Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство
— Положение в самом деле трагическое, — выступил Жачек в защиту гонимых. — Я считаю, надо бы им как-то помочь.
— Могут они у нас жить или нет?! — угрожающе крикнула Юлия.
Сразу почему-то стало тихо.
— Оба? — спросила мама слабым голосом.
— Ну, хотя бы только Кристина, — уступила Юлия. — Войтек может с кем-нибудь спать валетом в общежитии. Или у Толека. Ведь это не надолго, от силы на два-три месяца. А там как-нибудь утрясется.
— А когда этот ребенок должен родиться? — поинтересовалась мама.
Юлия замялась.
— Ну, скоро… собственно, еще много времени… — сказала она с деланной беззаботностью.
— А точнее? — спросила мама, охваченная наихудшими предчувствиями.
— Точнее… не знаю, — солгала Юлия, ломая от волнения пальцы. — Мама, прошу тебя, не преувеличивай трудности.
— Я ничего не преувеличиваю, — вскипела мама. — Мне только хотелось бы знать, кто будет спать на раскладушке.
— Я буду спать на раскладушке, — твердо заявила Юлия.
После этого заверения Цеся решила, что ей пора выступить в роли миротворца.
— А вот и чаек!.. — радостно воскликнула она.
Появление чая всегда действовало на семейство Жак успокаивающе. В полном согласии все уселись за стол, с наслаждением созерцая ароматную золотисто-красную жидкость и время от времени обмениваясь вежливыми просьбами передать сахарницу.
Тетя Веся извлекла из ящика буфета песочное печенье и предложила угостить пребывающих в соседней комнате художников. Юлия, перестав тревожиться о судьбе подруги, понесла гостям тарелку с печеньем, а остальные продолжали не торопясь прихлебывать чай. Было тихо и спокойно, как после грозы. Все мирно сидели вокруг стола в золотом ореоле света, отбрасываемого лампой Целестининой бабушки. Бобик сладко посапывал в постели, падающие с крыши капли мерно стучали по жестяному карнизу.
И, разумеется, никому не пришло в голову, что в жизни семьи начинается новая эра.
Глава 3
1
В сопровождении буйных ветров и внезапных ливней незаметно подоспел февраль. Желтый дом с башенкой стойко выдерживал превратности погоды и, хотя крыша кое-где протекала, обеспечивал надежный приют всем своим обитателям. День ото дня все ярче светившее солнце заглядывало сквозь запыленные окна в запыленную квартиру Жаков, где в дружном симбиозе проживало уже восемь человек. Кристина оказалась малообременительным постояльцем. Она упорно питалась хлебом и плавлеными сырками, обедала в столовке, а в ванную прокрадывалась, когда все остальные спали. Они с Юлей целые дни проводили на лекциях или на занятиях либо где-то развлекались. А поскольку творческой работой обе художницы занимались до глубокой ночи, единственным человеком, ощущавшим присутствие Кристины в доме, оказалась Цеся. Как она и предполагала, ей пришлось перебраться из своей комнаты в большую, на раскладушку. Но в большой комнате жили тетя Веся с Бобиком; кроме того, она служила столовой, гостиной, где смотрели телевизор, мастерской, где Бобик занимался рисованием, и складом Бобикиных игрушек, которых развелось видимо-невидимо. Короче говоря, своего угла у Целестины не было.
— Мы бы не могли заниматься у тебя? — спросила она однажды, когда Данка с особенно страдальческим выражением лица трудилась над сочинением среди раскиданных по столу кубиков Бобика.
— У меня нет условий, — торопливо ответила Данка, решительно предпочитавшая омерзительной роскоши своей комнаты спартанскую обстановку, ибо, как известно, бытовые трудности в случае неудачи могут послужить неплохой отговоркой.
Все говорило за то, что надо осваивать башню. В один прекрасный день, заручившись согласием мамы, подружки втащили на башню электрический камин, надувной матрас, одеяла, лампу, проигрыватель, кипу пластинок, кастрюльку, кипятильник, пачку чая, сахар, чайные ложечки, кружки — ну и, конечно, тетради и книги.
Оборудование башенки оказалось увлекательнейшим занятием, которое поглотило Цесю с Данкой до такой степени, что они только на второй день вспомнили, с какой, собственно, целью отгораживаются от мира. А вспомнив, торжественно отметили начало совместных занятий: протянув удлинитель от штепселя в кладовке, прослушали от начала до конца долгоиграющую пластинку Марыли Родович.
— Она изумительна, — произнесла Данка мечтательно.
— Изумительна, — согласилась Цеся. — Приступим к математике?
