Наталья Парыгина - Я вернусь! Неудачные каникулы
— Что ж… ты прав. Идём.
Саша вздыхает.
— Солдаты делают переходы по семьдесят километров в сутки, — вдохновляю я свою спутницу.
— То солдаты…
— Ты смотри, небо посветлело. Вон луна выглядывает из-за облака.
— Только бы не потерялась эта проклятая сумка, — вздыхает Саша.
— Никуда она не денется!
Сумка не проклятая. Сумка обыкновенная. Но я доволен, что она осталась в машине. Хоть бы на нас напали бандиты. Или шакалы. Тогда Саша наконец поняла бы, что я за человек.
— У нас в техникуме, — говорит Саша, — есть один парень. Павлик Лукашин. Ты чем-то похож на него.
— Да?
Почему-то мне ничуть не льстит, что я похож на этого парня. Может, он выдающийся человеческий экземпляр, да мне-то что? Я хочу походить на себя самого.
— Где он сейчас?
— На Кавказе. На практике. Мы вместе учились в школе.
Что-то мне чудится в голосе Саши особенное, когда она говорит об этом Павлике. Глупо. Вместе учились в школе, вместе учатся в техникуме. Ну и что?
Я смотрю на свои часы со светящимися стрелками. Ого, почти час шагаем. Километров шесть прошли.
— Знаешь, Саша, мы уже километров шесть отшагали.
— Ты думаешь?
Луна то выходит из тёмных облаков, то прячется. Но мрак теперь не кажется таким густым, как прежде, даже когда луна исчезает. Небо не чёрное, а фиолетовое, словно залито чернилами. Вдали, у горизонта, оно прочерчено серебряной полоской.
Мы шагаем, шагаем, шагаем…
Уже не хочется разговаривать. Саша оглядывается — не светятся ли позади фары машины. Ничего не светится. Идём почти три часа. В стороне от дороги видно несколько огоньков — какое-то селение. Ноги подгибаются в коленях. Кажется, конца не будет этой распластавшейся по степи дороге.
— Давай немного посидим, — не выдерживает Саша.
— Потом будет ещё труднее.
— Всё равно. Я больше не могу.
— Объявляется десятиминутный привал, — командую я.
Саша не садится, а валится на обочину канавы. Я опускаюсь рядом. Ноги горят, хочется сбросать сапоги. Утром такой путь нас бы не утомил, но после рабочего дня… Саша, видно, совсем выдохлась, лежит как неживая.
— Ты не заснула?
— Нет.
Проходит десять минут. Мне жалко Сашу. Стрелка часов ползёт дальше. Пусть ползёт. Придём на полчаса позже.
Но Саша встаёт первой.
— Если бы я была одна, я бы сейчас заплакала, — говорит она.
— Самое глупое занятие, — возражаю я. — Пойдём.
— Пойдём.
И снова на асфальтированной дороге глухо отпечатываются наши шаги. Вспоминается лагерь, палатка, спальный мешок. Сейчас бы уж спали. Саша зевает. Она плетётся еле-еле, мне приходится приноравливаться к её шагу.
Саша вдруг хватает меня за руку и останавливается:
— Машина! Ты слышишь?
Я слышу. Вон и огни. Неужели удача? Ещё какой шофёр: если вредный, может и не взять. Саша, видно, не допускает такой мысли, радуется:
— Гарька, машина идёт!
Машина оказывается самосвалом. Шофёр не вредный, но в кузове самосвала людей возить не разрешается. Трое в кабинке — тоже нельзя: вдруг встретится автоинспектор. Мало ли что ночь! Автоинспектору и ночью не до сна. Когда всё нормально, их нету, а чуть нарушишь правила — они тут как тут.
— Одного человека возьму, двух человек не возьму.
Приходится принять его условия, тем более что шофёр едет как раз в райцентр.
— Довезёте девушку на автобазу?
— Довезу, довезу, не беспокойся, аккуратно довезу, как кувшин с кумысом.
— Садись, Саша, — говорю я.
— А ты? — растерянно спрашивает она.
— Я пойду пешком.
Хлопает дверца кабины. Рычит мотор. Светится малиновый огонёк. Всё глуше гудит мотор. Затихает. Исчезает и малиновый огонёк. Саша уехала.
Теперь я могу идти быстрее, бодрым мужским шагом. А ну-ка, попробуем. Раз-два, раз-два… Впрочем, теперь мне некуда торопиться. Строевой шаг всё равно не получается. Капнуло на нос. Дождь? Этого ещё недоставало!
Небо помутнело, луна куда-то спряталась от дождя. Мне некуда спрятаться. Всё больше дождинок падает на лицо, на руки, на волосы. Хорошо, что Саша уехала. Меня-то пусть мочит, главное — Саша уехала. Не надо обращать внимания на дождь. И лучше что-нибудь вспоминать, чтобы быстрее шло время.
