Леонард Пирагис - Красавчик
— Не знаю я, Митя, только мне очень хочется.
Дом оказался тот же. Едва увидели номер на чугунной решетке, как Мишка весь задрожал от волнения.
— Этот! Этот!
Он крепко ухватился за руку Митьки, и голос его звучал радостью, даже восторгом.
Митька покачал головой. Странным и непонятым казалось ему поведение Красавчика.
Он не мог уяснить причину радости, вдруг охватившей друга.
— Ну, я пойду, Миша, — сказал он. — Ты найдешь дорогу домой-то?
— Найду, а ты куда?
— Пошляюсь чуть-чуть и домой потом. Может на станцию загляну.
— На станцию? — легкая тревога проскользнула в голосе Красавчика.
Митька уловил ее и слегка нахмурился.
— Не бойся, — буркнул он, — ведь обещал я.
Мишке стало совестно. Он покраснел слегка.
— Не о том я, Митя, — смущенно произнес он. — Ну, пока прощай…
— Прощай. Так не заблудись, смотри… С дороги в лесу вторая тропка направо, а не первая, помнишь?
Это Митька прокричал уже на ходу.
— Помню, — успокоил его Мишка — Ну, прощай!
— Прощай.
Оставшись один возле калитки, Мишка снова почувствовал сильное волнение. Он чувствовал, что лицо его почему-то пылало, а руки и ноги странно дрожали Несколько минут простоял он перед запертой дверью, не решаясь прикоснуться к белой фарфоровой кнопке звонка.
Сад казался ему теперь еще роскошнее, чем в прошлый раз. Причудливые клумбы, полные цветов, заросли сирени и других каких-то кустов, осыпанных розовыми пушистыми цветами, делали сад каким-то сказочным. Белые статуи, видневшиеся из-за листвы, казались зачарованными героями волшебных сказок, а дом с резаными колоннами и башенками — дворцом, в котором обитает фея.
И долго бы стоял Мишка возле калитки, если бы в саду не показался какой-то старик, в фартуке и в фуражке, с метлой в руке. Он заметил мальчика и подошел к калитке.
— Тебе чего? — довольно недружелюбно спросил он.
Сухое коричневое лицо старика, поросшее седой бородой и усами казалось угрюмым и суровым. Седые ниточки бровей хмуро нависали над глазами.
У Мишки на минуту язык присох к гортани от волнения. Он не мог вымолвить ни звука.
— Чего глазищи пялишь? — еще строже вымолвил старик. — Кого нужно тебе здесь?
— М… мне… господина Борского… — выдавил, наконец, Мишка.
— Борского? Леонида Аполлоновича? А пошто он тебе?
Старик уже с любопытством обозревал фигуру мальчика.
Мишка, как мог, пояснил, в чем дело. Лицо старика несколько прояснилось. Ворча что-то под нос, он распахнул калитку.
— Входи.
Красавчик нерешительно сделал шаг вперед.
— Да иди, не бойся: собак нету здесь, — ободрил его старик.
Он шел за стариком почти машинально. Голова его была словно в тумане каком—то, он ничего не видел и не слышал. Пошел вслед за провожатым по каким-то ступенькам и очнулся только тогда, когда очутился в сенях, наедине с какой-то высокой плотной женщиной.
Старик исчез. Женщина же ворчала, ни к кому не обращаясь:
— Новая блажь нашла… Бродяг разных в дом напускать… Неугомонный… Ну, иди за мной!
Это она крикнула Мишке… Огорошенный резким окриком и намеками на каких-то разных бродяг, которые он принял на свой счет, Красавчик робко поплелся за женщиной. Они поднялись по широкой лестнице, украшенной ковром и цветами, во второй этаж. Отсюда железная винтовая лестница вела еще выше. Женщина начала взбираться по ней, кляня себе под нос и какого-то барина и крутую, неудобную лестницу.
Красавчик карабкался вслед за ней и чувствовал себя точно во сне. Казалось, вот-вот он проснется и исчезнет широкая спина женщины и витая лесенка и сам дом, и он очутится снова в пещере над лесным озером.
Взобрались. Жестом велев мальчику подождать, женщина постучала в какую-то дверь. За нею глухо прозвучал знакомый, но недовольный почему-то голос:
— Кто, там?
— Я, барин, я — Марфа.
Красавчик удивился, что голос женщины теперь не таил и тени недовольства, а звучал ласково и подобострастно.
Раздались шаги за дверью, щелкнул ключ. Красавчик увидел знакомую фигуру художника, облаченного в широкую, длинную серую блузу. Брови Борского были слегка нахмурены, точно он был недоволен, что ему помешали. Увидев мальчика, художник ласково улыбнулся, и улыбка эта смыла недовольство. Глаза его засветились добрыми, хорошими огоньком.
