Аделия Амраева - Футбольное поле
Будет хет-трик!
Ренат счастлив, он даже обнимает меня, хотя ему нельзя напрягаться и подниматься. Дядя Чингиз вышел на работу, и в больнице остались тётя Зарина, Тимка, а Дилярка не слезает с рук Марины. Пока мы все едим торт, Ренат пьёт бульон.
– Хуже пытки, – улыбается он. – Вы просто издеваетесь!
Ближе к обеду мы с мамой едем в клуб. Сегодня у меня первая тренировка.
Молодой тренер Григорий Рафикович показывает нам комплекс: конференц-зал, манеж – как школьный спортзал – затем проводит меня в раздевалку. Мама хочет посмотреть занятия. Ждёт меня. Я быстро переодеваюсь, и мы идём на поле. Григорий Рафикович встречает нас, зовёт кого-то:
– Вась, Вася! Маруняк!
К нам с поля подбегает высокий плотный мужчина в кепке.
– Звал, Бабаян? – спрашивает он густым басом.
– Да. Познакомься, твой новый ученик Дмитрий Арефьев, принимай, – отвечает Григорий Рафикович. – А это его мама, Татьяна Юрьевна. Дима, – обращается он ко мне, – это твой тренер, Василий Васильевич. У него высокая тренерская квалификация, лицензия UEFA «В», в этом году будет сдавать на «А».
Мама выглядит какой-то потерянной. Василий Васильевич встречается с ней глазами и замирает. Улыбка потерялась где-то в уголках рта.
– Таня? – голос этого великана становится странно мягким.
– Вася, ты? – мама, кажется, едва дышит.
– Вы знакомы? – удивляется Григорий Рафикович.
– Да, знакомы, – говорит Василий Васильевич. Я с недоумением смотрю то на него, то на маму.
– Отлично! Проводишь тогда Татьяну Юрьевну на трибуну, она хочет посмотреть тренировку, – улыбается Григорий Рафикович. – Я пойду, нужно результаты отбора готовить. – И он уходит.
Василий Васильевич и мама смотрят друг на друга молча. По-моему, это длится целую вечность. Я беру маму за руку.
– Сынок, это… Это Василий Маруняк. Друг твоего отца, – шепчет она.
Я молчу. Перевариваю.
– Отца? То есть это он и есть? – Василий Васильевич садится на корточки и треплет меня по волосам. – Совсем большой. Я ж тебя красным и страшненьким помню, из роддома прямо!
Я прижимаюсь к маме.
– Десять лет прошло, – говорит мама. – Ты переквалифицировался в тренеры?
– Да, травму получил, – Василий Васильевич поднимается. – Решил, что с футболом не расстанусь. Вот, – он делает круговое движение руками, – приехал сюда.
– Андрей в Германии? – тихо спрашивает мама.
– Да, приезжает иногда, мы с ним видимся в Москве. Тоже тренером стал, не выдержал конкуренции, – Василий Васильевич снова смотрит на меня, потом на маму. – Про тебя спрашивал. Так ты ж уехала, никому не сказала куда…
– Прямо-таки спрашивал? – мама прищуривается.
– Спрашивал, – Василий Васильевич оборачивается к полю. – Александр Петрович, – обращается он к старенькому тренеру, который возится с ребятами намного младше меня. – Не присмотрите за моими батырами[8]?
– Хорошо, – кричит тот в ответ.
– Танюш, я сейчас, – Василий Васильевич берёт меня за руку. – Давай поговорим, я только Диму отведу на поле. – Пойдём, – говорит он мне.
Сердце играет африканскую мелодию, в ушах вувузелы. Этот дядька – папин друг… О чём они будут говорить?
– Так, ребятки, постройтесь, – кричит нам тренер малышей. – Давайте разделимся на команды и будем играть в футбол.
Смотрю вслед Василию Васильевичу. Он берёт маму под руку и ведёт на трибуну. Впервые меня не интересует то, что происходит на поле. Меня интересует то, что происходит там. За полем…
Домой мы едем молча. Я не решаюсь заговорить с мамой, а она всё о чём-то думает.
Обращает на меня внимание лишь раз, когда я уступаю место старушке и та начинает меня хвалить. Я берусь за поручень возле мамы, и она обнимает меня, крепко обхватывает руками, словно боится, что я исчезну, испарюсь…
…Василий Васильевич вёл тренировку последние тридцать минут. Мы бегали змейкой с мячом, вели мяч с переменным ускорением, обучались ударам головой. С мамой они больше и словом не обмолвились. Только попрощались после тренировки.
Ужинаем тоже в тишине. Воздух вокруг будто сгустился, давит на плечи, мешает дышать. Мама берётся за мытьё посуды, и я ухожу в комнату. Звонит телефон.
– Что? Откуда ты узнал? – слышу я мамин крик. – Нет, и не надейся!
Мама вешает трубку. Я стою в дверях, и она меня замечает. Дрожит. Телефон звонит снова.
– Да? – мама говорит грубо, будто человек на том конце провода перед ней провинился. – Ты… Но ты… Нет! С чего ты взял? Он мой сын! – Я подхожу ближе. Мама опять вешает трубку и вырывает шнур телефона. Садится за стол, опускает голову на руки и начинает плакать. Я глажу её волосы, длинные, мягкие. Она хватает меня за плечи.
