Холгер Хёге - Искусство вечно
Обзор книги Холгер Хёге - Искусство вечно
Искусство вечно
С Холгером Хёге, сотрудником кафедры психологии, окружающей среды и культуры Ольденбургского университета имени Карла фон Осецкого (Германия) беседует кандидат филологических наук, главный редактор журнала «Всесвіт», докторант Института литературы им. Т. Г. Шевченко НАН Украины Дмитро Дроздовский.
Дмитро Дроздовский. Уважаемый господин Хёге, расскажите, пожалуйста, как случилось, что Вы стали специалистом в области нейроэстетики?
Холгер Хёге. На самом деле, сейчас я в этой области не работаю. Но зарекаться не стану, область уж больно интересная и может очень обогатить эстетику. Вы можете спросить, почему же я не погружаюсь в работу с головой? Ответ таков: действительно, в суть очень многих явлений легче проникнуть с помощью нейрофизиологических методов, чем с помощью самого глубокого искусствоведческого знания. Для примера возьмем сон, одно из основных физиологических состояний, но — как утверждает Джералд Эделман[1] — никто толком не знает, почему нам необходимо спать каждую ночь. Но если даже такие фундаментальные проблемы до сих пор не решены, значит, на мой взгляд, нейрофизиологию еще рано распространять на самые сложные эмоциональные проявления человека, его мышление и поведение, а именно — на эстетику. Как известно, начало эмпирической эстетике положил в XIX веке Густав Теодор Фехнер[2]. В 1876 году он написал «Введение в эстетику», оно и поныне остается основополагающим трудом, без которого невозможно понять, почему эстетику необходимо исследовать эмпирически и одними размышлениями тут не обойтись. На мой взгляд, такого рода методика пока не получила надлежащего распространения. Кстати, сейчас мы занимаемся переводом на английский язык (работа ведется под эгидой Международной ассоциации эмпирической эстетики) вышеупомянутой книги Фехнера, нужно открыть ее миру. Для того чтобы подобные исследования стали объектом широкой дискуссии, предстоит еще сделать очень многое. Обычно философы к эмпирическому подходу относятся с предубеждением, главным образом из-за его ограниченности.
Д. Д. И каковы ваши основные постулаты?
X. X. Пожалуй, «постулатов», как таковых, у меня нет, ведь сама по себе наука — это формализованная критика. Но если считать, что научный скептицизм — тоже постулат, тогда другое дело. Но, положим, мы перейдем на другой уровень, и вы спросите, какой методологией я пользуюсь при изучении эстетики, — ответ будет однозначен: самым увлекательным мне представляется эмпирический, количественный подход. Хотя совершенно очевидно, что и качественный подход применять необходимо, поскольку он помогает познанию того же объекта. Но вернемся к нейроэстетике — боюсь, современные технологии допускают лишь поверхностное ее понимание. Хорошо, что можно составить ясную картину того, что происходит в человеческом мозгу, и четко фиксировать физиологические процессы — все это огромное достижение, но содержание наших мыслей и чувств, содержание восприятия остается «невидимым» для химической или электрической регистрации. Не думаю, что высокие технологии — МРТ и другие — помогут нам в будущем объяснить, почему, например, меняется вкус или чем вызвано предпочтение некоего стиля или жанра. Почему того или иного человека влечет живопись, а не музыка и поэзия — или наоборот? Почему некто предпочитает Бетховена или Булеза и не любит Мадонну и Мика Джаггера?
Д. Д. Могли бы вы как специалист рассказать об истоках нейроэстетики? Что эта наука изучает, каковы ее методы?
X. X. Я уже говорил, что для меня тут не все очевидно, тем более что в настоящее время я отчасти нахожусь вне этой проблематики, но молодые ученые занимаются технологической стороной дела с большим энтузиазмом. Так или иначе, основной объект нейроэстетики — мозг, и уверенность в серьезном научном прорыве, прежде всего, связана с объективным анализом функций мозга. Но вот вопрос: как быть с танцами? Можно ли сказать, что танцы — функция мозга в чистом виде?
