Владислав Крпивин - Дагги-Тиц
Он был с черной спинкой и головой, с белым брюшком и лапами, с кончиком хвоста, словно обмакнутым в молоко. На глазах и на лбу будто черная полумаска, а мордочка белая. И розовый нос.
«А усищи какие. Как у взрослого», — подумал Инки.
— Марьяна, как тебе кажется: он очень больной?
— Просто заморенный. Откормим. Приезжай в гости на Новый год, не узнаешь…
Как «в гости», как «не узнаешь»? Она решила, видимо, что он оставит эту кроху одного, без себя?..
Когда пришла мать, она тут же узнала, что «Сосед раздумал ехать в Брюсово, потому что завел себе зверя и расставаться с ним ни за что не хочет». И еще, что «да и пусть остается, жили втроем раньше, будем и теперь…»
— Он ведь, Ясенька, только снаружи сердитый, а по правде-то вполне уживчивый. И в магазин ходит, если попросишь, и посуду моет иногда…
Вот тут-то начался крик. Будто мать совсем недавно не была сама против Инкиного переезда! Что она кричала, Инки не очень-то и слушал, просто лежал на тахте и гладил котенка, прикорнувшего у него на груди. Слова матери были как бумажные шарики, которыми обстреливают из трубок бронепоезд. Бронепоездом этим (причем, вросшим в каменную землю) была Инкина решимость никогда не расставаться с найденышем и никому его не отдавать. Впрочем, даже не решимость, а ясное осознание, что иначе не может быть.
Мать выдохлась, и в этот момент пришел Егошин.
Он был сумрачен. Он в областной поликлинике пытался оформить какие-то документы, а там, конечно же, оформлять их не хотели, потому что не хватало каких-то бумаг и вообще «вы что, мужчина, с Луны упали, так просто все это не делается».
Поэтому жалобы матери на Инки он выслушал рассеянно. А потом наконец вник и удивился:
— Да в чем проблема-то?
— Но он же не хочет уезжать без этого заморыша!
И насупленный, недовольный нынешним днем Егошин сказал тем не менее здравые слова:
— Ну, так пусть едет с заморышем.
Такого варианта Инки просто не ждал. Никак. Ему казалось, что и сам по себе не очень-то он будет нужен там, в Брюсово. А еще с такой «живностью»… Но теперь, глянув на твердый профиль Егошина, Инки понял: тот говорит всерьез.
Мать, конечно, опять выпалила заряды возражений и обвинений. И опять Инки почти не слушал ее. Наконец мать выдала последний аргумент:
— В конце концов… у меня аллергия на кошек.
Инки знал, что такое аллергия, и лишь усмехнулся.
Усмехнулся и Егошин:
— Ясенька, у тебя аллергия не на кошек, а на лишние проблемы. Но мы все их решим дружными усилиями. А котенок — не самая главная… — И он поцеловал мать в щеку.
Мать улыбчиво задышала. Но сдала позиции не сразу:
— Столько будет возни. Всякие справки от ветеринаров… Ты вот и в нормальной-то поликлинике не смог добиться, чего хотел, а тут…
— Ну, какие справки! Мы же полетим на нашем самолете, на служебном! Там командир мой друг Саша Гвоздилов…
— Разве двух мужчин может переспорить одна слабая женщина, — сказала мать. Кажется, с удовольствием.
— Не может, — согласился Егошин. И добавил: — Тут лишь одна сложность, с котенком. Не затошнило бы его в полете. Говорят, случаются такие фокусы с мелкими пассажирами. Ну да часок потерпит, это не смертельно…
При этом Егошин ни разу не посмотрел на Инки. Словно давал понять: чего тут переглядываться, искать друг у друга поддержки, когда все так просто…
«Это не смертельно, не бойся», — сказал Инки пригревшейся крохе. И посмотрел на Сима и Жельку, которые кувыркались под потолком: радовались, что все хорошо.
Но Инки ощутил новую тревогу.
— Имейте в виду, это девочка, — хмуро известил он Егошина и мать. На самом деле, он не знал, кто получится из малыша: кошка или кот? Не сумел пока разглядеть. Но решил на всякий случай оговорить все заранее.
— Какая разница, — сказал Егошин.
— Большая разница. Она вырастет и будет приносить котят. Имейте в виду, я не дам топить ни одного даже самого дохлого котенка.
— За что мне такое несчастье, — спросила у потолка мать. Похоже, что не про котят, а про Инки.
— Никто никого не будет топить, — пообещал Егошин. — В Брюсово на кошачью мелочь всегда немалый спрос… Ты вот что, Смок, найди для своего зверя коробку и проверти в ней дырки…
— Проверчу… — Инки погладил урчащего малыша и опять глянул на Сима и Жельку. Те, зацепившись ногами за леску, болтались, как подвешенные красные перцы. Ждали.
