Сесилия Джемисон - Приемыш черной Туанетты
В один прекрасный день, не простившись ни с кем, он с женой уехал в Америку, и с тех пор мы потеряли его из виду. Отец смягчился, пробовал разыскать его, но безуспешно. Со времени моего переезда в Нью-Йорк я потратил немало времени и денег на поиски, и это – первый след, – он бросил взгляд на «Квазимодо», – который, может быть, приведет к чему-нибудь.
– Это наверняка так! – ответил мистер Эйнсворт. – Все совпадает: скульптор по воску приехал из Франции восемь лет назад. Девочку назвали Деей в честь матери, отца ее зовут Виктор Гюго, фамилию он, вероятно, отбросил. Я уверен, что здесь не может быть никаких сомнений. Я уверен, что это ваш брат.
– И вы говорите, он беден, нищ… и болен?.. А я так богат! Я должен немедленно отправиться на поиски! Можете ли вы помочь мне разыскать его в Новом Орлеане?
– Он живет на улице Виллере, номера дома я не знаю, но скажу, как найти его, – ответил мистер Эйнсворт.
И он рассказал гостю о Селине.
Записав точно все сказанное, мистер Детрава стал прощаться.
– Я не успокоюсь, пока не разузнаю правды. Итак, прощайте, мой друг, я увижу ваш рай прежде, чем ожидал. Уверен, что моя поездка будет ненапрасна!
Глава XX
Невольный преступник
После нескольких серьезных совещаний мадам Эйнсворт разрешила Филиппу ходить на уроки танцев с Люсиль и ее гувернанткой. И вот однажды маленькая наследница вернулась с урока в дурном расположении духа, хотя гувернантка и внушала ей всю дорогу, что воспитанная девочка не должна выказывать дурного настроения, чем бы оно ни было вызвано.
– Я делаю это против своего желания, – отвечала она гувернантке.
Люсиль направилась прямо в комнату бабушки.
Мадам Эйнсворт что-то писала, но тотчас отложила перо и с испугом посмотрела на пылавшее, гневное лицо маленькой наследницы.
– В чем дело, моя дорогая? – спросила она. – Что случилось?
– Все этот несносный мальчишка, бабушка! Я не могу больше выносить его.
– Почему? В чем дело? Он нагрубил тебе?
– Нет, совсем не грубил, но он был так глуп, что рассказал все о себе, он страшно оскорбил меня, мне было стыдно за него. Он так унизил меня, да еще перед Гледис Бликер!
– Что же он сделал, Люсиль? Что он такого сказал? – и взволнованный голос мадам Эйнсворт задрожал от негодования.
– Это было совсем лишнее. Мы с Гледис стояли рядом, ожидая, пока составится котильон, в это время к нам подошел Филипп, и я была так глупа, что представила его ей как моего кузена. Подумать только, мой кузен! Но он был так мил, когда подошел, что мне не было стыдно за него. Гледис держала в руках букет фиалок. Как только Филипп увидел их, он взял цветы у нее из рук и начал смотреть на них, словно хотел их съесть, а потом сказал так громко, что все могли слышать: «Как я люблю фиалки! Я продавал их целыми корзинами в Новом Орлеане!» – «Что вы хотите сказать? – спросила Гледис. – Вы продавали фиалки? Вы, верно, шутите!» – «Нет, я не шучу, – ответил он. – Я продавал их на Королевской улице и зарабатывал много денег для мамочки». Гледис фыркнула и насмешливо взглянула на меня. О, бабушка, я думала, что упаду в обморок!
– Да, это было ужасно, моя дорогая! – гневно сказала мадам Эйнсворт. – Но, может быть, Гледис все-таки подумала, что он шутит…
– Нет, нет, бабушка, я уверена, что она поверила ему. Я была так расстроена, что не могла остаться до конца урока, и велела мадемуазель сейчас же поехать домой, и… и… я не могу больше показываться с таким невоспитанным мальчиком!
– Тебе и не придется, дорогая! Я поговорю с твоей теткой… Ему не позволят никуда ходить с тобой, он не должен так расстраивать тебя.
Спустя час между мадам Эйнсворт и ее невесткой произошло неприятное объяснение, закончившееся прекращением уроков танцев для Филиппа.
– Его надо строго наказать, Лаура, – настаивала мадам Эйнсворт. – Он не должен был огорчать Люсиль. Бедная девочка едва не заболела. Его непременно надо наказать!
– Но как могу я наказать его только за то, что он был правдив! – оправдывала мальчика миссис Эйнсворт. – Он не знал, что неприлично говорить правду!
– Ему надо внушить, что не всегда можно говорить правду, – сердито отвечала мадам Эйнсворт.
– Я не могу заставить его понять это! Правдивость – его отличительная черта. Я могу отменить уроки танцев, но не могу наказывать Филиппа за правду.