Идёт дождь. И я иду. И мои мысли лениво движутся в голове. Мысли как будто тоже устали и не подчиняются моей воле. Голова, плечи, спина совсем мокрые. Спасибо этому шофёру, что увёз Сашу.
Я нарочно не смотрю на часы. Когда смотришь, время тянется ещё медленнее. Какое значение имеет время? Всё равно нужно идти.
Что там за огни? Неужели райцентр? Уже видны огни. Значит, скоро я дойду до него. Или ещё не скоро? Ночью расстояние обманчиво. Кажется, огни близко, а на самом деле ещё идти и идти.
Два оранжевых глаза движутся мне навстречу. Всё-таки я, наверное, не очень счастливый.
Машина зачем-то замедляет ход. Останавливается. Зачем останавливается? Всё равно мне в другую сторону. Открывается дверца.
— Гарик!
Саша выскакивает из кабины, подбегает ко мне. На боку у неё болтается сумка.
— Нашли. В машине так и лежала. Я приехала, всех перебудила. Шофёр пошёл со мной в гараж. Пришли, а сумка лежит. В углу, возле самой кабинки. Позвонили начальнику автобазы… Он разрешил отвезти нас… Ты промок? Садись с Николаем Алексеевичем, нашего шофёра Николаем Алексеевичем зовут. В кабине тепло. А я в кузов полезу. Мы нарочно брезент взяли, чтобы от дождя укрыться.
Она за руку тащит меня к кабине. За кого она меня принимает? Чтобы я сел в кабину, а она — наверх?
— Я тебе говорил, что никуда не денется твоя сумка.
Шофёр кричит нам из кабины:
— Думаю, в лагере успеете поговорить.
Я подхожу, протягиваю ему руку:
— Здравствуйте, Николай Алексеевич. Сорвали мы ваш отдых.
— Ничего. Кто не работает, тот не ошибается. Я тоже, бывает, ошибаюсь. Садись, давай. Поедем.
Я грузно, как старик, взбираюсь по колесу в кузов. Саша карабкается следом.
— Ты зачем? — сердито ору я. — Иди в кабинку.
— Я — с тобой, — упрямо говорит Саша.
Мы развёртываем брезент. Он огромный. Половину брезента свёртываем и подстилаем под себя — получается вроде дивана. Другой половиной накрываемся, как палаткой.
— Теперь не страшен никакой дождь, — весело говорит Саша.
Мне нравится, что Саша повеселела. Мне нравится ночь, дождь, брезент, нравится, как нас потряхивает в кузове машины. Я становлюсь совсем храбрым. Кладу руку на Сашины плечи. Подвигаюсь к ней. Попадаю губами в Сашину щёку…
В первый миг мне показалось, что машину очень сильно тряхнуло на какой-то выбоине, оттого я больно ударился о борт. Но машина тут ни при чём. Это Саша отшвырнула меня. За что? Ну за что?
Я вылезаю из-под брезента. Холодные капли падают мне на лицо. Недаром я всегда не любил девчонок…
«Глупый ты, Алим»
Сегодня нам привезли деньги. Иван приехал, и с ним — белокурая девица в кудряшках, кассир. Она раскрыла маленький коричневый портфельчик, мы по очереди расписывались, и она нам выдавала деньги.
Первый раз в жизни я расписывался на серьёзном документе. До сих пор приходилось лишь на библиотечных формулярах да ещё, когда скучный урок, тренировался на промокашках, стараясь отработать непринуждённый росчерк. Теперь я втайне пожалел, что маловато тренировался — росчерк получился какой-то убогий.
Зарплату мне выдали тройками. Не очень много троек, но зато свои собственные. Я за эти тройки подымался чуть свет, и карабкался на горы по солнцепёку, и таскал образцы, и скучал на дежурстве… И вот теперь расписался и получил зарплату. Зарплату…
Часть заработанных денег уходит на питание. Ну, а остальные? Что делать с остальными? Не купить ли мне фотоаппарат? Необходимая вещь — фотоаппарат.
Неплохо бы ещё авторучку с золотым пером. Однажды я забыл дома авторучку, и математик дал мне свою, ленинградскую, с золотым пером. Отлично пишет! В девятом много придётся писать. Куплю, пожалуй, авторучку.
Да, надо бы что-нибудь купить матери. Косынку, что ли… Или чулки эластик. Она как-то говорила, что хорошие чулки, но дорогие. Куплю. Пусть форсит.
Вообще вещей, которые можно было бы купить на первую зарплату, оказалось довольно много. Мои запросы явно превышали возможности. В конце концов я решил отложить решение сложного вопроса до того времени, когда определится заработок за всё лето.
Однако первый расход собственных денег оказался бесплановым и непредвиденным.
В очередное дежурство, когда я, усевшись в тени палатки, сам с собой играл в карманные шахматы, по тропинке из лесу вышел Алим. Что-то он в этот раз был не такой, как всегда. Брёл еле-еле, как маленький старикан. И не насвистывал. Вот что было странно: он не насвистывал.
— Здравствуй, Григорий.
