Юлия Кузнецова - Где папа?
Ира с Костей варили макароны на кухне. Костя сказал:
— Будет готово — позовём.
— Даже если я не помогаю? — съязвила я. — Их же помыть надо… почистить…
Ирка удивилась: раньше я просто дулась молча, а теперь прикалываюсь.
— А ты посуду будешь мыть, — ответил Костя.
Раньше я бы обиделась, но сейчас… Это было справедливо. Хотя не знаю, как я буду посуду мыть. Болит каждая косточка. Надо придумать что-то, чтобы не мыть. Оставить на завтра.
— Лиз! — Иркин голос. — Трубку возьми!
Я с кряхтеньем поднялась с кровати. Какая посуда, они что, с ума сошли? Если только мне её сюда принесут, чтобы я её лёжа помыла…
— Здорово. Это я, — Андрей говорил торопливо, глотая слова, чуть заикаясь. — У меня тут мама в командировку в понедельник вечером едет. В Италию. Ну, нормальную командировку. Не в гости к этому… Федерико. Хотя он звал. Э-э-э, так я тебе говорил, она же в турфирме работает?
— Нет. Кьярка спит?
— Да погоди ты! Спит, спит. Ну, короче. Им надо ездить по городам самим, смотреть, где чего. Чтоб потом нашим туристам рассказывать. И… и она меня с Кьяркой оставляет на ночь. А у меня тут дело… Задание.
— Делай что хочешь, — сказала я устало, — сам в конце концов поймёшь, какой Фокс. Ладно, неважно. Я с Кьярой переночую с удовольствием.
— Спасибо, — с облегчением сказал он, — ты настоящий…
— Андрюх, хорош, а? Чего с собой взять?
Он молчал. Наверное, всё ещё думал над фразой, что я «настоящий друг». А у меня внутри, там, где желудок, что-то кувыркалось от счастья. И пело. Укладывать Кьяру! Петь ей колыбельную! Утешать, если страшно! Оле-оле!
Я глянула в окно, за которым кто-то посыпал сонный город снежной крупой, и подумала: «А всё же не одной Ирке сегодня выпало счастье!» И сердце немножко сжалось: эх… Вот бы папе рассказать.
Фартук, боевик и аллергия
— Анядо! Анядо петь! — закричала Кьяра.
Она спрыгнула с кровати, подбежала и ударила меня. Прямо по носу! Я вскрикнула, было жутко больно. Как будто нос сломала. Из глаз брызнули слёзы.
— Да перестань ты! — гаркнула я, утирая слёзы тыльной стороной ладони. — Ложись немедленно!
Но она стояла у моей кровати и продолжала упрямо повторять: «Анядо петь! Анядо!»
— Да не буду! — рассвирепела я. — Быстро! Ляг! В кровать! И спи! Без всяких песен! Иначе я не знаю, что с тобой сделаю!
Она замерла на секунду. Потом её личико исказилось от страха. И она заревела так, что у меня волосы на голове встали дыбом. Правда. Они просто зашевелились у меня на голове, как змеи какие-то. В сердце что-то бабахнуло, и я, тоже не выдержав, села рядом с ней на пол, схватила её, прижала к себе, уткнулась в её кудрявую башку, пахнущую шерстяной шапкой и потом, таким нежным, детским, трогательным, и заплакала.
Заплакала от ужаса.
Ужаса, что сказала ей эту жуткую фразу.
«Не знаю, что я с тобой сделаю…»
Что я собиралась с ней сделать? Отшлёпать? О нет…
И я зарыдала ещё громче Кьяры, уткнувшись ей в плечо.
Когда? Когда это началось?
Когда мы стали укладываться спать? Или когда я набирала ей ванную, а она…
Нет, всё началось за ужином. Мы погуляли. Я посадила Кьяру в детский стул и попыталась накормить её пюре из брокколи. Ну, таким, в банке. Довольно мерзким, если честно. А она стала требовать макароны. У меня были макароны, я их себе на ужин сварила. Но я могу такое есть, а она — ребёнок. Ей полезное надо. И я попыталась всё-таки запихать в неё брокколи. Кьяра набрала полный рот и плюнула. Прямо в меня. А я была в фартуке, на котором нарисованы разные виды итальянских пирожных. Федерико подарил Татьяне. Короче, Кьярка заплевала фартук. Я сняла его тут же и попыталась отстирать, но ничего не вышло! Зелёные пятна словно въелись в ткань. Я втянула голову в плечи, представляя, как развопится Татьяна. Подарок Феде, то-сё!
Ладно. Я сдалась и поставила перед Кьяркой макароны. И когда она уже начала есть, вдруг вспомнила, что у неё после них начинает чесаться нога.
У Кьярки на ноге небольшое пятнышко. И когда она съест, например, мандарин, оно краснеет и воспаляется. Начинает чесаться.
Я говорила Татьяне, но она ответила, что пройдёт, у Андрюхи, мол, диатез был гораздо сильнее, просто по всему телу, и ничего страшного.