— А, пришел, Миша? Ну, и отлично. Иди, брат. Вы, Марфа, можете идти.
Он подался вглубь комнаты, жестом приглашая Красавчика войти. Тот робко переступил порог.
Громадная комната вся была залита светом. И стены и потолок у нее состояли из окон, местами задернутых цветными шторами. На полу у стен и на треножниках стояли картины. Одна громадная занимала чуть ли не пол комнаты. В углах и даже посреди комнаты возвышались какие-то статуи, на табуретах и мягких диванах валялись палитры, кисти, ящики с красками. В комнате царил такой беспорядок, точно её обитатель спешно готовился к отъезду.
Красавчик не ожидал увидеть что-нибудь подобное и остановился в изумлении. Картины, глядевшие отовсюду, напоминали ему выставку на окне художественного магазина на Морской, у которой часто и подолгу стаивал Мишка, смотря на картины. Теперь ему показалось, что он попал в такой магазин, но краски и кисти навели его мысль на настоящий путь. Он сообразил вдруг, что художники и есть те люди, что пишут картины. Он уже с любопытством взглянул на Борского.
Борский наблюдал за мальчиком, не мешая ему оглядеться и прийти в себя. Сперва недоумение, а потом любопытный взгляд Красавчика открыли художнику мысли, проносившиеся в маленькой голове. Он улыбнулся.
— Да. Миша. Я художник и пишу разные картины — ничего не поделаешь. Тебе не приходилось разве видывать художников?
— Нет, — смущенно ответил Мишка. Он не знал, куда деть руки, и теребил ими куртку. Но тут они казались какими-то неуместными, и Красавчик поспешил засунуть их в карманы.
Правая рука натолкнулась на что-то плоское и твердое. Это был портсигар художника, о котором Мишка совершенно забыл. Он поторопился извлечь его.
— Вот, покраснев вдруг до корней волос, — промямлил он, — мы нашли… вы потеряли… вот…
Рука, протягивавшая портсигар, дрожала… Красавчик боялся глядеть на художника, опасаясь, как бы тот не заподозрил истину.
— Мой портсигар? — воскликнул художник. — А я-то думал, что потерял его невозвратно, Спасибо, Миша, спасибо. Ты совсем славный мальчик, оказывается.
Мягкая рука погладила Красавчика по щеке, потом взяла за подбородок и приподняла опущенную голову. Глаза мальчика встретились с ласковым взглядом художника. Мишка покраснел еще пуще: его смущала непривычная ласка и похвала, казавшаяся незаслуженной.
— Ты не бойся меня, Миша, — звучал мягкий хотя и густой голос, — я тебе ничего дурного не сделаю.
Мягкий ласковый голос располагал к себе, Мишка почувствовал влечение к этому лохматому смуглолицему человеку с такими проницательными и добрыми в то же время глазами. Глаза эти ободряли и ласкали в то же время под их взглядом исчезали смущение и неловкость, точно лед таял под лучами солнца.
— Ну, возьмемся теперь и за работу, прервал разговор художник. Ты не устал?
— Нет.
— Есть хочешь, может быть?
Мишка горел нетерпением узнать, в чем будет заключаться его работа. Он отрицательно покачал головой.
Тут начались странные, совершенно непонятные для Красавчика приготовления.
Художник окинул его пристальным внимательным взглядом. Потом выдвинул на середину комнаты мягкий табурет и усадил Мишку. Отошел шага на два и снова внимательно поглядел на мальчика.
— Не… не то, — покачал головой художник и, снова подойдя к Мишке, начал бесцеремонно поправлять руками положение головы и рук мальчика, точно тот был не живым человеком, а просто куклой.
— Не шевелись и голову вот так… Руку сюда… Да не так… Правую немного выше… Экий ты! Локоть-то не нужно оставлять… Вот так… Говорю, убери локоть!
В голосе Борского звучало нетерпение и даже раздражение; Мишка перетрусил, подумав, что рассердил чем-нибудь художника. Тот же был поглощен до такой степени постановкой натуры, что не замечал испуганного лица мальчика.
— Ногу на ногу… Так… Подайся немного вперед… Да не верти же голову… Не шевелись… Так, хорошо…
Художник снова отошел на несколько шагов и, как показалось Мишке, взглянул на него таким свирепым взглядом, что у бедняги душа ушла в пятки. Невольно он двинул рукой.
— Говорю, не шевелись! — прикрикнул художник, но заметил испуг в лице мальчика, и ласковая улыбка скользнула по его губам. — Ты не бойся, малыш… Нужно сидеть совсем тихо, — мягко пояснил он, — это нужно мне.
Наконец приготовления были кончены. Художник подвинул мольберт и взял в руку уголь.
Мишка весь поглотился вниманием. «Как это он писать будет?» — промелькнула мысль.
