Лидия Чарская - Синие тучки
Он и без того такой слабенький, болезненный, чуткий. Она бережет его, как можно только беречь свое сокровище!
Лидочка — не то. Лидочка не так чутка и совсем не такая, как Гуля…
Лидочка спокойно приняла бы известие о том, что, может быть, никогда уже в жизни уже более не увидит матери…
Лидочка такая крепкая, сильная, никогда не волнующаяся… Ничем ее нельзя ни тронуть, ни всколыхнуть. Елене Александровне даже немножко досадно на дочь. Точно Лидочка и не нуждается в ее материнских заботах и ласках. Елене Александровне кажется, что Лидочка не любит ее, никогда не подойдет приласкаться к ней, а если мать сама притянет ее к себе, обоймет или поцелует, то у девочки глаза расширяются и становятся не то испуганными, не то удивленными. И при виде этих глаз у Елены Александровны пропадает всякое желание приласкать Лидочку, а с ним исчезает и чувство материнской нежности по отношению к дочери, и вся любовь ее переносится на маленького Гулю, ласкового и милого по отношению к ней.
Наружно она не делает никакого отличия между детьми: у них одинаковые наряды, белье, платьица, игрушки. Даже кружева и ленты для отделки их костюмов она старается отыскать одинаковые — это ее привычка, ее обыкновение… Но в глубине ее сердца между ее чувством к Лидочке и чувством к Гуле — большая разница. Елена Александровна бесконечно рада, что с нею поедет Гуля, только Гуля, а Лидочка останется здесь с отцом.
Елена Александровна болеет давно. У нее долгая, тягучая и серьезная болезнь. На Юге, за границей она может жить и поправиться даже в два, три года, но здесь в Петербурге ей оставаться нельзя. Доктора послали ее в Ниццу… Ее муж не может ехать с нею. У него служба. Они не так богаты, чтобы он мог не работать.
Решено было взять Гулю, а Лидочку с M-elle Люси оставить в Петербурге у отца. Мать могла бы взять с собою и Лидочку, но Елена Александровна не особенно хотела этого. С отцом Лидочка, как казалось Елене Александровне, чувствовала себя счастливее, лучше, отца она любила как будто больше, нежели мать.
И все-таки Елене Александровне было жаль расстаться с дочерью на долгие месяцы, может быть, годы и она горько плакала о том, что благодаря холодности и эгоизму Лидочки, ничем не возвратившей любви своей к матери, она должна лишиться ее общества.
II.— Мама! мама! ты здесь… а мы искали тебя в столовой…
— Я думал, что ты спряталась, как вчера, за портьеру.
— Нет, это я думала!.. и первая тебе сказала, да!
И двое детей, семи и пяти лет, разрумяненные морозным воздухом, одетые в одинаковые щегольские пуховые шубки, делавшие их похожими на маленьких эскимосов, проворно вбежали в комнату, держа каждый по красному воздушному шару в руке.
— Это откуда? — спросила Елена Александровна, одной рукой притягивая к себе прелестного хрупкого темноглазого ребенка, до смешного похожего на нее, a другую протягивая толстенькой семилетней румяной Лидочке, так и пышущей здоровьем и веселостью.
— C'est monsieur, qui leur a achete. Nous avons rencontre monsieur sur le quai, madame![2] — поспешила пояснить пожилая француженка, вошедшая в комнату вслед за детьми.
— Да, да, это папа! — подхватила Лидочка, поблескивая светлыми, ярко разгоревшимися глазками. — Мы встретили папу на набережной с каким-то господином, толстым, толстым…
— Parle donc francais![3] — круто оборвала Елена Александровна речь девочки, с неудовольствием замечая, что Лидочка скорее похожа на маленькую крестьяночку, нежели на ребенка хорошей семьи.
— Oui, maman,[4] - сразу как бы осеклась девочка и стала при помощи m-lle Люси и горничной стягивать с себя шубу и гамаши.
Гуля без церемонии вскарабкался, как был, одетый, на колени матери и, гладя ее раскрасневшиеся щеки, целовал ее нос, губы, глаза и брови, приговаривая тихим шепотом, чтобы не быть услышанным гувернанткой и Дашей.
— A ты опять плакала? Да, плакала… плакала, маленькая…
Он в минуты особенной ласки всегда называл так мать.
— Полно, Гуля! что ты сочиняешь: просто у мамы глазки болят, — попробовала успокоить Елена Александровна мальчика, a непокорные слезы так и застилали глаза, рискуя вылиться ежеминутно.
Ей стало, однако, как-то теплее на сердце от этой бесхитростной ласки ее любимца.
«Какой он чуткий, ангелочек мой, капелька моя! — мысленно награждала она ласковыми именами своего мальчика. — Ведь вот Лидочка не заметила, что глаза наплаканы, a этот! о, ангелок мой маленький!..»
