Катарина Киери - Никто не спит
Письмо № 122
Эти пень и апатия, сонный свет.
Тишина рвет аккуратно на доли шепот естества.
Минута единения лишь кажется.
Удивительное дело: сам выбрал эту горькую ежедневную ношу.
Легко уязвить лаской, если она не от родного.
Бесконечность открывается только терпеливым, если не метрами измеряется расстояние.
Э.
17
Я въезжаю на велосипеде во двор, сосредоточенно огибая угол дома. В одной руке — газета «Афтонбладет», в другой — пакетик конфет, но мне все-таки удается держать руль, даже захватив двумя пальцами ручной тормоз — на случай, если кто-то окажется на пути. Проезд узкий, особенно трудно на повороте: посреди дороги установлен цементный столб, чтобы не ездили машины. Приподнявшись над седлом, я удерживаю равновесие и смотрю, как бы не наехать на булыжник или еще что-нибудь. Слышу, что из-за угла мне навстречу идут несколько человек, крепче хватаю газету, которая норовит выскользнуть. Со всем справился: удержал равновесие, ни на кого не наехал и даже газету не уронил.
— Привет, Элиас! — радостно и удивленно произносит кто-то из тех, с кем я только что едва не столкнулся. Голос знакомый, но не могу вспомнить чей. И кажется, я вот-вот вспомню что-то еще, разгадаю загадку — но какую? Чтобы обернуться, надо затормозить и слезть с велосипеда. Мгновение полного замешательства: вижу Сигне, но голос был не ее. Рядом с ней три человека, двое из которых мне знакомы, но узнаю их все же не сразу — не ожидал здесь увидеть. Юлия и Фредрик. И еще какой-то мужчина.
— Привет, — отвечаю я, и мне кажется, будто с момента появления Юлии прошло уже несколько минут.
Внезапно все становится ясно. Вот откуда я ее знаю: отсюда! Здесь, во дворе, ее и видел. Мельком, всего раз или два, но точно здесь. Загадка разгадана, какое облегчение.
Она держала Сигне под руку, но теперь отпустила и идет ко мне.
— Что ты здесь делаешь? — с улыбкой спрашивает Юлия.
— Живу тут, — отвечаю я.
Может быть, тоже с улыбкой. Из-за облегчения: загадка разгадана. Или по другой причине.
Смотрю на Сигне, которая стоит неподалеку. Она приветствует меня легким кивком и что-то говорит, обращаясь к мужчине, который держит ее под руку. Фредрик стоит рядом с ними, спрятав руки в карманы штанов.
— Живешь?! — восклицает Юлия, будто в жизни не слышала ничего менее правдоподобного. — Где?
Я машу в сторону наших окон:
— Там.
— Не может быть! Там?
Юлия поднимает руку, указывая вверх. На ней легкая темно-красная куртка, под тканью видны очертания гипса. Я киваю, она отвечает широкой улыбкой.
— Значит, ты живешь над бабушкой! — снова восклицает она.
В голове у меня картинка, как в кино: все жильцы дома бросаются к окнам, чтобы посмотреть, что за шум во дворе.
Юлия смотрит на меня, потом на остальных, потом снова на меня, разинув рот.
— Значит, это о тебе она рассказывала!
— Юлия, садимся в машину! — зовет мужчина. У него голос тоже громкий, но не такой звонкий, как у Юлии.
Она рассеянно кивает в ответ, потом снова смотрит на меня.
— Значит, бабушка о тебе рассказывала.
— Да, ты уже говорила.
Резковатая реплика, но Юлия, кажется, не заметила.
— Она сказала, что сосед сверху помог ей подключить музыкальный центр. Потому что у папы не было времени. А сосед очень вовремя зашел. Значит, это был ты.
Она говорит, энергично жестикулируя, будто следователь, который только что добрался до последней детали в сложнейшем расследовании и объясняет себе и своим коллегам, как все взаимосвязано.
— Честно говоря, я ее не очень внимательно слушала. Она порой так разболтается, что голова кругом идет.
Юлия смеется и говорит со мной, как с хорошим другом, как со старым знакомым.
— Но кое-что я запомнила…
Она нерешительно умолкает, будто не зная, как продолжить.
— Она сказала папе… что ей помог симпатичный молодой человек.
Эти слова Юлия произносит скороговоркой, почти не глядя на меня, словно стараясь побыстрее закончить фразу. Она стремительно краснеет и переминается с ноги на ногу, будто стараясь выбраться из неловкой ситуации.
У меня тоже вспыхивают щеки. И внутри становится жарко — от злобы. Почему я должен выслушивать такие вещи от Юлии? Почему это она стоит передо мной и говорит такое? Почему пересказывает мне комплименты восьмидесятилетней старушки? Только потому, что сама живет припеваючи, счастливая и влюбленная?
Я коротко и резко усмехаюсь собственным мыслям, выходит похоже на собачий лай.
