Вера Инбер - Как я была маленькая (издание 1961 года)
— Что это за слово, Лизонька, как ты думаешь? Похоже на «воротник», но по смыслу не подходит.
Мама взглянет и скажет:
— Нет, мой друг, это у тебя написано «возвращение», а не «воротник».
— Ты права, как всегда! — радуется папа. — Действительно, «возвращение». Как это я сразу не догадался!
Зато у мамы почерк был прелестный. Тоненькие мамины буковки ровнёхонько бежали по строчке, точно бисер, нанизанный на нитку. Каждая буковка, хотя и маленькая, читалась очень легко. Такой почерк так и называется «бисерный».
Но хотя и нечётким почерком, папа писал очень интересно. Он не только работал в издательстве, где издавались научные книги, он сам иногда писал небольшие книжки; они назывались «брошюрами». И, конечно, в напечатанных брошюрах всё было разборчиво. Каждый читал их с удовольствием и узнавал много нового.
— Такие брошюры хороши тем, — говорил папа, — что они стоят дёшево. Они доступны народу.
Об одной из таких брошюр мне хочется рассказать подробнее. Это была брошюра о звёздах. И даже не о звёздах, а об одной звезде. Звезда была особая: это была комета.
Кометы с их длинными серебристыми хвостами, раскинутыми по небу, то приближаются к Земле, то снова уходят от неё на многие десятки, даже сотни лет. И опять возвращаются и снова уходят. И снова возвращаются, как будто желая взглянуть, что же произошло с Землёй в их отсутствие.
Мой папа написал брошюру про одну из таких комет: комету Галлея. Она называлась так по имени итальянского учёного, который первый изучил её путь и вычислил, что она возвращается к Земле каждые семьдесят шесть лет.
До чего же нам с Димой посчастливилось! Комета Галлея приблизилась к Земле при нас. Она появилась в тёплый звёздный вечер над Приморским бульваром, куда мы пришли ещё засветло.
Ласточки сонно переговаривались под крышей соседнего дома: они уже готовились к отлёту. Первые красно-жёлтые листья платанов падали на плечи бронзового Пушкина. Голубое Чёрное море было спокойно. Наступал вечер ранней осени.
Все знают, как долго тянется время, когда чего-нибудь ждёшь. Вот и сейчас медленно, как никогда, наступали сумерки. Уже пора бы появиться звёздам, а их всё не было. Но даже когда они появились, мы не сразу заметили комету.
— А не может быть, чтобы она запоздала ещё на семьдесят лет? — сдавленным от волнения голосом спросил Дима.
— Смотрите внимательно, — негромко ответил папа и показал рукой на небо.
И тогда мы увидели комету. Она появилась совсем тихо.
Её голова была похожа на небольшой светлый клубок, но серебристый хвост, как прозрачное покрывало, расстилался по всему Млечному Пути. Комета как бы летела над морем, словно желая головой коснуться его.
— Смотрите, смотрите внимательно, — повторяла мама. — Хорошенько запомните эту редкую гостью наших небес. Она пробудет у нас не очень долго.
И мы не отрываясь смотрели на комету. Да и не мы одни.
На бульваре было полно народу. Запрокинув головы и тихо переговариваясь, стояли люди. И чем больше темнело, тем всё отчётливее, всё серебристее становилась в царстве звёзд комета Галлея, редкая гостья наших небес.
Дима остался с папой на бульваре, а я поспешила с мамой домой, чтобы поскорее рассказать тёте Наше всё, что мы видели. У тёти Наши болел зуб мудрости, который никак не мог прорезаться. Но она собиралась взглянуть на комету через несколько дней.
Придя домой, мы обо всём рассказали тёте Наше, Сначала рассказывала мама, а я не перебивала её: мама этого не любила, да и никто не любит.
Наконец заговорила и я:
— Ты, мамочка, не всё рассказала. Забыла про красные листья, как они тихо падали в ожидании кометы. Как долго не засыпали ласточки, поджидая её. И самое главное, тётя Наша, представь себе, — бронзовый Пушкин, Александр Сергеевич, знаешь, тот, что на бульваре, — я вдруг увидела, что он на минутку тоже поднял голову и посмотрел на комету Галлея.
Тётя Наша выслушала меня и сказала маме:
— Может быть, она будет писательницей. Будет сочинять рассказы или даже стихи.
— Кто знает, — отвечала мама. — Это ещё так далеко.
Школьная скамья
В середине августа, когда бабушка вернулась обратно к себе в деревню, а комета Галлея начала быстро удаляться от Земли, мы переехали в город. Приближался день моего экзамена в гимназию, в приготовительный класс.
Как ни стыдно сознаться, но я начала важничать перед своими подружками.
