Лидия Чарская - Огонёк
— Что? Принцессу? Нет… Нет… А разве?.. и окончательно растерянные, они заморгали глазами.
— Не видели? Ну-с, в таком случае поздравляю вас! Вы ее увидите сию минуту.
И быстро сорвавшись с места, я бросилась бегом на половину нашего интерната, схватила за руку Марину, почти насильно притащила ее в приемную и поставила перед лицом гостей.
— Вот! — произнесла я голосом торжественным и почтительным в одно и то же время — ее высочество принцесса Марина, осчастливившая нас совместным с нами учением. Она воспитывается в гимназии госпожи Рамовой и мы имеем честь видеть ее в своей среде! — и я преважно отвесила перед оторопевшей Мариной поклон чуть не до земли.
Гостьи стремительно повскакивали со своих мест, на которых сидели до сих пор как приклеенные, вдоль стенок, и каждая из них, красная до предела возможного, сделала великолепный книксен.
— О, ваше высочество, принцесса! — прошептала самая молоденькая и самая неопытная из них. Потом новые книксены, еще и еще… Это было презабавно и, давясь от смеха, я предпочла убежать от них подальше и наедине сама с собой «выхохотаться» до слез.
Когда Марина пришла и узнала от меня, рыдающей от смеха, про мою выдумку, она рассердилась и прочла мне великолепную нотацию, занявшую, по крайней мере, целых двадцать три минуты. А потом случилось и это. Вошла Раиса и подала мне письмо. Уже при одном виде этого письма во мне екнуло сердце. Зачем письмо, когда Золотая уже в дороге?
Мои руки плясали, когда я вскрывала конверт. А когда прочла первую страницу, мне показалось, что потолок предполагает улечься мне на голову. Как все это ошеломило меня! Дебют мамы отложен на месяц. Золотая хотела, несмотря на это, приехать раньше, но заболела бабушка Лу-лу, приходится ухаживать за бедной одинокой старушкой… Не бросать же ее, в самом деле, на произвол судьбы одну! Теперь я увижу мою Золотую только в конце апреля. Это, должно быть, оттого, что я такая скверная. Да! Казнись, глупый Огонек! Казнись!
Март 190…
Боже мой! Боже!
Мы были на волосок от гибели. Подумать только… Смерть носилась уже над нами… Боже мой, благодарю Тебя!
Благодарю за то, что Ты дал мне такую Золотую, молитвы которой за ее глупого Огонька доходят до Тебя…
И за то, что я умею плавать, как рыба. И за то, что никогда не теряю присутствия духа! За все! За все благодарю Тебя!
Сейчас я лежу в постели, растертая спиртом, с целой массою теплых одеял на ногах и груди, и вожу дрожащей рукою карандашом по этим страницам. Когда они придут сюда снова, я спрячу мой дневник с карандашом под подушку, вот и все… А пока… пока я могу занести весь этот ужасный случай на его страницы.
Утром малютки пристали ко мне, говоря, что я их обманула.
— Обещали пойти с нами на море кататься на коньках, а сама… Хорош Огонек, нечего сказать! Три праздника подряд пропустил!
— Ах вы глупышки! А вы видели море, каково оно сейчас?
— Нет.
Я потащила их в бельведер.
— Глупышки мои, глупышки! Смотрите!
Из окна бельведера оно видно как на ладони. У берега на полверсты лед еще крепок и по нему можно ходить и ездить, а там дальше синяя, огромная, темная и красивая масса воды. По ней, как белые медведи, плавают большие и маленькие куски льда. Льдины и льдинки, стремящиеся куда-то вдаль по этому огромному водному пространству, сталкивающиеся друг с другом и снова бегущие куда-то вперед.
— Ах, как красиво! Идем туда!
Казя, стремительная во всем, бросилась сломя голову одеваться.
— Но что скажет Маргарита Викторовна? — слабо запротестовала я.
— Но ведь мы же не одни будем, а со старшей воспитанницей, — вставила свое слово и тихая, покорная Адочка.
— Ну ладно! Попадет мне, а не вам! Ступайте погулять по берегу со мною.
Сегодня воскресенье. День теплый, и наши его проводят в саду — помогают расчищать дорожки от талого снега Ирме, раскидывают запоздалый сугроб. Мы оделись так быстро, как только могли, в теплое платье и вышли из дому. Полверсты до берега миновали в две минуты, бегом, изображая тройку, я — посредине, малютки по бокам. Прилетели на берег как бешеные. Б-р-р! Здесь было далеко не так тепло, как наверху, у замка. Ветер дул в лицо сердитый, угрюмый, совсем не весенний ветер.