Инки пообещал:
— Не бойтесь, натяну я для вас там новую леску.
Про флейту
Котенка в самолете не тошнило. Затошнило Инки. Правда, не сразу, а во второй половине полета.
Сперва-то все было хорошо. Во-первых, не страшно (а Инки перед полетом боялся, что будет бояться, и старательно давил в себе этот страх). Во-вторых, интересно. Самолет был маленький, на десяток мест, трясучий, в нем дребезжали дюралевые заклепки. Но Инки летел первый раз в жизни, и все казалось удивительным. Даже замирательным. Как встал набок уехавший вниз аэродром, какими маленькими сделались дома, вышки, тополя; как засверкало в озере, будто в блюдце, лохматое желтое солнце… И потом было здорово: извилистые жилки рек, синие заплаты еловых лесов, густые тени облаков плавно перемещались к хвосту самолета и все время напоминали Инки, на какой он высоте. Иногда самолет на миг проваливался в облачную вату, однако и это было не страшно, забавно даже…
Инки совал руку в накрытую платком коробку, трогал уши котенка. Тот вел себя на удивление смирно. В ответ на Инкины касания тихонько урчал, покусывал его палец гибкими, как щетинки, зубами и сразу начинал его виновато лизать… В общем, с этим зверем все было в порядке. А Инки вдруг ощутил, что с ним — не в порядке. Ни с того, ни с сего отяжелело в животе, подкатило к горлу. В один момент. Ох, что сейчас будет! Вот позор-то… Пассажиров, кроме Инки, Егошина и матери, было еще четверо (двое мужчин в пилотских куртках и две тетушки с корзинами). Никто, даже мать, не смотрел на Инки. Только Егошин смотрел, он сидел рядом на твердой клеенчатой скамье. Он сразу все понял. Сел боком, прикрыл собой Инки от остальных, мигом развернул перед ним черный полиэтиленовый пакет.
— Давай, не стесняйся. Это в первый раз бывает у многих.
Инки что делать, начал «давать». Аж до судорог. Какое уж тут стесненье, не помереть бы. Впрочем, кончилось это быстро. Егошин дал бутылочку пепси, Инки прополоскал рот, сплюнул, сделал глоток, перепугано прислушался к себе: не начнется ли снова? Кажется, нет. Лишь сосущая пустота под ребрами и легкое «вращение мозгов», как после карусели. Егошин сунул пакет под скамейку и снова сказал, что с непривычки такое случается со многими.
— А потом люди привыкают…
И стал, перебивая рокот мотора, говорить о старом фильме, где мальчик (вроде Инки) полетел с отцом-летчиком на двухместном самолете в пустыню, к морскому берегу. Мальчишку тоже укачало, он сперва еле держался на ногах. Но когда отец пострадал в схватке с акулами (он снимал подводное кино), мальчик втащил его в кабину и сам довел самолет до аэродрома…
— Не смотрел эту картину?
Инки сконфуженно помотал головой. Понимал, что Егошин отвлекает его разговором от опасности новых приступов… А мать, кажется, ничего и не заметила…
Котенок же по-прежнему ничуть не страдал. «Ну и ладно. Лучше уж я, чем он», — подумал Инки.
Перед посадкой опять замутило, но самолет запрыгал по грунту и замер.
— С приездом, — сказал Егошин.
«Уф… Пойдем, кысёнок…» — Инки взял коробку под мышку…
У края лётного поля (похожего на обыкновенное поле с увядшей травой) ждал зеленый, как у военных, рафик. В нем, как и в самолете, пахло бензином. Погрузились, поехали. Инки держал коробку с котенком на коленях и не глядел в окно: боялся, что затошнит снова. Но обошлось.
Дом, где жил Егошин, оказался красный, кирпичный, казенного вида.
— Квартирный блок лётного состава, — сказал Егошин то ли матери, то ли Инки (или сразу обоим). — Снаружи казарма, но внутри жить можно…
У Егошина было две комнаты. Вернее, даже три, но третья — клетушка, бывшая кладовка. В длину метра три, в ширину и того меньше. И окошко узкое, в одну створку.
— Раньше с нами товарищ жил, для него и переделали чулан в каюту, — объяснил Егошин. («С кем это с нами?» — мелькнуло у Инки. Он тогда еще не знал про первую жену Егошина.) — Решай, Смок. Будешь спать в большой комнате или устроишься здесь?
— Здесь.
Много ли ему надо? Потеснее, чем прежнее жилье, зато интересно — будто и правда каюта.
У обшитой желтыми досками стены стояла деревянная кровать с пружинным матрацем. Инки бросил в изголовье сумку, взял котенка, лег, посадил малыша на грудь.
— Кешенька, ну что ты сразу брякаешься навзничь, — сказала мать. — Надо же сначала устроиться…