— Чего? — Юлия удивленно смотрит на меня.
— Не, ничего, — бросаю я.
Вижу, как по двору тем же маршрутом, каким только что приехал я, несется Анна-растрепыш. Мчится на большой скорости, но, проезжая мимо, замедляет ход и молча внимательно нас рассматривает.
— Тебя на парковке не заждались? — говорю я Юлии, не придумав ничего лучше.
Она бросает на меня какой-то разочарованный взгляд. Не понимаю: такое чувство, будто она чего-то ждет от меня, но чего?
— Наверное, заждались…
Юлия смотрит на дверь подъезда, я следую за ее взглядом. Анна-растрепыш стоит, опираясь на свой велосипед, и по-прежнему наблюдает за нами.
— Ты не передумал насчет следующих выходных? — спрашивает Юлия.
Насчет следующих выходных? Ничего не понимаю; она, наверное, обозналась. Приняла меня за кого-то другого.
— Ну да, насчет джиу-джитсу.
Джиу-джитсу? Что это такое, с чем это едят?
Я мотаю головой.
Юлия невесело кивает, поджав губы, и поворачивается, чтобы идти на парковку.
— Ты идешь?
Это Фредрик, он вернулся во двор за Юлией, чтобы никто не позарился на любимую.
— Увидимся, — произносит она, натянуто улыбаясь.
— Угу.
Наверное, новые встречи с ней неизбежны. Но я буду делать все возможное, чтобы их не было.
Анна-растрепыш все стоит на месте. Я подвожу велосипед к стойке.
— Это твоя девушка?
— Чего?
Я слышал, что она сказала, но не могу поверить своим ушам.
— Это твоя девушка?
Неужели она об этом и думала, разглядывая нас? Откуда у нее все эти безумные мысли? И кто дал ей право вмешиваться в мою жизнь?
— Нет, это не моя девушка.
Я произношу эти слова с таким нажимом, что она отшатывается в сторону, но не сводит с меня взгляда. Я и сам не ожидал от себя такой язвительности.
— И вообще, у нее уже есть парень — тот, с которым она только что ушла.
Сам не знаю, зачем говорю все это ей. Может быть, чтобы закончить разговор. Чтобы наконец-то вернуться домой, отдать газету отцу и приняться за конфеты.
— Это не ее парень. Это ее брат.
Вокруг меня как будто образуется воздушная капсула, температура в которой вдруг понизилась на несколько градусов. И в этой прохладе есть какая-то ясность, понимание — пока не знаю, чего именно, но оно есть. И я уверен, что многое стало бы иначе, если бы я все понял до конца. Удивительное чувство.
— Откуда ты знаешь?
Она пожимает плечами:
— Просто знаю.
И я ей верю, ничуть не сомневаюсь, что так оно и есть.
Прохладу сменяет тепло вечернего воздуха, я чувствую запах земли, и влаги, и, может быть, приближающегося дождя. Внутри какая-то мягкость, я открываю дверь подъезда и смотрю на Анну:
— До встречи.
18
Диски Юсси Бьорлинга всё еще лежат в пакете на письменном столе. Возьму их завтра с собой — вдруг можно сдать через школьную библиотеку.
Осторожно отклеиваю записку: «Элиас, сдай диски не позже пятницы. Сигне». Загнув клейкий край листочка, я изучаю почерк: уверенная рука, никаких колебаний, буквы ровно стоят плечом к плечу, говоря в один голос.
«Nessun dorma», последний номер. Включу — и будь что будет. Пусть разревусь, пусть даже умру — плевать. Делаю погромче и откидываюсь на спинку стула.
Но я не рыдаю и не умираю. Листая книжечку с текстами, вижу, что эта вещь записана в 1944 году, шестьдесят лет назад. 1944 год. Перед глазами одна за другой проплывают картины. Не знаю, откуда они берутся — наверное из фильмов. Сам-то я, понятное дело, этого времени не застал. Вдруг меня разбирает смех: представляю, как сижу в опере и слушаю Юсси Бьорлинга. Шестнадцать лет, набриолиненные волосы зачесаны назад, фрак великоват. Кто сидит рядом? Конечно, Сигне — в длинном платье, на шее такая штука из перьев. Время от времени она бросает на меня многозначительные взгляды, а сама на седьмом небе от счастья: поет великий Юсси Бьорлинг! Может быть, она еще обмахивается веером. Хотя веер — это, наверное, из восемнадцатого века.
Музыка затихает. Я снова включаю тот же трек.
В голове возникает другая картинка. Все те же сороковые годы, я лежу на узкой кровати в съемной комнате, мечтательно уставившись в потолок. Окно приоткрыто, ветер колышет светлую занавеску, из патефона доносится эта музыка, только треска больше и звук глуше. На мне белая рубашка и галстук, наутюженные брюки и черные ботинки. Я о чем-то думаю, о чем-то мечтаю. О ком-то. О ком?