Глава XXI
Бедная кукла падает в обморок
Прошла зима, и наступило время ранней весны. Филипп стал беспокоиться и тосковать по дому. Мистер Эйнсворт говорил, что в марте они уедут на юг, и Филипп считал дни, когда наступит этот обычно – суровый, а на этот раз солнечный и теплый месяц.
Однажды за уроком рисования – Филипп ежедневно занимался с начала зимы и делал успехи, приводившие мистера Эйнсворта в восторг, – он вдруг оторвался от работы и спросил с тревогой в голосе:
– Скоро мы уедем, папа? Уже март, а вы говорили, что мы уедем в марте.
– Разве тебе не нравится здесь, Филипп? Здесь хорошо. Мне не хочется уезжать, пока стоят эти чудесные дни.
– Но, папа, отцу Жозефу уже время вернуться, а я должен быть дома к его приезду.
– Почему должен?
– Потому что у меня его «дети», и я должен передать их ему. Он оставил их мне только до своего возвращения, и нехорошо задерживать их дольше. Да мне еще нужно кое о чем расспросить его.
– О чем, Филипп? Что тебе нужно спросить у него?
– О моем отце и матери. Мамочка говорила, что он мне все скажет, что у него лежат какие-то бумаги для меня.
– В самом деле? Она это говорила? – изумился мистер Эйнсворт. – Почему же ты не сказал мне этого раньше?
– Не догадался, папа. Да это было бы ни к чему, раз он уехал. Но теперь, если он вернулся, мне ужасно хочется повидать его и расспросить.
– И я хочу повидать его, дорогой мой. Я напишу священнику церкви Святой Марии – отец Мартин, кажется? Он известит нас, вернулся ли отец Жозеф и куда ему можно написать.
– Да, отцу Мартину это должно быть известно, – подхватил нетерпеливо мальчик. – А нельзя ли спросить его и о Дее? Я боюсь, что у нее вышли деньги и ей опять не удается продавать статуэтки. Мне необходимо вернуться и помочь ей.
– Мой милый, у меня есть для тебя приятные новости о Дее, – сказал мистер Эйнсворт, улыбаясь и глядя на пылающее лицо мальчика. – Я хотел, чтобы мама передала тебе их: она так счастлива, когда может сказать тебе что-нибудь приятное, но мне совестно заставлять тебя ждать. Нынче утром я получил письмо от мистера Детрава. Помнишь, я рассказывал тебе о моем приятеле? Он поехал в Новый Орлеан, предполагая, что отец Деи – его брат, которого он давно уже разыскивает. И он оказался прав. Теперь Дея хорошо обеспечена, ее дядя очень полюбил свою маленькую племянницу.
На лице Филиппа во время этого рассказа отражалось изумление и радость.
– Как я рад, что есть кому теперь позаботиться о Дее! – воскликнул он. – Теперь она не будет голодать, как прежде, бедняжка. И для отца она сможет покупать все книги, какие ему только нужны. Как она должна быть счастлива! Ах, как мне хочется поскорее увидеть ее, чтобы сказать ей, как я рад за нее!
– Ты скоро увидишь ее, мой милый: если отец Жозеф вернулся, мы поедем на юг через одну-две недели.
Филипп был в сильном возбуждении. Вернуться в свой старый дом, увидеть Дею и отца Жозефа… Одна только мысль об этом доставляла ему безграничную радость. Он смеялся и болтал беспрерывно и был так взбудоражен приятными новостями, что с трудом мог заниматься.
Последнее время ему было очень не по себе. Со времени злополучного эпизода на уроке танцев мадам Эйнсворт обращалась с ним сурово, а Люсиль смотрела на него с таким пренебрежением, что он понял, как серьезно обидел ее. Но теперь ему нечего было печалиться: он скоро уедет от них, он уедет домой!
Люсиль карабкалась на стол, с безумно расширенными от страха глазами она не переставала испускать дикие вопли.
«И не нужно! – думал он. – Она никогда не полюбит меня, она относится ко мне хуже, чем к своей собачонке».
Однажды, когда девочка вернулась с гулянья не в духе, Филипп сидел в комнатке дворецкого, прячась за чуть-чуть прикрытой дверью, с очень таинственным видом. Вдруг из залы понеслись пронзительные крики, они наполнили дом и заставили выйти на лестницу мадам Эйнсворт, бледную и дрожавшую от ужаса. Гувернантка стояла на стуле, подобрав юбки самым непрезентабельным образом, а Люсиль карабкалась на стол, ее волосы развевались, шляпа болталась на спине, с безумно расширенными от страха глазами она не переставала испускать дикие вопли.
Храбрее всех оказалась Елена, гнавшаяся за каким-то маленьким предметом, скользившим по полу на другом конце залы: она старалась ударить его зонтиком, но никак не могла попасть, и маленький предмет исчез в щелочку двери, ведшей в комнату дворецкого.
– Что такое, в чем дело? Люсиль, дорогая, ты ушиблась? – кричала с лестницы мадам Эйнсворт.