Пройдёт-то пройдёт, но когда? К тому же Кьярка расчёсывает это пятно до крови. И потом плачет от боли. Короче, я решила потихоньку от Татьяны не давать ей ни конфет, ни мандаринов. Просто почитала в инете, какие бывают аллергены. И спрятала даже «Юбилейное» печенье и виноград, потому что в них много сахара, а сахар провоцирует аллергию.
И стала наблюдать. После риса у Кьярки нога не чесалась. А после макарон пятно увеличивалось и какими-то жуткими корочками покрывалось. А сейчас я, балда, забыла об этом. Всё думала про дурацкий фартук.
— Слушай, — предложила я, — может, пойдём смотреть мультик? А я тебе дам рисовый сухарик?
Но она покачала головой, не переставая набивать рот макаронными трубочками. Я вздохнула. Ладно. В конце концов, её мама сказала, что ничего страшного.
Однако я всё же мучилась. Какой толк от того, что сказала Татьяна? Нога-то всё равно будет чесаться.
И обсудить не с кем, Андрюха убежал «на дело».
Дальше было хуже. Кьяра смотрела «Винни Пуха». Я наливала ей ванную. Когда я вернулась, то обнаружила, что Кьяра переключила канал с DVD на обычный, телевизионный, и смотрит какой-то жуткий боевик со стрельбой и кровищей. Я вырвала у неё пульт, она разревелась, стукнула меня и убежала. Из пульта, как назло, вылетели батарейки и закатились под стойку с телеком. Я встала на четвереньки и попыталась их достать, но моя рука под стойку не пролезла. Дядьки на экране потрясали оружием, видимо, подбадривая меня. Я оглянулась в поисках того, чем их поддеть — не дядек, а батарейки, — но тут из ванной донёсся странный звук, словно Кьяра что-то уронила. Я вскочила и просто выключила телевизор, нажав на кнопку.
Кьяра стояла на унитазе. С зубной пастой в руках. Клубничной. К тому времени, как я прибежала, она уже успела съесть треть тюбика.
— Да что ж ты делаешь? — в отчаянии воскликнула я, вырвала пасту, схватила Кьяру на руки.
— Кусию, — пояснила она.
От неё пахло искусственной клубникой. Такой химический запах, как от ароматизатора. В голове мелькнула мысль, что клубника — тоже аллерген. И вот непонятно, будет ли нога чесаться от зубной пасты… Я всё-таки пока не видела, вызывает у неё аллергию паста или нет. Что ж, теперь есть такая возможность…
Я быстро раздела её и запихнула в ванную. И только собиралась выйти, разложить на батарее уличные вещи для просушки, как вдруг Кьяра нырнула под воду. У меня внутри всё перевернулось от страха, я подскочила к ней, выловила… Кьяра отплёвывалась, тёрла глаза и смеялась.
— Я дифин! Я дифин!
Но у меня в горле стоял комок. А если бы… я вышла? Если бы…
— Мамочки, — пробомотала я. — К-кажется, я не справляюсь…
В конце концов Кьяра выдернула пробку. Спустила воду. И я пошла за полотенцем. На минуту. Ну, на две, потому что они после стирки ничего не раскладывали по полкам, а пихали как попало, и найти именно полотенце, а не Татьянины чулки или Андрюхин трусняк, было непросто.
И, конечно, когда я вернулась, Кьяра вылила в сток весь флакон Татьяниного шампуня. До конца. А Татьяна не экономила на средствах по уходу за собой. У неё всё было «элитных марок», как она сама говорила. И этот шампунь, можно не сомневаться, — тоже.
— Что ж, — пробормотала я, вытаскивая Кьяру из ванной, — запах тоже вполне себе ничего. Элитный.
Но это был блеф. Больше всего на свете мне хотелось сбежать. Да некуда. То есть было куда. Но с кем оставить Кьяру?
Это, наверное, и есть настоящая ответственность. И хотел бы драпануть, да не можешь. Сиди себе и пережёвывай мысли: про аллергию от макарон, элитные фартуки и шампуни, боевики на ночь глядя.
Прежде всего про аллергию, конечно. После купания пятно совсем разбухло. И выглядело устрашающе.
Я нашла в холодильнике какой-то крем. Помазала ей ногу. И вроде пятно уменьшилось.
Ладно, вру! Ничего оно не уменьшилось. Но кому-то надо было меня успокоить! А раз больше некому, буду сама себя, чего уж!
Вот так мы добрались до кровати (мельком я успела разглядеть в зеркале, какое я красномордое растрёпанное чудище).
Положила Кьяру и попыталась ей спеть. А она — не петь! Тут-то у меня терпение и лопнуло.
Непедагогичное дело
Ну и где я теперь? Сижу, как дура, на полу и реву в плечо трёхлетнему ребенку.
Зато вдруг этот трёхлетний перестал.
— Лиса… Ты сто? Анядо пакать! Анядо!
Она погладила меня по волосам.
— Анядо пакать! Ты касивая!
Я опешила.
— Чего? Где я красивая?
— Воасы касивые, — сказала Кьяра и снова погладила меня по голове.
