Жаклин Уилсон - Четверо детей и чудище
– Да весь Лондон слышал! – сказала я.
– Я некоторые песни помню. Сейчас! Я была девчонкой сердитой… – Получилось слабо и скрипуче, как раз как у сердитой девчонки.
– Без волшебства не получается, – сказал Робби. – Я же разучился по деревьям лазить, забыла?
– Это потому что ты бездарь. А у меня еще как получается. Просто звучит непривычно, потому что без микрофона, – яростно выпалила Шлёпа, но, судя по голосу, она чуть не плакала.
– Не переживай. Ты обалденно пела, весь стадион был в восторге. Ты была суперзвездой!
Я ждала, пока она скажет, что я тоже была суперзвездой, гениальной популярной писательницей, – но зря надеялась.
– В общем, давай позвоним папе и Элис, и… и, видимо, папе придется сюда за нами приехать, – сказала я. От одной этой мысли у меня в животе екнуло, но я знала, что звонить надо немедленно.
– Он психанет. Он же ненавидит по Лондону ездить, – засомневался Робби. – Терпеть не могу, когда он на нас кричит. Может, лучше маме позвоним?
– Она в летней школе. Не срываться же ей сюда – к тому же она там без машины, – сказала я.
– Не нужна нам машина. – Шлёпа говорила очень уверенно. – Сами доедем. А потом проберемся в дом, заныкаемся в своих комнатах и сделаем вид, что весь день там и сидели.
– Ты с луны, что ли, свалилась, Шлёпа? Как будто мы сможем такое провернуть! – возмутилась я.
– Как будто не у меня только что был концерт с аншлагом на «О2»! – сказала Шлёпа. – Хватит рассусоливать, пошли выход искать.
Она спрыгнула со сцены. Держась за руки, мы, спотыкаясь в темноте, добрели до выхода.
«Только б не заперто», – сказала я про себя, сердце так и колотилось, – но дверь открылась без всякого труда.
Мы стояли, моргая, в ярко освещенном коридоре.
– Мы куда-то не туда вышли. Надо вернуться в гримерку. Громила же там, – сказал Робби.
– Громила? – спросила Шлёпа.
– Мой пес, Громила, – сказал Робби. – Как думаете, Бульдог вывел его погулять?
– Ты чего, Робс? Нет никакого Громилы, и Бульдога тоже, кстати.
Робби понурился.
– А я его уже полюбил, – пробормотал он.
– Слушай, я тоже свою кошечку полюбила…
– А я рада, что попугай ненастоящий. Горлан был чересчур уж горластый, – сказала Шлёпа. – Но вот одежду и те классные туфли жалко. Я, кстати, еще накрашена? – Она потерла лицо, чтобы проверить. – Нет, вот досада!
– Бизьянка! – жалобно сказала Моди. – Хочу бизьянку!
Мы не знали, о ком она: о шиншилле или все-таки о псаммиаде. Может быть, Моди и сама этого не знала. Она знала только, что устала, проголодалась и торчит в каком-то странном коридоре, и непонятно, что происходит, и грустно. Она заплакала.
– Не плачь, солнышко, – я переместила ее на другое бедро.
Моди заплакала громче.
– Она хочет ко мне, – Шлёпа выхватила ее у меня из рук. – Хочешь к Шлёп-Шлёпе, да, Моди? Ничего, сейчас поедем домой, а завтра пойдем к обезьянке. Мы попросим тебе целую кучу обезьянок, если захочешь, и ты сможешь с ними со всеми играть.
– Я думала, завтра моя очередь загадывать, но Моди маленькая, так что уступлю ей, – сказала я.
– По-моему, нам всем надо пожелать, чтобы папа не разозлился, – засопел Робби. – Он очень разозлится, особенно на меня. Он всегда на меня сердится.
– Нет, он больше на меня рассердится, я же старшая, – вздохнула я. – Может, хотя бы эсэмэску ему отправим, Шлёп? Напишем, что мы живы-здоровы и едем домой. Хотя как мы доберемся, не понимаю. Не пешком же, мы ведь так далеко, и даже дороги не знаем.
Робби с Моди уже плакали, да и я готова была разреветься.
– Ну вы и размазня, народ, – сказала Шлёпа. – Идите за мной.
Вряд ли она знала, куда идти, и все же решительно зашагала по коридору, перехватив Моди так, чтобы та ехала на закорках. Мы с Робби потащились за ними.
– Эй! Вы что тут делаете?
В конце коридора стоял охранник и удивленно глазел на нас:
– Вы как сюда попали, ребятня?
Начни мы объяснять, только время бы зря потратили.
– Бежим! – крикнула Шлёпа.
И мы дали деру.
Мы с Робби не очень быстро бегаем, а Шлёпа несла на себе Моди, но охранник тем не менее остался далеко позади. Мы протопали обратно по коридору, увидели какую-то дверь, вылетели в нее – и очутились в оживленном торговом комплексе, среди магазинов и кафе.
– Не тормозим! – крикнула Шлёпа, хотя охранник вроде за нами уже не гнался. Мы увидели наверху указатель «К метро».
– Ага! – сказала Шлёпа. – Пошли, народ. Поедем на метро.
