Эсфирь Цюрупа - Друзья мои мальчишки
— Рукавичка! Моя рукавичка! — в ужасе закричал Олешек.
В последний раз мелькнула перед его глазами серенькая штопка на большом пальце, и рукавичка исчезла. А пылесос кашлянул и смолк.
«Подавился, подавился моей рукавицей и испортился насовсем!» — в отчаянии думал Олешек.
Длинные-длинные слёзы покатились по Олешкиным щекам. Что он скажет маме? И как он теперь к ней пойдёт без папиной записки? Грустный, он пошёл дальше, дошёл до стеклянной двери, завешенной занавеской, толкнул её и очутился…
Глава 7. Горе — не беда
Он очутился совсем в другом коридоре. Тут вовсе не пахло краской, тут пахло чистотой. В зелёной кадке стояла знакомая пальма. Неярко горела лампочка в белом матовом колпачке. На полу лежала длинная белая дорожка, и громко тикали большие часы на стене.
Олешек услышал шорох и оглянулся. Но это просто за ним закрылась стеклянная дверь. И тут он увидел за собой на белой дорожке пупырчатые рыжие следы. Теперь следили новые калоши, он их тоже испачкал, когда ходил по жёлтой липкой мастике.
«Ой, скорей вымыть и поставить на место!..»
Где-то поблизости звонко капала вода. Олешек толкнул белую дверь, и она впустила его в ванную комнату. Там горел свет. Стены и пол блестели глазурованными плитками, а над ванной — такой большой, что Олешек мог бы в ней поплавать, — сверкали серебряные краны, разные: и широкие, и высокие, и с дырочками для дождика. Олешек снял калоши, взял их в руки и увидал в зеркале мальчишку в ушанке — одно ухо вверх, — в валенках и с калошами в руке.
— Это я! — громко сказал Олешек.
И тут он заметил, что на лыжных штанах мальчишки, возле самого колена, сияет большой серебряный цветок.
Олешек быстро наклонился и взглянул на свои штаны. Цветок сиял и у него на колене. Значит, пробираясь по тёмной лестнице, он прислонился к выкрашенным перилам.
Лучше сперва смыть цветок. Намочить под краном последнюю уцелевшую рукавицу и покрепче потереть.
Олешек поставил калоши на пол и открыл кран. И тут сверху на него хлынул дождь, такой сильный и шумный, что Олешек зажмурился, открыл рот и, отфыркиваясь, помчался вон.
Но едва он очутился в коридоре, как услыхал чьи-то торопливые шаги. Он шмыгнул за кадку с пальмой, и она сердито уколола его своим длинным жёстким листом. Олешек не обратил на неё никакого внимания. Он глядел на медицинскую сестру Люсю. Она быстро шла по белой дорожке и несла в руках стакан с водой и пузырёк. Лицо у неё было серьёзное, а когда она прошла, в коридоре остался горький запах лекарства.
В белом халате и твёрдой стоячей косынке, она совсем не была похожа на ту Олешкину соседку Люсю, которая вместе со всеми мальчишками, и с Олешком тоже, каталась на коньках по запруде на Вертушинке и метко кидалась снежками.
Олешек стоял за пальмой смирно, холодные струйки стекали с его мокрой ушанки за воротник и на рукава. Он увидел, как Люся вошла в одну из комнат. Она так торопилась, что не закрыла за собой дверь.
— Сейчас, сейчас, проглотим капли, и всё у нас пройдёт, — услышал Олешек её голос.
Он сдвинул набок ушанку, чтобы её мокрое меховое ухо не мешало слушать, и подошёл к двери.
На кровати лежал седой лётчик. Он был очень бледный; жёсткое одеяло на груди тяжело поднималось и опускалось от его дыхания. А Люся, приподняв ему голову, поила его из стакана. Лётчик послушно глотал лекарство.
— Ничего, ничего, — сказала опять Люся, взяла его руку и, глядя на свои маленькие часы, стала считать вслух: — Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… Видите, всё уже обошлось, завтра опять гулять будете…
Лётчик глядел мимо Люси, в потолок.
— Знаешь, сестричка, — тихо проговорил он, — на днях мне один умный человек сказал: «После зимы обязательно бывает весна».
— Обязательно бывает, — кивнула Люся. — Она уже тут, под снегом, дожидается своего часа.
— Поторопить бы её, — сказал лётчик. — Хочется увидеть, как почки лопаются, как вылезают зелёные ростки. Вот чувствую: увижу — значит, выживу, выстою…
— Непременно увидите. И жить будете, и летать будете, и плясать будете, — сказала Люся. — А если хотите весну пораньше встретить, поезжайте на юг, к морю. Там весна ранняя.
— А может, и правда поехать? — Глаза лётчика затеплились добрыми искорками. — Там уж скоро тюльпаны зацветут. Я цветы люблю, сестричка, я много цветов разводил…
Люся поправила ему подушку.
