Сесилия Джемисон - Приемыш черной Туанетты
– Пойдем, милый, посмотрим картины, пока твой папа побеседует с мадам Эйнсворт. Вот, – продолжала она тихо, останавливаясь перед портретом молодого человека в офицерской форме, – это брат твоего папы, погибший на войне. Папа находит, что ты похож на него, когда тот был ребенком; он много рассказывал мне об этом еще до того, как я увидела тебя.
Шесть месяцев, за которые Филипп Туанетты превратился в Филиппа Эйнсворта, довольно сильно изменили его. Горе, пережитое им, и новая жизнь, и обстановка, к которой пришлось привыкать, – все это нелегко далось мальчику. Детская округлость совсем исчезла с его лица, он вытянулся и похудел, а от долгого пребывания на горном воздухе его щеки загорели. Теперь это был красивый, мужественный мальчик, иногда застенчивый, но всегда изящный и вежливый.
Сказать, что Филипп никогда не жалел о своей прежней жизни, было бы неправдой. Временами в течение этого дивного лета на него находила тоска, и он с грустью вспоминал о своей мамочке и об их старом саде, тосковал по Дее, Селине и даже Лилибелю. Иногда ему недоставало его любимца Майора и мелодичных песен Певца, часто казалось, что в густом северном лесу он слышит нежное «чик-чирик, чик-чирик». Тогда он уходил от всех, ложился где-нибудь под деревом и плакал. В такие минуты его всегда утешали «дети» отца Жозефа.
– Мы скоро вернемся домой, – говорил им Филипп с уверенностью. – Приедет отец Жозеф. Наступит весна, и мы будем опять дышать сладким запахом жасмина и олив! – Но никому больше, кроме «детей», не высказывал он своих жалоб и надежд; он казался всегда весел и спокоен, всегда был чем-нибудь занят.
Миссис Эйнсворт и Филипп продолжали разглядывать картины, когда в зал вошла маленькая наследница с гувернанткой. Филипп взглянул на девочку, и ему вспомнилась большая кукла, которую он видел под Рождество в окне магазина. Девочка была в белом шелковом платье, отделанном тонкими дорогими кружевами. Как на кукле, на ней были голубые шелковые чулки и изящные маленькие туфельки, с узенькими ремешками вокруг ноги. В одной ручке она держала букет и, церемонно поздоровавшись с дядей и теткой, подошла к Филиппу и, протянув ему кончики пальчиков, точно как бабушка, проговорила:
– Как вы поживаете? Очень рада видеть вас!
Затем она отошла и оглядела его с ног до головы.
Эта сцена мало смутила, а скорее рассмешила Филиппа. Ему казалось, что большая кукла сошла с витрины магазина и пропищала: «Как вы поживаете». И он начал весело болтать с ней, пока мадам Эйнсворт не рассадила их по разные стороны стола.
Для Филиппа выглядело забавным, что важная, красивая дама, сидевшая возле девочки, относится к ней с таким уважением, что позади нее стоит Елена в белом чепце и что статный дворецкий в ливрее сгибается перед девочкой чуть ли не вдвое.
Мистер и миссис Эйнсворт жили все лето в аристократических отелях, и Филипп привык к прислуге и ко всевозможным церемониям, но он никогда не видал ничего подобного этому обеду. Он едва успевал есть – так был поглощен своими наблюдениями. Когда дворецкий менял его тарелки, он громко благодарил и смотрел на него с улыбкой, как на старого друга, и дворецкий, старавшийся иметь вид истукана, думал про себя: «Славный малыш! Я бы улыбнулся ему в ответ, если бы только посмел!» Но Филипп и так чувствовал какую-то близость между ними. Дворецкий так понравился ему, что он хотел чем-нибудь выразить свою симпатию и начал помогать при замене тарелок, но мадам Эйнсворт строго посмотрела на него, а красивая дама, сидевшая возле Люсиль, нахмурилась, и даже его отец и мама не скрывали неудовольствия. Филипп же хотел только услужить, но, может быть, это было неприличным на таком важном обеде? И он раздумывал, каждый ли день здесь так обедают и как должен уставать дворецкий, меняя столько тарелок. Он очень обрадовался, когда обед, наконец, окончился и они опять очутились в гостиной. Он вспомнил «детей», оставленных у себя в комнатке, и раздумывал, пожелает ли медноволосая девочка увидеть их; хотя она казалась совсем куклой, но он был уверен, что ей понравятся «дети» отца Жозефа. Поэтому, улучив минуту, когда старшие занялись рассматриванием эскизов господина Эйнсворта, он подошел к Люсиль и спросил ее, не хочет ли она посмотреть «детей» отца Жозефа.
– Детей! – воскликнула Люсиль, подняв высоко голову и глядя на него с холодным удивлением. – Где они?
– Они в моей комнате, в клетке.
– В клетке?! Что это значит? Кто они?
– Это маленькие белые мышки, милые мышки.