– Одни? – удивился Робби.
Шлёпа презрительно фыркнула:
– Вы двое, похоже, без мамульки из дома ни ногой.
– Отстань! Вот и нет, – возразила я, хотя она была права.
Шлёпа уверенно зашагала вперед, и мы поплелись следом.
– А как быть с билетами? – забеспокоилась я. Уж не собирается ли Шлёпа пролезть под турникетом?
Шлёпа закатила глаза:
– Видимо, придется мне раскошелиться. – Она достала из кармана джинсов пластиковый кошелек с Микки-Маусом.
– Но это ж куча денег, – сказала я.
– Ну да, куча, – потеребила Шлёпа тонкую стопку купюр.
Она попросила в кассе два детских билета и один дала мне.
– А как же Моди и Робс?
– Они маленькие, им билеты еще не нужны. Ты что, вообще ничего не знаешь? – удивилась Шлёпа.
Похоже было на то. А я ведь ее на год старше. Я не первый раз была в лондонском метро, но сейчас понятия не имела, на какую платформу идти и до какой станции ехать, а Шлёпа только глянула на запутанную схему метро – и тут же сообразила, как нам ехать.
В метро было полно народу, несколько пар с любопытством нас разглядывали.
– Вы что, ребята, одни едете? – озабоченно спросила какая-то женщина средних лет.
– Одни, – сказала Шлёпа. – Но вы не волнуйтесь. Я за ними присматриваю.
Я покраснела как рак: я ведь выше Шлёпы и самая старшая, это сразу видно.
– А мама вам разрешает одним ездить, когда темно?
– А что ей делать? – сказала Шлёпа. – Она болеет, с каталки не встает, а папаша уж сто лет как смылся.
– Вот беда! – Женщина приняла Шлёпину болтовню за чистую монету. – Но неужели… неужели совсем некому вам помочь?
– Мы сами справляемся, спасибо, – поблагодарила Шлёпа.
С грохотом подъехал поезд. Моди, перепугавшись, захныкала.
– Тише, Моди, все хорошо, солнышко. Это просто такой чудной поезд. – Шлёпа покачала ее вверх-вниз. – Пошли.
Робби в метро тоже не понравилось. Он не хотел заходить в вагон. Застыл как вкопанный – одна нога через порог, – с тревогой всматриваясь в темный зазор между поездом и платформой.
– Провалиться можно, – с опаской сказал он.
Шлёпа, вместо того чтобы, как обычно, разворчаться, принялась его уговаривать:
– Давай, Робс, это совсем не страшно, честное слово. Ты не упадешь – а если упадешь, я тебя поймаю!
Робби она не слишком убедила, зато на женщину произвела впечатление.
– Ну до чего смелая девочка! – сказала она себе под нос.
Шлёпа, страшно довольная собой, ухмыльнулась. Не знаю, станет ли она когда-нибудь богатой и знаменитой певицей, – уж скорее богатой и знаменитой актрисой. Или экскурсоводом по Лондону – ориентируется она, похоже, интуитивно. На станции «Ватерлоо» мы, по ее указке, сошли, и она повела нас загадочными переходами.
Моди задремала, а Робби все время был начеку и по-прежнему всего боялся: шума поездов, длинных коридоров, бормотания по громкой связи про то, что надо быть осторожными при выходе из вагона и что нельзя прислоняться к дверям. Эскалаторы наверх, к вокзалу, ему тоже не понравились. Мне пришлось чуть ли не волоком его тащить.
Шлёпа остановилась перед табло отправления. Я, конечно, тоже в него уставилась, хотя даже не знала, на какой станции живет папа. Я все бегала глазами по расписанию, когда Шлёпа победно воскликнула:
– Нашла! Восьмая платформа. Пошли!
Поезд был набит битком, и пассажиры опять на нас таращились. Очередная сердобольная тетушка спросила, одни ли мы едем, и Шлёпа по новой завела свою шарманку про бедную храбрую девчушку. На этот раз она слегка переборщила – маму вовсе укокошила и выдумала жестокого злодея-отчима, который все время на нас орал и избивал, когда мы осмеливались ему перечить.
– Особенно братишке достается. Отчим его заставил в спортивную школу пойти, а когда оказалось, что толку от пацана ноль, так взбесился! – живописала Шлёпа. – Он его до смерти боится, верно, Робби?
Робби вспыхнул.
– Вовсе он не взбесился! – зашипел он, когда на следующей станции женщина сошла.
– Да знаю я. Это я так, для красного словца.
– Нечего о нашем папе байки сочинять, – сказала я. – Никакой он не злой и не жестокий.
– А чего ж вы оба так трясетесь, что он рассердится? – прищурилась Шлёпа. – «Ой-ой, что же скажет папа?» Смотрите, в штаны не наделайте.
– Ничего мы не трясемся. Мы ему объясним, что мы тут ни при чем, – сказала я.
– Значит, расскажешь ему, как мы разъезжали по Лондону в лимузине, как ты свои книжки подписывала, как Робби кулинарное шоу вел, как Моди была в «Шестичасовом», а я – мегазвездой на сцене «О2»? – спросила Шлёпа. – Ну, конечно же, он все поймет.