– Дима! Дима, ты мой сын! Мой! – голосит она и опять обнимает меня, чуть не душит.
– Твой, мам. Твой, – шепчу я.
Успокаивается она нескоро. Ближе к полуночи. Укладывает меня спать, садится рядом.
– Это был он? – вопрос вылетает сам. Я не смог его удержать. Маму передёргивает. Она испуганно смотрит на меня. Молчит.
– Это был мой папа? – мне нужно знать ответ. Мне нужно много ответов. Потому что у меня много вопросов.
– Дима, пора спать, – говорит мама и идёт к двери.
– Мам, – зову я. – Мам!
Она возвращается.
– Он тебя обидел? Сильно обидел, да?
– Дима, я устала. У меня раскалывается голова, и мне нужно прилечь. Завтра на работу. – Мама уходит.
Что случилось? Что случилось тогда, десять лет назад? Рой вопросов жужжит надо мной до утра.
Утром, пока я доедаю завтрак, мама включает телефон. Мне кажется, или она ждёт? Звонка?! И телефон действительно звонит. Мама осторожно подносит трубку к уху.
– Да? Да, я… – она говорит тихо. И слушает. Долго. Смотрит на меня, я на неё. – Хорошо. Да. Да что ты говоришь? Ты уехал, Андрей! Уехал! – она зло смеётся. – Искал и не мог найти? Не смеши! Да… Не уверена, что он хочет разговаривать с тобой!
Мама собирается бросить трубку, но в последний миг останавливается и закрывает её рукой. Я уже давно стою рядом.
– Я хочу! – говорю я. Мама медлит. Я сам беру у неё телефон, она не сопротивляется. – Алло?
– Дима! – грубый мужской голос. – Дима, это ты?
– Я…
Слышно плохо, и слова доносятся с опозданием.
– Дима! Это твой папа, Дима! Ты слышишь? Не молчи, сынок!
Я начинаю задыхаться, мне тяжело дышать. Вдруг мама притягивает меня к себе. Воздух становится разреженным, я снова начинаю слышать, снова могу говорить.
– Дима? Сынок, я тебя искал! – папа кричит. – Ты слышишь? Я наконец нашёл тебя! Слышишь, Дима? Не молчи!
– Я слышу, – говорю, улыбаюсь, плачу. – Я слышу, – повышаю голос. – Я слышу… и шепчу: – Папа…
С тех пор он звонит каждый вечер. Мы разговариваем о тренировках, о школе, обо всём. Он рассказывает о себе, спрашивает о маме.
– У тебя есть дети? – решаюсь как-то спросить.
Папа молчит. Я замираю.
– Ты – мой старший сын, мой первенец, – наконец слышу в трубке.
Молчу. Мама кидает в мою сторону обеспокоенный взгляд, потом отворачивается и опять принимается за ужин.
– Дима, у меня к тебе предложение, – голос папы звучит оживлённо. – Давай я заберу тебя к себе! Будешь заниматься в немецком молодёжном клубе. Я оплачу тебе здесь учёбу. А? Что скажешь?
Я задумываюсь. Смотрю на маму. Она делает вид, будто ей всё равно, с кем я разговариваю. Бросает что-то в казан, и масло начинает шипеть.
– Дима, ты где? Ты слышишь? – папа нервничает.
– Слышу.
– А что молчишь? Как тебе моё предложение?
– Я маму не брошу, – и я бросаю трубку.
Мама оглядывается на меня.
– Что такое? – берёт меня за руку.
Телефон звонит снова. Я убегаю в свою комнату. Прыгаю в кровать и отворачиваюсь к стенке. Хочется плакать, но я держусь. Хватит с меня слёз!
Мама долго разговаривает с папой, потом заходит ко мне.
– Давай всё обсудим, Дмитрий.
Я не отвечаю. У папы семья. Зачем я ему нужен? Мама садится на кровать и гладит меня по ноге.
– Дима, сынок, его долго не было в твоей жизни. И тебя долго не было в его жизни. Он не был тебе отцом… Но сейчас… Сейчас он хочет быть твоим папой.
Я поворачиваюсь к маме лицом. А вот у неё глаза на мокром месте!
– Я сказала, что ты подумаешь, – шепчет она. – Дай ему шанс… Если тебе не понравится, ты всегда сможешь вернуться. А если останешься, то я буду к тебе приезжать.
Я вытираю маме слёзы, обнимаю её.
– Я не поеду, мам. Я не хочу.
– Дима, мне тяжело. Мне очень тяжело всё это говорить. Но я не хочу… потерять тебя… Не хочу… Послушай. Я любила его. Очень. А он меня – нет. Для него я была одной из, понимаешь? И когда я сказала ему о беременности, он как раз должен был ехать в Германию, – мама прижимает меня к себе и целует. – Сначала он был против ребёнка. Уехал. А я страдала. Не знала, что делать.
Мама замолчала.
– А потом? – спрашиваю я тихо.
– Когда ты вот-вот должен был появиться на свет, он позвонил. Сказал, что сожалеет. Что рад моему решению рожать. Что хочет дать тебе отцовство… А я отказалась.