– Мыши, маленькие мыши! Ай, ай! – и она пронзительно закричала, поджав под себя ножки в голубых чулках: – Мыши! Ай, где?
– Что такое, дорогая? Чего ты испугалась? Как она побледнела! Скорей, мадемуазель, скорей принесите туалетный уксус! – вскричала мадам Эйнсворт.
– О, бабушка, он говорит, что они у него в комнате, подумайте только – мыши в комнате! И он хочет принести их сюда! Не позволяйте ему этого!
– Нет, нет, моя дорогая, он не принесет. Эдуард, уведи мальчика: он смертельно напугал Люсиль.
Мистер и миссис Эйнсворт задыхались от смеха, а Филипп так и не понял, что случилось и почему его так поспешно уводят из комнаты.
Глава XIX
«Квазимодо» – ключ к отгадке
Через несколько дней после возвращения в Нью-Йорк мистер Эйнсворт был очень занят в своей мастерской, заканчивая картину для выставки в Академии. Сюжетом картины были Филипп и Дея; они стояли как живые и были очаровательны.
Он считал картину удачнее всего, что до сих пор написал, и ему очень хотелось услышать мнение знатока. Вдруг дверь распахнулась, и вошел тот, кого он больше всего хотел видеть. Это был высокий смуглый мужчина, говоривший с сильным иностранным акцентом.
Мистер Эйнсворт, повернувшись в кресле и держа в одной руке кисть, другую радушно протянул гостю.
– О, Детрава! Это вы? Самый желанный для меня гость! Садитесь и скажите, что вы думаете об этом!
– Посмотрим, посмотрим, мой друг! Вещь хорошая, как вижу! – И гость, положив шляпу и папку на стол, перегнулся через плечо художника и устремился к картине. – Превосходно, мой друг, превосходно! – горячо проговорил он. – Удивительный размах! И сколько чувства! Какая естественность поз и какие мягкие, красивые и сильные тона. Интересные малютки: они так живописны! Где вы их откопали?
– В этом Эльдорадо художников – в Новом Орлеане.
– Вы, кажется, провели там всю зиму?
– Да, я поехал туда на месяц, а пробыл полгода.
– Так вам там понравилось?
– О, очень! Старинный город, сонный и скучный, но с изобилием красок, и для художника – материал без конца.
– Я давно собираюсь туда. У меня там даже есть дело – мне принадлежит в Новом Орлеане поместье. Один из моих родственников переселился туда много лет назад и весьма разбогател, но большую часть состояния потерял во время войны. У него не осталось наследников, и теперь все перешло ко мне. Мне никак не удается продать это поместье – от него больше хлопот, чем прибыли. Все же думаю побывать там когда-нибудь и увидеть свои владения.
– Я бы на вашем месте давно побывал там, – заметил мистер Эйнсворт. – Вам понравится Новый Орлеан. Это рай для художников по сравнению с торгашескими городами севера.
– Ну, что ж интересного откопали вы в этом раю? Говорят, там каждый находит какую-нибудь диковинку!
– Да, там много старинных испанских и французских вещей, заслуживающих внимания. И я привез оттуда вот этот комод и кресло. Чудесны, не правда ли? Но что любопытно, вот этот образчик редкой скульптуры.
Мистер Эйнсворт с живостью поднялся с места и, взяв с комода фигурку Квазимодо, поставил эту редкостную статуэтку на стол перед гостем.
– Вот! Что вы скажете об этом? – спросил он, сияя от удовольствия.
Мистер Детрава несколько мгновений молча смотрел на статуэтку, затем глухо промолвил:
– У меня был брат, создававший такие вот вещицы необыкновенно талантливо. Это напоминает мне его работу. – И он взял статуэтку в руки, чтобы лучше рассмотреть. На нижней стороне он увидел выгравированную мелкими буквами подпись: «Сделал Виктор Гюго».
– Как это странно, Эйнсворт! Виктор Гюго – имя моего брата. Кто делал это?
– Отец моей маленькой натурщицы, – указал художник на картину. – Девочка продавала статуэтки на улице, и я купил «Квазимодо» у нее. Очень грустная история, насколько я мог узнать, этот художник болен и беден, страшно беден. Я купил много его вещиц, все – герои произведений Виктора Гюго. Девочку зовут Дея, у них есть старая собака по кличке Гомо. Прелюбопытное совпадение.
– Послушайте, Эйнсворт, – произнес мистер Детрава после глубокого раздумья. – Я уверен, что художник, сделавший эту фигурку, и есть мой брат Виктор. Я разыскиваю его вот уже восемь лет. Из-за фантазии моей матери, большой поклонницы великого французского писателя, брату дали имя Виктора Гюго. У него был странный, мечтательный характер, и с самого детства он проявлял этот редкий талант. Отец хотел сделать из него скульптора, но брат не отличался честолюбием. Когда ему было около двадцати одного года, он женился на гувернантке моей сестры. Можете представить себе картину: с одной стороны оскорбленные родители, с другой – гордость и непреклонное решение.