И она прижала сына к себе и стала осторожно стягивать с его несколько кривых ножек теплую обувь.
Гуля подставлял ножки матери и говорил, не умолкая и не спуская с ее милого, изнуренного лица своих темных и прелестных, недетски серьезных глазок.
— Не плачь, маленькая… Будешь плакать, заболеешь… Придет доктор и лекарство пропишет… горь-ко-е… Ты плачешь, что Лидочка с папой не едут с нами в Ниццу?.. Так, ведь, им и в деревне хорошо будет… там сад… река… малина! а потом мы приедем им апельсинов привезем. Много.
— И миндалю! — подхватила Лидочка и, подпрыгнув на одной ножке, завертелась волчком по комнате.
— И миндалю! — серьезным тоном подтвердил маленький человечек и потом добавил совсем уже шепотом, припав губами к самому уху матери: — Не плачь же, маленькая, слышишь? а я тебе подарю мой шар… Нам папа купил по шару на набережной у мужика… Встретил нас и купил, один Лидочке, другой мне. На, возьми мой, маленькая, я тебе его дарю, мне не нужно.
И он совал в руки матери комочек ниток, на котором держался большой красный шар.
— Нет, нет, у меня возьми, мамочка, — подскочила Лидочка, окончательно забывая о том, что следует говорить по-французски. — Мой лучше, на!
Елена Александровна поцеловала обоих и отослала в детскую играть.
Лидочка побежала вперед, подскакивая на ходу по своему обыкновению. На пороге она оглянулась и поманила брата, медленно слезавшего с колен матери.
— Лида, пойди сюда! — позвала ее Елена Александровна.
— Что, мамочка? — и девочка быстро и незаметно дернула оборку платья.
Она уже привыкла, что мать ее зовет только для того, чтобы поправить костюмчик и волосы или же пожурить слегка за какую-нибудь детскую провинность, и потому стояла теперь в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, и, не мигая, глядела на мать.
— Послушай, Лидочка, — начала Елена Александровна, — ты будешь умницей во все время моего отсутствия?
— Да, мама.
— Будешь слушаться m-lle Люси?
— Да, мама.
— Не будешь скучать без меня и Гули?
Лидочка подумала немного и потом, тряхнув головою, ответила, краснея под пристальным острым взглядом матери:
— Мы будем часто писать вам с папой, а потом вы приедете…
— А что же ты будешь делать без нас в деревне?
— О, многое! — воскликнула Лидочка и сразу оживилась. — Буду работать в цветнике, полоть гряды, даже в поле буду убирать сено с бабами… Папа сказал, что можно, — поторопилась она прибавить и смущенно покосилась на мать.
Но Елена Александровна слушала с ласковой ободряющей улыбкой, и при виде этой улыбки Лидочка подхватила с новым запасом оживления:
— А потом еще папа обещал подарить мне маленький велосипед, настоящий, как у него, двухколесный, и мы будем с ним вместе кататься по саду… Это будет очень весело!
— Нет, она бессердечная какая-то, эта девочка! — с неудовольствием заметила про себя Елена Александровна. — И совсем не любит меня. Веселиться думает без матери.
И резко оборвав Лидочку, отослала ее играть.
III.Самовар докипает на столе, заканчивая свою монотонную песенку.
Гуля сидит на своем высоком детском стуле и лениво потягивает подслащенное молоко из граненого стаканчика.
Елена Александровна, еще более осунувшаяся и побледневшая в последние дни, сидит подле сына и от времени до времени машинальным движением руки проводит по его пышным пепельным локонам.
Гуле хочется спать, у него давно слипаются глазки, но он болтает без умолку какую-то милую детскую чепуху…
Лидочки нет с ними… Лидочка больна… Утром, вернувшись с гулянья, она жаловалась на боль в горле. Ей сделали компресс и положили в кроватку. К вечеру начался жар… Их домашний доктор, лечивший постоянно обоих детей от всяких немощей, осмотрел девочку и, отозвав Елену Александровну в сторону, шепотом заявил, что у Лидочки начинается корь и что надо отделить Гулю.
Корь — обыкновенная болезнь в детском возрасте…
Лидочка — здоровая, крепкая по натуре девочка, и Елена Александровна не только не испугалась за дочь, но и подосадовала в душе на ее болезнь, помешавшую им выехать на другой день за границу.
Все готово… все уложено, закрыто и забито — билеты на места в спальном вагоне взяты, и вдруг… эта противная, ненужная корь. Чего доброго, еще, не дай Бог, заразится Гуля. Правда, она не ходит туда, в детскую, и сдала Лидочку на полное попечение мисс Люси и Марфушки, Дашиной помощницы.