— Мы в гимназии будем изучать высшие науки. Может быть, даже высшую математику, — рассказывала я Тамаре и Устиньке.
— А кстати, сколько будет шестью семь? — спросила меня мама, услыхав этот разговор.
Я запнулась: не могла сразу вспомнить.
Мама подождала немного, потом сказала?
— Вы, дети, пойдите поиграйте. А ты, Верочка, останься.
Тамара и Устинька вышли, а мама стала разглядывать меня, как будто видела впервые.
— Я, мамочка, вспомнила, — робко сказала я. — Шестью семь — тридцать два.
— Не тридцать два, а сорок два. Но сейчас не в этом дело, — ответила мама. — Ты мне скажи другое. Возможно, что я ошиблась, но мне послышалось, что ты говорила здесь что-то насчёт гимназии и хвасталась этим. Но, может быть, я ошиблась и ты не говорила этого?
— Нет, — тихо ответила я.
— Что — нет? — переспросила мама.
— Ты не ошиблась, — ещё тише ответила я.
— Значит, ты говорила это. И что же, правильно ты поступила?
— Нет, неправильно, — совсем уже шёпотом ответила я.
— А почему неправильно? Можешь ты мне это объяснить?
Я молчала.
— Ну, а если ты не можешь, я сама объясню тебе. Видишь ли, не все родители, как мы с папой, могут платить в гимназию за ученье своего ребёнка. Не все могут ждать восемь или даже десять лет, пока их дочка или сын окончат учиться и решат, кем им быть в жизни. Понятно? Иные родители рады, если их дитя может поступить в четырёхклассную школу, как Тамара, или даже в двухклассное училище, как Устинька, приобрести хоть какие-нибудь знания. А ты хвастаешь гимназией, как будто в этом какая-то твоя заслуга. Да ещё рассказываешь о высших науках, в то время как сама не усвоила даже таблицы умножения. Всё это настолько грустно, что я даже ничего не скажу папе, чтобы не огорчать его, — закончила мама.
— И тёте Наше тоже не говори, — дрожащим голосом попросила я. — А то она расскажет Ивану Васильевичу, а ему самому трудно учиться. И питается он от… отвра…
Но тут я заплакала так горько, что не могла выговорить это длинное слово.
— Никому ничего не скажем, — ответила мама, погладив меня по волосам. — Вот тебе носовой платок. И не будем больше говорить об этом.
А день экзамена всё приближался. Мне и хотелось на школьную скамью и было страшновато.
— Особенно хорошо ты должна успевать по русскому языку, — напоминала мне мама. — Каково это, если ты, моя дочь, будешь писать с ошибками?
Ошибок-то я и боялась.
Особенно трудно было с буквой «ять». Она была трудна тем, что выговаривалась, как простое «е», а иногда, в виде исключения, как «ё». Трудно было распознать эту букву. «Какая бы это была радость для школьников, если бы она вдруг пропала!» — думала я. Но она до поры до времени оставалась в азбуке по-прежнему и досаждала всем, кому только могла.
Я хорошенько повторила таблицу умножения. Ещё раз прочла наизусть басню Крылова «Мартышка и Очки» и пошла с мамой на экзамен довольно храбро.
— Придёшь с экзамена — получишь миндаль с изюмом, — посулила мне Дарьюшка.
Гимназия помещалась в старинном белом здании, В гимназическом саду росли старые-престарые серебристые тополя.
Мы с мамой вошли в приёмную, где было сумрачно от тёмных портьер и кожаных стульев вдоль стен. На этих стульях сидели будущие гимназистки, пришедшие со своими матерями, как я. Только одна девочка явилась с бабушкой, а одна — даже с дедушкой.
Вошла начальница гимназии, в тёмно-синем платье, седая, и поздоровалась со всеми. С моей мамой она была уже раньше знакома.
— Ну что ж, — сказала начальница, — пойдём. — И, взяв меня за руку, повела по лестнице на второй этаж, указывая дорогу другим.
Родные остались в приёмной.
Класс, куда мы вошли, был большой и светлый. Серебристые тополя заглядывали в открытые окна, как будто желая узнать, как будет проходить экзамен. Солнечный луч, как длинная указка, был протянут к классной доске.
Мы все уселись на школьные скамьи. И молоденькая учительница начала экзамен с меня.
Она дала мне прочесть рассказик из хрестоматии, но после первых же строк сказала:
— Достаточно. Читаешь ты хорошо. А теперь прочти то, что ты знаешь наизусть.
Я прочла «Мартышку и Очки». Как всегда, сначала я запуталась от волнения, и у меня получилось: «Мартышка в старости глаза слабами стала». Но я быстро оправилась и дочитала до конца благополучно.
