Борис Изюмский - Алые погоны. Книга вторая
Боканова они застали в синем комбинезоне, он возился к сарае с мотоциклом. Они охотно стали помогать офицеру.
Когда, получасом позже, вместе с Сергеем Павловичем; вошли в дом, их встретила жена Боканова, — хрупкая маленькая женщина, с большими серьезными глазами на очень бледном лице. Она приветливо улыбнулась, отчего сразу стала похожа на девочку подростка, и, глядя на ребят, сказала:
— Я сама угадаю… Это — Павлик Авилкин, изобретательный редактор «Боевого листка».
Павлик польщено просиял.
— А это, — Нина Васильевна замялась, боясь ошибиться. Судя по ушам-лопушкам, о которых Сергей Павлович ей рассказывал, второй был Ильюша…
— Суворовец Кошелев, — не выдержал паузы и щелкнул каблуками Ильюша.
— Я так и думала, — мягко улыбнулась Нина Васильевна.
— А с Володей мы старые знакомые! — весело заключила она. — Прошу вас, дорогие гости, в столовую.
Ильюша и Павлик чинно сели за массивный стол, покрытый кремовой скатертью, положили руки на колени, с любопытством огляделись.
Над кушеткой, на огромном, в полстены, ковре, висели оленьи рога, охотничья сумка и ружье. В простенке между окнами — картина «Степь ковыльная», на небольшом столике, в углу комнаты, отливал коричневым лаком радиоприемник, накрытый вышитой дорожкой.
«Рижский», — со знанием дела мысленно отметил Кошелев. Боканов перехватил взгляд Ильюши и подойдя к приемнику включил его — передавали музыкально-литературный концерт «Чайковский в Клину». Сергей Павлович вышел снять комбинезон, а Нина Васильевна стала накрывать на стол, расспрашивая ребят о их делах. «Жаль, что ушел Витюшка», — с сожалением подумала она о сыне, — он с бабушкой был в гостях.
Володя чувствовал себя у Бокановых как дома и ему хотелось, чтобы Кошелев и Авилкин в первый же свой приход тоже почувствовали простоту и сердечность этой семьи. Да они и действительно быстро освоились, вскоре им казалось, что они давно знают и внимательную, ласковую Нину Васильевну и такого веселого, доброго Сергея Павловича, совсем не похожего на сдержанного, подтянутого капитана Боканова, которого они всегда почтительно приветствовали в училище, перешептываясь за его спиной: «Из первой роты… Строгий!»
Сергей Павлович возвратился в столовую, и разговор стал еще оживленнее.
К чаю Нина Васильевна поставила на стол коробку с шоколадными конфетами, а сама ушла, сказав на прощанье:
— Вы не стесняйтесь и еще приходите, а я должна вас покинуть, — вызывают в больницу, — я там врачом работаю…
«Чудно́е название, — размышлял Авилкин, — „пьяная вишня“. В рот возьмешь, зубами едва надавишь — сладость разливается». Авилкин никогда не ел такого и ему хотелось брать из коробки еще и еще, да чёртов Кошель осуждающе смотрел и жал под столом ногу.
Боканов спросил Павлика о бабушке — пишет ли, потом об учебе — много ли хороших оценок?
Авилкин, метнув на Ильюшу быстрый взгляд, завербовав его в сообщники, оживленно ответил:
— Хватает!
Но вмешался Ковалев:
— У него, Сергей Павлович, даже двойки есть, — ленится. Володя неодобрительно посмотрел на Авилкина:
— В комсомол собираешься, а кто ж тебя примет?
Павлик невразумительно забормотал:
— Случайно схватил… Майор Веденкин придрался… все даты знал, только одну забыл… Людовика… Каждого эксплуататора запоминай!
И, желая отвести внимание от неприятной темы, с напускной веселостью воскликнул:
— А я на батарее ранен!
Ильюша, спеша на помощь товарищу, опросил крайне заинтересованным видом:
— Да ну?
— Точно! Бежал по коридору и об угол батареи для отопления ка-а-к треснулся!
Но Ковалев не унимался. Павлик был уже не рад и пьяным вишням:
— А почему ты вчера тройку по математике получил? У тебя же хорошие способности, мне говорил Сергей Герасимович, он ассистентом у вас был на экзаменах… Что же получается? Все люди нашей страны по-большевистски пятилетку выполняют, а ты в полсилы работаешь…
Авилкин молчал. Действительно, — не подготовился по математике как следует.
— Ждет варягов, а сам бездействует, — не выдержал Кошелев.
Авилкина так «прижали», что он вынужден был дать обещание — эту четверть закончить хорошо.
