Януш Корчак - Матиуш на необитаемом острове
Раньше люди зажигали лучину как у Бум-Друма. Потом появились свечи, потом керосиновые лампы, потом газ, а теперь электричество. Может быть, придумают еще что-нибудь?
Как делаются открытия? Может быть, по книгам?
Опять долго думал, как приходят мысли. Может быть, в голове нет человечков, но не все ли равно? Может быть, это еще и лучше. Хотелось бы увидеть. Вчера я почувствовал, что засыпаю, хотел проследить, но заснул и опять ничего не узнал. Спросить бы у Валенты, но стыдно.
Взрослые не стыдятся, а дети очень стыдятся. Может быть, потому, что над ними часто смеются?
Если бы не надолго, на один день, на один только день, на три часа, поехать в столицу и посмотреть! Немножко походить по площади, по парку, по городу. Пошел бы на кладбище, на могилы родителей.
Здесь теплее, и небо такое синее. Но когда оно закрыто тучами, мне приятнее. Потому что похоже на мое родное небо. И пальмы красивые, но мои деревья какие-то были знакомые, а пальмы чужие.
Самая большая моя ошибка, что я был гордый.
Может ли король любить весь народ или только хочет, чтобы его хвалили, и потому добрый?
Можно ли любить тех, кого не знаешь? Я хотел, чтобы детям было хорошо, но хотел, чтобы они знали, что все это сделал король Матиуш-Реформатор.
Я огорчался, что я маленький, хотел показать, что маленький тоже может многое. Знал, что взрослые на меня злы, но должны слушаться.
Начал писать такую тетрадь: «Ошибки моего царствования».
И другую: «Разные планы, если бы я снова стал королем».
Дормеско сказал:
— Человек не должен думать, а только слушать приказы и точно каждый приказ выполнять. Если я даю приказ, я должен быть уверен, что он будет точно выполнен.
— Но король должен все понимать и думать, какие давать приказы, — ответил я.
— Король — другое дело, — согласился Дормеско.
Значит, взрослые тоже могут быть не очень умны?
Жду, жду, а почта не приходит. Видимо, что-то случилось.
Не писал целую неделю.
Приехал грустный король. Удивился, что я не читаю газет. Я сказал, что раньше читал, и что мне это дало? Он сказал, что я прав, что лучше читать книги.
Он очень добр ко мне, но я не понимаю то, что он мне говорит, поэтому мне с ним неприятно. Он сказал так:
— Раньше, мой Матиуш, ты что подумал, то и сделал. Теперь ты решил только думать и ничего больше. А у человека должны быть одни мысли для себя, а другие для людей.
Так что же получается, что человек должен лгать? Знаю, что не так, но не понимаю. Наверно, я еще маленький.
Опять давно не писал.
Читаю, уже немного играю на скрипке. Я хотел бы играть как грустный король, или хотя бы как Валенты.
С книгами все иначе, чем мне казалось. Когда читаю, то потом еще больше думаю. В книгах есть много, но не все, и в прочитанном нужно самому разобраться.
Скоро уже смогу доплыть до маяка. Видел там в подзорную трубу двух детей. Один совершенный малютка, наверно, еще говорить не умеет. А другой немного постарше, но тоже маленький.
Раньше я смотрел через решетку на Фелека и его игры. Железная решетка королевского парка отделяла меня от детей, и я был один. Теперь от детей меня отделяет море, и опять я один.
Мне снилось, что на стене висит какая-то картинка. И много людей на нее смотрят. Картинка плохая, я знаю какая, но не хочу писать. И потом где-то начали звонить, все побежали, и я побежал. Но смотрю, они от меня убегают. Боятся меня. Я остановился и остался один.
Валенты не знает, что это значит, он не смог объяснить этот сон.
18
Наконец Матиуш решил доплыть до маяка. Когда-то он учился писать, чтобы написать Фелеку письмо, теперь он все дальше и дальше заплывал в море, пока, наконец, не достиг цели.
Он привязал лодку и прямо пошел на маяк. Но по дороге встретил детей: мальчик вел за руку маленькую беловолосую девочку.
— Папа! — крикнула девочка и, протянув ручки, побежала к Матиушу. — Папа! Иди! Аля хорошая!
Она споткнулась о камень или корень, упала и громко заплакала.
Мальчик, должно быть, ее брат, помог ей подняться, поправил платьице. Но она вырвалась у него из рук, на щеках еще блестят слезы, а сама уже смеется, бежит к Матиушу и кричит: «Папа!»