— Как странно, — щебетала Казя, как странно, поглядите, Огонек, здесь лед такой толстый и крепкий а там дальше… Адочка ты не боишься добежать со мной до самой воды. — И прежде, нежели девочка успела ответить что-либо, с веселым беззаботным смехом маленькая Заржецкая вырвала из моей руки свою и опрометью бросилась бежать по льду туда, навстречу зловеще синеющей полосе моря.
— Казя! Назад! Безумная этакая! Назад, приказываю я тебе! — кричала я что было мочи, зная отлично, что чем дальше было от берега, тем тоньше и ненадежнее был весенний лед.
— Вернись! Казик, вернись! — присоединила к моему свой слабенький голос и Адочка.
Но увы! Наши голоса, заглушенные ветром, не доходили до назначения. Казя мчалась, как дикая лошадка, почуявшая волю, изредка оборачивала свое разгоревшееся лукаво-смеющееся лицо в нашу сторону, манила нас за собой и снова бежала вперед.
«Разумеется, она легка, как серна, а все же нельзя вполне надеяться на обманчивую крепость льда», — вихрем кружила в моей голове тревожная мысль.
— Казя! Вернись или… или я знать тебя не захочу, негодная девчонка! — крикнула я так громко, как только могла. Но опять ветер унес мои слова и развеял по морю, как былинки.
Тогда я обратилась к оставшейся второй малютке:
— Адочка, будь благоразумна, дитя, вернись обратно и подожди меня на берегу! Я должна догнать и привести Казю во что бы то ни стало!
Я говорила спокойно, настолько спокойно, как могла, но, очевидно, лицо мое не могло скрыть обуревавшей меня тревоги, потому что моя маленькая спутница вдруг схватила меня за руку обеими руками, и лицо ее стало белее белой шапочки на ее голове.
— Нет, нет, и я с вами, Огонек! И я с вами… Мы вместе побежим догонять Казю… Иначе… я не хочу! Не хочу!
И прежде, нежели я успела удержать ее, она бросилась вперед, вслед за подругой.
— Казя! Остановись! Остановись, Казя! — кричала она, чуть не плача, инстинктом почувствовав опасность.
Но та по-прежнему бежала да бежала там, далеко впереди.
Я кинулась за ними. Меньше всего я думала о возможности опасности в эти минуты. Я боялась, однако, что мне не успеть догнать Казю, что девочка уже близка к тому месту, где лед, должно быть, много слабее, чем у берега, и…
И я не бежала теперь, а уже летела, неслась, как на крыльях.
Разумеется, мои ноги много быстрее, нежели их. В несколько секунд я обогнала Адочку и теперь уже почти достигала упрямицу Казю.
— Т-р-р!
Этот звук был похож на тихий выстрел, и он пронизал меня дрожью всю с головы до ног. Этот певучий, красивый, тихий выстрел пронзил эхом по всему берегу. Негромким, зловещим эхом… Казя остановилась как вкопанная и повернулась лицом ко мне. В нем застыло выражение скорее глубочайшего изумления, нежели испуга. Она точно спрашивала всей своей маленькой фигуркой:
— Это еще что такое?
Но объяснять ей не было времени. Надо было действовать тотчас же, пока не поздно.
Я схватила за руку младшую малютку и вне себя бросилась к Казе:
— Стой на месте! Не двигайся! — громким голосом крикнула я.
Через две минуты мы были уже рядом все трое.
— Скорее, скорее на берег! Это было безумие — убегать сюда! Ах Казя! Казя! Лед треснул. Слышишь? Назад! Назад, детки мои!
Мы схватились за руки.
Новый треск чего-то надламывающегося, разрушающегося послышался за нами.
Я оглянулась, и крик ужаса помимо воли вырвался у меня из груди. Позади нас зияла широкая чернеющая полоска воды. Как будто маленький пролив между двумя ледяными плоскостями. И в тот же миг поверхность, на которой мы стояли все трое, чуть заколебалась под нашими ногами… Чуть заметно, невидимо на глаз, но наша льдина плыла… Страх и отчаяние лишили меня мысли в первую минуту. Но это длилось всего несколько секунд. Проливчик был еще очень узок, не шире трех четвертей аршина, и его легко было перепрыгнуть…
Но когда я сказала об этом моим малышам, они зарыдали как исступленные.
— Нет! Нет! Ни за что! Ни за что!
— Но поймите же, ради Господа! Мы тогда уплывем. Промежуток между льдинами увеличивается с каждой минутой, — горячо доказывала я, с ужасом убеждаясь в полной справедливости моих слов.
Промежуток действительно рос, и мы плыли на небольшой отколовшейся ледяной площадке.
Взять их на руки и перенести одну за другой? Но пока я перепрыгну с одною из них, льдина отплывет еще дальше и унесет на себе другую. Что делать?! Что делать?!
Малютки, громко рыдая, взывали о помощи. Их слезы и крики мешали мне сосредоточиться, выяснить наше положение, как следует обдумать все.