И, словно подводя итог только что испытанным неприятностям, Павлик признался:
— Очень не люблю, если окружающие недовольны…
— А я володино стихотворение наизусть выучил, — торжествуя, сообщил вдруг Боканову Ильюша. И, не ожидая просьб, вобрав голову в плечи и устремив глаза вверх, начал декламировать. Это, видно, доставляло ему большое удовольствие.
И если только мы услышим
Набат войны — предвестник зла,
Мы в дневнике войны запишем
Простые наши имена!
Володе и приятно было, что Ильюша, ни слова не сказав ему, переписал из альманаха первой роты стихотворение, выучил его, и, вместе с тем, Володя чувствовал неловкость — Сергей Павлович, чего доброго, мог подумать, что он гонится за известностью. А это неверно: когда пишешь стихи, стремишься только к одному — выразить чувства, теснящиеся в груди, излить то, что волнует.
— Неплохое стихотворение, — одобрительно сказал Боканов Володе, — но, знаешь, надо упорнее искать свои краски-образы, детали, «Набат войны» слишком литературно. Ты не бросай писать и когда офицером станешь.
— Ни за что! — горячо воскликнул Володя, — я сначала думал: может быть, я, как дилетант, разбрасываюсь: то увлекался театром, потом поэзией, боксом. У Герцена где-то сказано — «дилетанты — люди предисловия, заглавного листа»… Это верно, но раз ясен стержень жизни — стать офицером, все остальное только укрепит его, а меня обогатит…
Боканов, соглашаясь, кивнул головой. Ильюша и Павлик умолкли, внимательно слушая Ковалева.
— Я когда-нибудь напишу поэму! — невольно вырвалось у Володи сокровенное, и глаза его взволнованно заблестели. — О нашем училище, о дружбе, офицерах.
… Проводив гостей, Сергей Павлович подсел к столу, чтобы записать мысли, вызванные приходом ребят.
Он не мог ошибиться, — это было совершенно очевидно, — среди суворовцев расцветало братство, о котором мечтали, которое выращивали все эти годы, любовно и терпеливо, изо дня в день.
Приходилось тонко, ненавязчиво направлять работу комсомольцев, подсказывать формы ее, поощрять заботливость старших о младших. Чтобы чувствовали важность порученного дела, временами вызывать даже на партийное бюро.
И дружба росла, превращалась в драгоценную основу жизни училища.
Ради одного этого стоило отдавать всего себя работе.
* * *От Боканова Володя пошел к Галинке. Встреча оказалась совсем не такой, какую рисовал в воображении, гораздо лучшей, чем представлялось.
Галинку он застал за стиркой. Днем она тоже участвовала в субботнике и поэтому так поздно затеяла стирку. Девушка за лето загорела, стала совсем смуглой. Косы у нее были заложены по-новому — венчиком вокруг головы и это делало ее старше.
Увидя Володю, Галинка радостно улыбнулась, сверкнув рядом белоснежных зубов. «Нет, она не сердится на меня за письмо», — промелькнуло у него в голове. И в том, как она быстро опустила глаза, как стараясь преодолеть смущение, снова смело подняла их, была новая Галинка — в стократ красивее, лучше и дороже прежней.
И о чем бы они в этот вечер ни говорили: о новых книгах, что прочли во время каникул, пьесах, которые видели, — в каждом слове слышалось: «Как скучно было без тебя. Теперь наша дружба будет еще сильней».
Рассказывая о своем родном городе, о Жоре Шелесте и его деде, Володя почему-то подумал: «Сегодня же напишу маме… давно не писал». Он вспомнил их разговор, тогда, на диване, и сказал Галинке:
— Жаль, что ты не знаешь мою маму, вот посмотри…
Он бережно достал небольшую карточку и передал ее девушке.
Сблизив головы, они вместе стали разглядывать портрет. Антонины Васильевны.
ГЛАВА XI
ДНЕВНИК ВИЦЕ-СЕРЖАНТА КОВАЛЕВА
Самые древние старики в городе не помнили, чтобы когда-нибудь в середине октября было такое обледенение.
Несмотря на сильное похолодание, дождь шел два дня. Все деревья стали похожи на плакучие ивы. Более гибкие из них положили свои, еще зеленые, но в ледяной корке, головы на землю, и улицы вдруг стали светлыми, а тротуары исчезли — их загородила обледенелая чащоба. Непокорные деревья раскалывались с громким треском, падали с вывернутыми корнями.
На училищный сад тяжело было глядеть. Он припал к земле, стеклянно звеня сосульками, толстые стволы старчески поскрипывали.
А дождь все лил и лил, оттягивал бесчисленными сосульками провода, обрывал их, покрывал глазуревым узором заборы, сваливал телефонные столбы.
Володя в классе после уроков писал сочинение по литературе. Он сам облюбовал тему. «И Русь уже не та, и мы уже не те». С увлечением набрасывал черновик.