Братишка остановился, ждет, что будет. И Матиуш остановился, не знает, что делать. Он так мечтал доплыть до этих детей, а теперь стоит в недоумении.
— Иди к дедушке! — кричала малышка. — Иди! Аля хорошая. Дедушка там. Иди, папа.
И теребит, тянет Матиуша. Страшно неприятно, когда надо что-то сказать, а что — неизвестно.
— Але, иди. Папа, иди. Але, Аля, папа — к дедушке.
И тянет, толкает обоих, лепечет, спешит и опять чуть не упала.
— Дедушка, дедушка, смотри — папа!
А смотритель маяка, прищурившись, улыбается, бороду гладит. Такой славный, похожий на доктора.
— Приветствую высокого гостя, — говорит он, снимая шапку. — Должно быть, король Матиуш хотел узнать, почему маяк не горит? Уже все в порядке, сегодня зажжем. Уж я бы давно приехал просить у вашего величества прощенья за такую тьму, да вот… с этим далеко не уедешь.
Матиуш только теперь заметил, что у старика нет одной руки.
— Другую руку отняло у меня море. Но море щедрое: за мою руку дало мне вот эту парочку.
И Матиуш узнал, что старый смотритель был в прошлом моряком, что во время кораблекрушения потерял руку. Тогда он устроился на маяк. Год назад, после шторма волна выбросила двух детей, едва их спас. А что самое удивительное, что мальчик не выпустил из рук девочку, хотя был без сознания.
— Мальчика я назвал Але, а девочку Аля. Кто они, чьи — не знаю, У негров, которые жили на острове, Але значило — сын моря, а Аля — дочь моря. Чужеземные какие-нибудь дети, должно быть, с севера, потому что южные языки я все немного знаю, а с мальчиком ни на каком говорить не мог.
Аля нетерпеливо вертится и смотрит, то на деда, то на Матиуша.
— Папа! — крикнула она, наконец, и начала смеяться.
— Вот видишь, глупышка, — сказал старик, — я говорил, что папа вернется. Вот он с тобой, твой папа.
— Это вовсе не папа, — сказал, нахмурившись, Але.
— Для тебя, может, не папа, а для Али папа.
— И для Али не папа. Это Матиуш.
Матиушу стало не по себе. Опять он не знал, что сказать, А старый моряк смотрит на детей и улыбается.
— После дороги надо перекусить, — сказал он.
И пригласил Матиуша в свое странное жилище. Матиуш пожалел, что ничего не привез для детей, и в тот первый раз был на маяке недолго.
Аля еще два раза плакала — один раз, когда ей не разрешили пить чай, потому что был очень горячий, а ждать она не желала, а еще раз, когда Матиуш уезжал.
— Не уезжай, папа. Аля любит папу.
И опять не знал Матиуш, что делать, когда Аля держала его за брюки и не отпускала.
Наступал вечер, а Дормеско не любил, когда Матиуш поздно возвращался из своих экскурсий. Когда однажды он слишком долго засиделся на скале, его три дня потом сопровождал один из стражников. Это не было наказаньем, просто Дормеско хотел быть спокойным, что с Матиушем не случится ничего плохого.
Хорошо еще, что Дормеско не знал о разных его приключениях, которые могли плохо кончиться.
Обратный путь Матиуша, при свете маяка, был сказочно красив: он плыл, точно по золотой дорожке.
Хорошо, что Матиуш не пообещал детям приехать на следующий день: руки у него болели так, как будто он в первый раз сел за весла.
Только на пятый день собрался Матиуш в дорогу, но перед этим все хорошенько обдумал.
Прежде всего, взял кубики и головоломку, лото и коробку пряников, конфеты, пропеллер и мяч. Потом обдумал, что скажет при встрече, что скажет, если Аля опять не захочет его отпускать.
Матиуш греб не торопясь, с отдыхом, чтобы не слишком устать. Дормеско он предупредил, что вернется только вечером, и взял с собой провизии на целый день.
Дети ему обрадовались. Должно быть, им было очень скучно на одинокой скале. И старый моряк был рад Матиушу: он мог в сотый раз рассказывать новому слушателю о своих путешествиях. А Матиуш рассказывал о войне.
Але сидит на камне и слушает, Аля стоит возле Матиуша, оперлась рукой о его колено и смотрит в глаза, словно чтобы лучше его понять. Хотя по ее наивным вопросам видно, что не понимает.
— Пули это мячики? — спрашивает Аля.
Аля думает, что война это игра. Матиуш объясняет, что эти мячики из железа и они убивают людей.
— А папу-Матиуша убили? — опять спрашивает Аля.