Если не ошибаюсь, у современных электрических, как и у других психофизиологических методов исследования было несколько «предшественников». Новые технологии привели к оживлению научной деятельности, возродили надежду на то, что ученым удастся составить физиологическую картину, которая подтвердит гипотезу о том, что у любого настроения или чувства есть своя, уникальная, физиологическая модель возбуждающего его импульса. Соответствующие разработки начались в 40-е годы XX века, а к 60-му стало ясно, что надежды получить совершенно определенные, дифференцированные физиологические модели того или иного эмоционального состояния не оправдались, если не считать чувства омерзения — в данном случае удалось создать нечто вроде стандартной физиологической модели.
По моему мнению, нейроэстетики рассчитывают установить, какому стимулу соответствует та или иная эстетическая реакция, какие зоны мозга задействованы во время этой реакции и, следовательно, — объяснить, в какой мере конкретный стимул влияет на деятельность мозга, протекающую параллельно с накоплением эстетического опыта. Возможно, вы уже заметили, что данная формула: «мозговая деятельность, протекающая параллельно с накоплением эстетического опыта», — свидетельствует о моей уверенности, что между «активностью ума» и «активностью мозга» имеется существенная разница. Многие исследователи не верят в эту общеизвестную гипотезу Декарта и утверждают, что различие существует лишь между «ментальным» планом и «физическим», по выражению Г. Фейгля[3]. Это сторонники теории идентичности. Однако теория эта до сегодняшнего дня подтверждения не получила, а раз так, я в нее не верю.
Д. Д. Как бы вы определили творческую личность с позиций нейроэстетики? Кого вообще можно считать творцом, художником?
X. X. Поскольку наши познания о мозге ограничены, мы можем лишь рассуждать о том, кого считать художником, а кого нет, исходя, скажем, из данных функциональной магнитно-резонансной томографии. Я представляю себе дело так: есть люди, которые проявляют более высокий уровень умственной активности, и по сравнению с «обычными» людьми у них, когда они занимаются творчеством, включаются еще какие-то области мозга. Однако многие творческие личности утверждают, что идеи приходят к ним внезапно и без всяких усилий с их стороны. Здесь уместно вспомнить давние утверждения гештальт-психологов по поводу так называемого ага-переживания — то есть озарения, либо удачного сочетания компонентов материала, которое неожиданно возникает в сознании творящего. Но дело в том, что чрезвычайно трудно а) выявить случаи, когда подобное имеет место, и б) подвергнуть объекты исследования обработке магнитно-резонансным томографом в ту же секунду. Хотя это и разрешимо: в конце концов, сначала можно придумать задачи, стимулирующие творческое мышление, а потом изучать деятельность мозга с помощью магнитно-резонансной томографии.
Д. Д. Можете ли вы дать научное нейроэстетическое объяснение тому, что эстетические шедевры (величайшие творения искусства) не зависят от хода времени?
X. X. Подлинное объяснение, надо полагать, надо искать отнюдь не на поверхности. Но проблема поставлена верно: почему музыка романтиков так популярна во всем мире? Почему Шекспира до сих пор ставят на всех сценах мира? Почему в таких несхожих культурах, как китайская или, скажем, испанская, аудитория получает эстетическое наслаждение от музыки или театра родственного типа? Но если несколько сместить угол зрения, нам трудно будет объяснить, в чем кроется успех искусства не «великого»: так, например, почему музыка Мадонны или Майкла Джексона столь успешно продается в столь многих странах? Точного ответа нет. Мало того, подобное наблюдается и в мире одежды: почему во всех уголках планеты так популярны голубые джинсы? Боюсь, ответа на эти вопросы не получить путем изучения мозга… И едва ли уместно полагать, что всякое, имеющее спрос, искусство основано на неких общих функциях мозга и что ровно этими функциями и определяется соответствующий успех. Дух времени — Zeitgeist — не уловить с помощью физиологических методов. Поставим вопрос по-другому: стоит ли рассчитывать, что благодаря нейрофизиологии можно будет найти ответ на вопрос о том, почему музыка Баха была надолго предана забвению, а спустя много-много лет вновь получила признание? А то, что великое искусство неподвластно времени (это, скорее всего, означает, что оно получает положительную оценку всегда, в любую эпоху) — и само по себе не более, чем гипотеза.
Д. Д. Уважаемый господин Хёге, что мы имеем в виду, когда говорим: искусство, музыка, язык и литература — продукты организации человеческого мозга?
![Александр Княжицкий - Читаем «закатный» роман Михаила Булгакова[статья]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)