— Сейчас. Минуточку. — Данка растянулась на надувном матрасе и укрылась одеялом. — Поставь-ка теперь Немена.
Цеся, как человек обязательный и крайне добросовестный, заколебалась.
— Я дала слово Дмухавецу, что вытащу тебя из отстающих, — напомнила она.
— Да, да, — рассеянно проговорила Данка. — Обожаю этот момент, когда он прямо, понимаешь, рыдает. Немен, разумеется.
— Потрясающе, — поддакнула Цеся. — Правда, потрясающе. Послушай, пора начинать.
— Чайку бы попить, — оживилась Данка.
— А больше ничего не хочешь? — рассердилась Цеся. — Данка, неужели ты не понимаешь: у тебя сплошные двойки.
— Честно говоря, меня это не особенно беспокоит, — любезно объяснила Данка. — Но ты не волнуйся, я обязательно начну заниматься, дай мне только немного времени, чтобы преодолеть внутреннее сопротивление. Математику я просто ненавижу.
— Данка! — простонала Цеся. — У меня больше нет сил. Ты же знаешь, что это необходимо!..
— Ко всему еще, — продолжала Данка, закрывая свои загадочные глаза и забавляясь длинной прядью волос, упавшей на плечо, — ко всему еще Павел на меня обиделся.
— Это же ты на него обиделась! — взревела Цеся.
— А, в самом деле. Эти вечные ссоры… я совсем запуталась. Так или иначе, я себя чувствую ужасно одинокой. Трагически одинокой. Все вокруг лишено смысла. Часто мне кажется, что единственный выход, — смерть! — И Данка, тяжело вздохнув, упала навзничь, словно не выдержав груза тягостного и бессмысленного существования.
Цеся даже испугалась:
— Не говори чепухи. Жизнь прекрасна.
— Глупая ты, — лениво пробормотала Данка и укрылась за надежной стеной многозначительного молчания.
— Правда прекрасна, — не сдавалась Цеся, — Просто… э-э… ну замечательна!
Данка легким движением приподнялась и, опершись на локоть, одарила подругу долгим снисходительно-ироническим взглядом.
— Таким несложным существам, как ты, — сказала она, — все кажется замечательным.
— Я несложное существо?! — Цеся даже вздрогнула от обиды.
Данка украдкой зевнула.
— Ах, не будем об этом, — сказала она. — Хочешь, я тебе прочту стихотворение?
— Стихотворение?
— Да, послушай, — сказала Данка и, вскочив с матраса, с неожиданным пылом продекламировала:
По сухим стебелькам иллюзорных растений,
Шелестящих под тяжестью грустных шагов,
Я миную руины желаний и теней
По развалинам снов и угасших цветов.
Безуспешно истлевшие запахи чувствую
Безвозвратно минувших цветений и лет.
Жизни время, прощай, твои краски безвкусные
Слишком много мне дней обвели в черный цвет.
Воцарилась тишина. Данка продолжала стоять с протянутой вперед рукой, и в прекрасных ее глазах горел огонь вдохновения. Цесю брала дрожь.
— Ты потрясающе декламируешь, — сказала она.
Данка очнулась.
— Декламирую?.. Ах да, верно, я ведь тебе не говорила, кто автор этого стихотворения.
— Ну, кто?
— Я, — просто сказала Данка.
— Господи! — вырвалось у Цеси. — Ты?!
— Я.
— Но ведь… это… потрясающе!.. Ты гений! Ты… ты… — заикалась Цеся, не находя слов от восхищения.
— Да, — скромно подтвердила Данка.
— Мне даже в голову не приходило…
— Вот именно.
— Ты станешь великой поэтессой, увидишь!
— Не исключено, — вздохнула Данка.
— Не думала, что ты такая… выдающаяся… Я бы в жизни ничего подобного не написала…
— Да, пожалуй, — согласилась Данка. — Ты, правда, вроде еще не доросла. Что ни говори, поэзия такого рода требует зрелости и внутренней чистоты.
— Безусловно, — печально сказала Цеся.
— А ведь это не лучшее из моих произведений, — скромно добавила Дануся.
— У тебя еще есть?!
— Естественно. Теперь ты понимаешь, почему у меня нет времени учить уроки?
Цеся пришла в себя:
— Минуточку. Может быть, я и в состоянии это понять… отчасти… но ведь учиться все равно нужно.
Данка вздохнула:
— Только поэтому я и согласилась с тобой заниматься. — И она снова уселась на матрас, изящно подогнув длинные, стройные ноги.
Цеся смотрела на нее с восхищением.
— Ты чудо! — вырвалось у нее от всей души.
Данка снисходительно усмехнулась:
