Николай Павлов - Рассказы о Вадике и Жене
Женя боком прижалась к Вадику; он обнял ее обеими руками, стараясь хоть немножко согреть.
«Как же быть? Что делать?» — в сотый раз спрашивал он себя. И лишь крепче прижимал Женю, чтобы неосторожным словом не выдать свою растерянность.
Роем пронеслись мысли о читанных в книжках способах спастись от холода: построить шалаш, выкопать в снегу укрытие на подобие берлоги, развести костер… «Эх, если бы в самом деле разжечь костер!»
Спичек не было.
Никогда Вадику не доводилось думать так серьезно и так трудно. Вместе с морозом в его юную неопытную душу закрадывался не менее коварный враг: страх. Не волки теперь пугали откуда им взяться вблизи города? Пугали ночь, туман, стужа.
Сидеть было невозможно. Сидеть — это смерть…
И Вадик поднимался.
Тишина. Только скрип лыж да неровное дыхание Жени за спиной. Серый сумрак. Снежная целина…
Остановка, короткий отдых я снова равномерный, почти механический шаг. Раз, два, три… Десять. И нет больше сил!
Капли пота сползали со лба на брови и замерзали. В, глазах расплывались, сталкивались радужные круги. Во рту копилась густая слюна. Все длиннее делались остановки, но они не возвращали сил. Подняться становилось все труднее.
«Надо идти», — мысленно твердил себе Вадик. Временами он бросал слово — два, чтобы ободрить Женю. Головокружение мешало смотреть вперед, выбирать дорогу. Он еле-еле переставлял ноги. Лыжи носками зарывались в снег.
Полчаса прошло или целый час? Или больше? Сколько же можно так тащиться?
…И вот опять сидят они рядом — вялый от усталости Вадик, вконец продрогшая Женя. Оба они понимают, что идти так дальше невозможно. Усталость и холод сковывают волю.
Наплывают воспоминания, перед глазами встают образы близких. Вадику почему-то видится сестренка Галя, ее большие, добрые глаза. Он давно обещал ей выпилить полочку с ажурным украшением для кукольного уголка, да руки не доходили… Вот мама; у нее в руках блюдо со сладкими ватрушками. Запах от них горяченьких, с поджаренной корочкой — слюнки текут! А из-за маминого плеча смотрит отец; у него сердитое лицо. Папа чем-то недоволен…
— Дома нас ждут, — еле слышно говорит Женя.
— Ждут…
— Мама не велела долго задерживаться.
У Жени дрожат губы. Как бы ласково она обняла сейчас маму! Посмотрела бы ей в глаза… Маме трудно. Она одна работает на троих, стирает, моет. В других семьях есть отцы, а у них только мама… И тут еще неприятности! «Мамочка, я люблю тебя…»
— Не хочу, — упрямо говорит Женя, потом кричит во весь голос. — Не хо-чу-у!
— Чего кричишь? С ума сошла! — испуганно, сердито говорит Вадик.
— Не сошла, умирать здесь не хочу. Домой пойду! Сама пойду. Не хочу замерзать.
Она вскакивает, порывается идти. Вадик ее удерживает, он снимает с себя шарф, перевязывает грудь и спину Жени крест-накрест. Подставляет плечо, бережно поддерживает рукой. Легонькие Женины палки берет с собой, а свои бросает, позабыв даже воткнуть в сугроб.
— Идем, Женя… Нога болит?.. Ты сцепи зубы, легче будет.
Так они пошли в обнимку сквозь серый мрак. Женя, хромая, шагала и шагала, увязая в снегу, тяжело опираясь на плечо Вадика.
Они двигались медленно, но вперед и вперед, пока Женя, всхлипнув, не упала в снег.
— Устала, Вадя.
— Передохнем, — откликнулся тот и тоже чуть не заплакал. Но ему надо было усадить ее на лыжи, чтобы не простыла в снегу, ободрить — какие тут слезы.
Съели по кусочку сахара, пополам разделили последний бутерброд.
Строгий взгляд отца, вставший перед глазами, ободрял Вадика. Из военных рассказов папы, служившего командиром стрелкового взвода, ему хорошо запомнились слова: «Страх — это смерть, хочешь жить — гони его прочь».
— Надо идти, ласково, но твердо сказал Вадик.
Женя покорно встала, сделала два нетвердых шага и опустилась на снег.
— Ну, Женя… Хоть маленькими шажками, Женечка, — уговаривал ее Вадик. Он понимал, что спастись от мороза можно лишь движением. — Ведь надо, Женя!
Две фигуры, будто связанные, снова, маячили в ночном сумраке. Они медленно-медленно брели вперед. Куда? Вадик и сам не знал. Он надеялся, что держит направление в сторону города.
— А ну-ка, попробуй на лыжах, — предложил он.
Чтобы расстегнуть крепления, пришлось снять варежки. Пальцы стыли; их больно кусали железные пряжки. Для того, чтобы снять лыжи и потом затянуть крепления на Жениных ногах, потребовалось много мучительных усилий, зато Женя, двинув лыжей, воскликнула:
— Могу!
