
Саша подняла ведро и, ни на кого не глядя, пошла по крутой тропинке вниз. Чашки у неё в ведре сердито погромыхивали.
Она пошла налево, по открытому косогору, а мы — в противоположную сторону, через берёзовый лесок. Песчаный пляж находился не так уж близко от лагеря, но в пределах голосовой связи, если, конечно, не жалеть голоса.
Говорят, легко быть эгоистом. Ничего подобного! Я лежал на горячем песке, солнце гладило мою голую спину жгучими лучами, ветер ласкал мою кожу нежными дуновениями, а я не испытывал никакой радости. Потому что я был эгоист. Я тут валялся на песке, раскинув руки и прикрыв голову носовым платком, а Саша в это время одна на берегу тёрла песком закопчённое ведро и, возможно, плакала от обиды. Если бы не вмешался Вольфрам… За что он не любит Сашу?
— Вольфрам, за что ты не любишь Сашу?
— Я? Сашу?
— Заметно, — поддержал меня Витька.
Вольфрам пружинисто сел на песке, обхватил руками колени.
— Человек вовремя должен становиться взрослым, — сказал он. — Есть вещи, которыми нельзя играть.
По-моему, его соображения не имели никакого отношения к Саше. Вольфрам заметил, что я его не понял.
— Её ни на грош не интересует геология, — добавил он.
— Ты не любишь всех, кто не любит геологию? — запальчиво спросил я.
— Она не любит геологию, но собирается ей служить — вот в чём беда, — резко ответил Вольфрам. — Без любимого дела человек живёт нищим.
— Давайте искупаемся! — крикнул Витька и первым кинулся в воду.
Мы с Вольфрамом тоже пошли к Уралу.
Витька переплыл реку и лакомился смородиной. Вольфрам вернулся на свой берег. Мне хотелось ягод, но я боялся комаров, а в кустах их было множество, Витька то и дело шлёпал себя ладошкой по мокрому телу. Я выбрался на песок и сел рядом с Вольфрамом.
Мы молчали. Вольфрам смотрел на воду и думал о чём-то своём. Такое у него было лицо, будто он тут совсем один. Один или с кем-то, кого я не вижу, а видит только он.
— Где ты, Вольфрам? — тихо спросил я. — В Якутии?
Вольфрам взглянул на меня светлыми глазами, чуть приметно двинул уголками губ:
— В Якутии. В маленьком улусе на берегу большой реки. Якуты гостеприимный народ. Угощали нас рыбой и медвежатиной, а потом мы пили крепкий чай.
Вольфрам замолчал. Подкинуть ему наводящий вопрос?
— И она была там?
— Мария? Нет. Она пришла потом. Остановилась в дверях и спросила, кто тут самый главный геолог.
— Ты был главным?
— Я. Она хотела, чтобы я пришёл в школу и рассказал старшим ребятам о работе геолога. На ней было серое платье. Коса спускалась ниже подола. А сама тоненькая, как подросток.
— Красивая, — сказал я. — Я видел.
— Потом, когда я побеседовал с ребятами, мы с ней всю ночь сидели на берегу Лены. Она в Москве окончила педагогический институт. О Москве говорили. О Якутии. О школе. Очень интересная девушка… А ночи в Якутии летом короткие. Не хотелось расставаться, но утром наш отряд уходил. Я сказал ей, куда выйду через месяц. Точно число назвал и место на берегу речки. Она обещала приехать, встретить. В Якутии говорят: тысяча километров не расстояние. А тут было гораздо меньше тысячи.
Высоко в небе чуть в стороне от нашего пляжа парит коршун. Ровными кругами он ходит и ходит, выглядывая добычу, а может, выглядел уже и теперь прицеливается, как лучше ударить.
— Я опоздал к назначенному сроку, — негромко продолжал Вольфрам. — Мы заблудились, голодать пришлось. А товарищ у меня был некрепкий, язвенник — после ленинградской блокады. Совсем ослабел, идти не может. Наткнулись на охотников. Я оставил с ними товарища, один продолжал маршрут. Но, как ни бился, опоздал на три дня. Тут ещё дожди настигли…
Коршун уже исчез. Должно быть, настиг свою жертву и теперь терзает где-нибудь у гнезда. Витька плывёт к нам.
— Выхожу на берег речки к условленному месту, а речка вздулась от дождей, бурлит вовсю. Смотрю сквозь туман — шалаш виднеется. Конь пасётся. И у самой воды она стоит. Мария. Я как был в походном костюме, в сапогах с раструбами, так и побрёл. На середине реки сбило меня быстриной. Чувствую — конец приходит, воды нахлебался, встать не могу и плыть не могу. Вода в сапоги налилась, ноги — как свинцовые. Но Мария прыгнула с берега, подплыла ко мне. Спасла.
— Необыкновенно у вас началась любовь, — сказал я.
— Любовь всегда начинается необыкновенно, — подхватил выходивший из воды Витька.
Он в любом вопросе, не задумываясь, выступал знатоком.
— Машина гудит, — прислушиваясь, сказал Вольфрам.
Верно: гудела машина. И тут же мы услышали Сашин голос:
— Гари-ик! Воль-фра-ам! Витя-а! Ско-рей!
— Идё-ом! — крикнули мы с Витькой.
— Марков приехал, — сказал Вольфрам. — За нами.
Мы поспешно направились к лагерю. Тропинка вилась по косогору между берёз. Я шёл впереди. Комары гудели надо мной, я то и дело шлёпал себя по спине или по ногам мокрыми плавками, расправляясь с наглецами.
— Что, любят тебя комары? — смеялся Вольфрам. — Ты молодой, вкусный. А меня уже не едят.