— А тюльпаны из чего растут, из луковиц? — спросила она.
— Да, они луковичные, — ответил лётчик.
Люся завесила лампу белой салфеткой.
— А теперь спать, спать, — сказала она.
Олешек юркнул за пальму, а Люся вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
Но она прошла лишь несколько шагов по коридору и остановилась. Глаза у неё сделались совсем круглыми.
— Ах! — сказала она.
Олешек повернул голову в ту сторону, куда смотрела Люся, и увидал: из двери ванной комнаты медленно выплывали калоши. Они выплывали, как два кораблика, торжественно и важно. Их несла на себе вода. Она уже переполнила ванну и теперь с журчанием и плеском падала на пол и вытекала в коридор.
— Ах! — ещё раз промолвила Люся, вытянула руки вперёд и бросилась в дверь навстречу воде.
И тогда Олешек, не раздумывая больше ни минуты, помчался по коридору. Со страшным топотом он пробежал всё левое крыло, и из раскрытых настежь комнат неслись вслед за ним шум и вздохи. Но это было эхо, просто эхо. Кубарем скатился он в подвал, в темноте в бельевой нащупал своё пальтишко и стремглав бросился к окну, закрытому деревянными ставнями. Он увидал перед собой голубую щёлку, полную лунного света. И морозный воздух щипнул его за нос.
Тогда Олешка понял, что наконец добрался до самого выхода. Он вытолкал пальтишко наружу в снег, вылез сам и, не чуя ног, помчался по тропке домой.
Запыхавшись, вбежал Олешек по лестнице в комнату. Он схватил с комода мамины кривые ножницы и поскорей вырезал из своих штанов лоскут с серебряным цветком. Потом он побежал в кухню. Там за плитой, в стене, у него была знакомая щёлка. В неё он запихал серебряный цветок, чтобы никогда больше не вспоминать об этой ночи. Ведь он так старался, чтобы всё было хорошо, а получилось наоборот, очень плохо. Вот какая беда, вот какое горе! Только один Савелий про это знает…
Олешек с грустью посмотрел на пустой коврик возле двери. Где он, Савелий? Всё ещё бродит один-одинёшенек по тёмному дому?
Олешек уткнул нос в подушку, два раза всхлипнул, собрался всхлипнуть ещё раз, но вдруг почувствовал под подушкой что-то твёрдое. Он засунул туда руку и вытащил луковицу. Конечно! Он же сам её запрятал перед уходом!
Новая мысль заставила Олешка вскочить. И вовсе не горе, и никакая не беда! Он мигом спустил на пол босые ноги, подбежал к маминому фикусу и закопал луковицу в землю.
— Зато я выращу тюльпан! Для лётчика! — громко, на всю комнату, сказал Олешек.
Глава 8. Весна в снегу
Он спал так крепко, что даже не услышал, как утром пришла с дежурства мама. Олешек проснулся от её голоса. Мама разговаривала с Савелием.
— Где ты пропадал всю ночь? И на кого ты похож? Ты же не кот, ты зебра!
Олешек приоткрыл один глаз и увидал Савелия. Савелий и правда стал полосатым, как зебра. Он сидел на половике возле двери и, вытягивая шею, старательно вылизывал свой бок. Но серебряная краска не смывалась.
— Я тебе их выстригу, — успокоил его Олешек.
Мама подошла к кровати:
— Совсем заспался. Вставай, сын. Гляди, утро какое доброе! — Она положила ему на лоб маленькую твёрдую ладонь.
Олешку захотелось потереться носом о её руку. Но он не стал: ещё проговоришься и про ванну и про пылесос.
— Одевайся, сынок, — повторила мама. — Отец уже ушёл, и мне на работу пора.
Олешек увидал на столе стакан с недопитым чаем и окурок в пепельнице. Значит, папа приехал и уже ушёл в гараж, и сейчас мама спросит Олешка про записку. Что он ей ответит?
Натягивая лыжные штаны, Олешек увидал на колене вместо дырки новенькую аккуратную заплату. Мама позаботилась о сыне, пока он спал. Олешек неожиданно для себя всхлипнул.
— Ты что, сынок? — встревожилась мама.
— Просто икаю, — сказал Олешек.
За столом он низко склонился над тарелкой с кашей. Вот сейчас, сейчас мама спросит про записку.
И она спрашивает:
— Олешек, ты не видал…
Но мама не успела договорить, потому что Олешек поперхнулся, и она бросилась его выручать. Хлопала его по спине, поила молоком. А когда Олешек откашлялся и смог разговаривать, у него соскочило с языка неожиданное слово.
— Как пылесос, подавился! — сказал он.
— Какой пылесос? — Мама взглянула на будильник и рассердилась: — Ешь быстрей, сын, и не говори чепухи, а то опять поперхнёшься.