Она больше не всхлипывала, терпела боль, боролась с усталостью. «Мама, мамочка», — шептала, она.
Радость оказалась недолгой. Метров через двадцать лыжи перестали ее слушаться: они носами попадали одна на другую, заставляли делать отчаянные усилия, чтобы не упасть. Резь в колене от этого становилась нестерпимой.
И снова Вадик отстегивал ремни, прикреплял лыжи к своим ботинкам. Он возился долго, очень долго.
…Все короче делались переходы. Женя больше ни на что не жаловалась, она была как в полусне. Вадик поддерживал и подталкивал ее. Время от времени он близко всматривался в Женино лицо, хватал пригоршнями снег, растирал его в ладонях; снег был мелкий, сыпучий, жесткий, как пересохший песок. Снегом тер ее щеки и нос.
— Нас, наверное, ищут? — неуверенно спрашивала она.
— Ну да, следы ведь видны. Хуже, если бы метель…
До боли в главах Вадик всматривался в серую, будто пепельную тьму, надеясь заметить огни.
…Посидели и пошли. Пошли не потому, что были силы, а потому, что еще оставалась капелька упорства. Внезапно Вадик остановился, замер. «Вву-у-у!» — донесся неясный, протяжный звук. По спинам ребят пробежали колючие мурашки. «А все-таки, бывает, волки зимой близко к городу подходят, — подумал Вадик. — Или это… собачий вой?» Они стояли неподвижно, чутко прислушивались. Вой не повторялся. Зато тишину вдруг разорвал другой звук: двойной отрывистый гудок.
— Женька, слышишь?
— Это паровоз!
— Да, да, — задыхаясь от прилива радости, говорил Вадик. — Верное направление держим!
Паровозный гудок словно прибавил сил. Женя, прокаливаясь чуть не по пояс в снег, шла вперед. Ноги не слушались. На, пути встречались мохнатые, таинственно темные деревья, но ребятам было не до них и не до страхов.
Споткнувшись, Женя бухнулась наземь, увлекла за собой Вадика. Они вскочили, снова устремились вперед и неожиданно очутились на берегу глубокого оврага, пересекавшего им дорогу.
«Ведь этот овраг нам не перейти», — подумал Вадик.
Овраг отделял их от людей, от дома, от спасения.
— Сядем, подумаем, — сказал он, сердясь на собственное малодушие.
Овраг чернел внизу, как пропасть. Он пугал мраком и тишиной. Смотреть туда было страшно.
Потянул резкий колючий ветерок. В овраге недобрыми голосами зашептались деревья, будто угрожая.
Но вот вместе с ветром долетел отдаленный лай. Ребята не верили своим ушам: они слышали заливистый, ласковый, самый настоящий собачий лай!..
Вадик с Женей кричали до хрипоты, но ни лая, ни ответа не услышали.
— Через овраг не пробраться, надо обходить, — сказал Вадик и решил предпринять разведку: какой стороной выгоднее обогнуть овраг.
Не успел он отъехать и десятка метров, как его охватила робость. Не хотелось одному быть среди ночи в пустынном поле… Услышав тревожный зов Жени, он обрадовался и тотчас вернулся. Когда вдвоем — смелости прибавляется вдесятеро.
Они пошли вправо. Поскорее миновать этот жуткий овраг!
— Теперь-то мы дойдем, — хрипло говорила Женя, с трудом ворочая языком. — До-ойдем!
Вадик опасался, что овраг мог тянуться на целый километр. Но вот овраг круто свернул влево. Вадик радостно вскрикнул; в этот миг Женя кулем свалилась к его ногам.
— Женя, овраг кончился, — тормошил он ее. — И туман редеет. Гляди, луна просвечивает.
А она не слышала его голоса, лежала на животе, старалась лизнуть снег, чтобы освежить пересохший рот.
— Не смей! — Он посадил ее к себе на лыжи, присел на корточки, поддержал, чтобы не упала.
Лай теперь слышался отчетливо. Он приглашал и манил. Не терпелось вскочить и побежать… Вадик подавлял нетерпение: надо было отдышаться перед последним переходом.
Женя односложно, полусознательно повторяла:
— Дойдем, до-ойдем…
С огромным трудом Вадик поставил ее на ноги. Палки пришлось бросить; потребовалось освободить обе руки, чтобы поддерживать ее. И лыжи мешали. Он решительно отстегнул ремни, отодвинул лыжи в сторону.
— Шагни, Женечка. Вот так… Еще…
Она тяжело наваливалась на его плечо и руку, потеряв способность сопротивляться смертельной усталости. Вадик попытался подхватить ее на спину, пошатнулся, свалился навзничь. На него упало расслабленное, словно неживое тело Жени.
Он захватил горстью снег, поднес к губам; вместо того, чтобы лизнуть, зло сплюнул: «Терпеть… Не поддаваться!» Медленно выбрался, поднял Женю на ноги, но стоять она не могла. Вадик тащил ее несколько метров, обхватив руками, потом сел.
