Николай Вурдов - Робинзоны студеного острова
Выпивая чашку за чашкой, я рассказал сестрам о наших приключениях на далеком полярном острове.
Мария и Лидия в свою очередь рассказали о налетах фашистских самолетов на Архангельск. Оказывается, во время бомбежек фашисты сбросили на город тысячи зажигательных бомб. Архангельск — город почти сплошь деревянный, и немцы решили просто сжечь его. Было много пожаров, но горожане быстро научились бороться с зажигалками, бросали их в бочки с водой, засыпали песком.
Сбрасывали немцы и фугасные бомбы. Разрушены канатная фабрика, правое крыло здания лесотехнического института, клуб Октябрьской революции. Были и жертвы среди горожан.
Смутно и тревожно становилось на душе от этих известий. «Вот что значит война, — думал я, — голод, холод, тяжелая работа, бомбежки, кровь… И это здесь, в тылу, а каково приходится бойцам на фронте?!»
Сестры постелили мне на полу широкую мягкую перину, и, усталый с дороги, я быстро стал засыпать… Но вдруг опять, как и утром, загудели гудки, завыли сирены. В круглой черной тарелке радиорепродуктора что-то щелкнуло, и явно взволнованный женский голос объявил:
— Говорит штаб местной противовоздушной обороны. Граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога! Воздушная тревога!
И как-то сразу в коридоре захлопали двери, забегали соседи, заплакали дети.
— Мама, одевайте Аллочку, заберите чемодан с вещами!
— Керосинку, керосинку не забудьте потушить!
— Оля, положи в сумку документы и хлебные карточки.
— Да что вы там копаетесь, нельзя ли побыстрее?
— Не плачь, деточка, не плачь, моя милая!
Мария и Лидия всполошились: им обеим надо было бежать на дежурство. Первой, повесив через плечо противогаз и схватив небольшой чемоданчик, убежала Мария, как врач она не могла задерживаться. Лидия принялась тормошить меня:
— Вставай, одевайся, Коля, ступай в убежище. Забери с собой вот этот узел, в нем наша одежда, что получше.
Ох, как не хотелось подниматься с теплой и мягкой постели! Но пришлось все же встать и одеться.
«Ни в какое убежище не пойду, — решил я. — Стыдно таскаться с узлом за плечами, может, так же, как и утром, все обойдется спокойно».
И вдруг — мне показалось, над самым нашим домом — послышалось низкое, прерывистое гудение чужого самолета. И сразу как будто взорвалась тишина. Где-то совсем недалеко загремели частые, гулкие выстрелы зенитных орудий, от их звука задребезжали стекла в окнах, весь наш старый дом задрожал, затрясся.
«Ну нет, — струхнув, подумал я, — в квартире оставаться нельзя. Наш старый дом того и гляди от одного сотрясения рассыплется, завалит меня вместе со всеми манатками».
Кинув за плечи узел с вещами, я шустро скатился по лестнице.
Сразу же поразило, что улица была ярко освещена. В воздухе горели яркие фонари, озаряя все вокруг диковинным светом. По темному небу беспрестанно шарили, сближались и расходились лучи прожекторов. Временами они скрещивались в одной точке, и тогда еще ожесточеннее становилась стрельба зениток.
На крыши домов как будто кидали камни: это падали осколки, зенитных снарядов.
— Бабушка, пойдем в убежище. Бабушка, скорее же! — послышался испуганный, плачущий голос с крыльца соседнего дома. Две сестры Глухаревы, Люба и Тоня, тянули за собой, взяв под руки, восьмидесятилетнюю бабушку Агнию Ивановну.
— Идите одни, девочки… я останусь… тяжело мне.
Но девочки не отступались и продолжали тянуть ее, каждая несла по большому, видимо, тяжелому для них чемодану. В такие чемоданы обычно заранее укладывались самые необходимые вещи, документы, хлебные карточки. Предосторожность не излишняя: были случаи, когда люди уходили в убежище с пустыми руками, а потом находили вместо дома одни головешки.
Я забросил свой узел с вещами в дровяник, подбежал к девочкам, взял у них чемоданы, понес к убежищу. Оно было рядом.
Бабушка Агния Ивановна с трудом переставляла ноги, тяжело дышала, плакала.
— Ироды… проклятые… душегубы… — бормотала она.
Я донес чемоданы и поспешил обратно.
— Вернись, паренек! — строго окликнул меня дежурный у входа в убежище.
— Дежурю, — соврал я.
Наша улица была безлюдна, только у каждого дома стояли дежурные с красными повязками.
Около углового здания на улице Правды, где располагался какой-то военный штаб, взад и вперед прохаживался высокий пожилой военный с двумя шпалами на петлицах шинели.
— Ты что гуляешь, паренек? Тоже мне, нашел время для прогулок, — строго обратился он ко мне.
— А вдруг зажигалка в дом угодит?
— Ну так лезь на чердак. Зажигалки надо гасить вовремя.
В это время откуда-то со стороны Мхов поднялась и повисла над штабом ракета.
— Сволочи! — выругался военный. — И откуда эти иуды берутся?
Я ничего не понимал.
— Немецкие шпионы это, — пояснил майор, — наводят самолеты на цель. В прошлый раз наши задержали одного.
Мне стало не по себе: в нашем городе — немецкие шпионы?! Они прячутся где-то рядом с нами и творят свои подлые дела. Трудно было даже поверить в это.
Немецкие самолеты рассеяли по городу зажигательные бомбы. Со всех сторон стали появляться багровые отсветы пожаров. То и дело проносились пожарные машины, пробегали группы военных.
Я забрался на чердак своего дома. Там вовсю гулял холодный сквозной ветер. У слухового окна стояла Аня Джерихова, она была дежурной.
— Ой что делается! Что делается! — ломала пальцы Аня.
В чердачное окно были видны зарева.
Совсем близко от нас загорелся большой дом работников газеты «Правда Севера», туда быстро подъехала пожарная машина, подбежала группа солдат.
— Смотри! Дом стариков Васильевых загорается, — схватила меня за рукав Аня. — Они же в бомбоубежище. Все сгорит у стариков! Беги, Коля, помоги затушить, пока не поздно.
Я быстро скатился по чердачной лестнице. Вместе со мной к маленькому одноэтажному домику подбежал Саша Дуркин, молодой верткий паренек, слесарь из трамвайного парка.
— У них нет водопровода! — крикнул он мне. — Надо найти ведра.
Дверь в доме была открыта. Мы вбежали в сени, из сеней — в комнату. В переднем углу маленькой чистенькой комнаты мирно светила лампадка перед образами святых, икон было много. Около дверей на маленькой скамейке стояло два полных ведра с водой, мы схватили их и выскочили на улицу.
К чердачному окну была прислонена старенькая приставная лестница без нескольких поперечин. Рядом стояла железная бочка с водой.
— Подавай! — крикнул Саша, с трудом поднимаясь по лестнице.
Он выбил локтем окно. Оттуда полыхнуло огнем и дымом так, что Саша, отшатнувшись, чуть не упал с лестницы. Изловчившись, он все же выплеснул воду в окно и бросил ведро вниз.
— Подавай.
Я зачерпнул из бочки и, обливая себя, поднял тяжелое ведро.
Саша плескал и плескал, но все было бесполезно: пожар разгорался. Вот уже языки огня заплясали над крышей. Мокрые, усталые, мы стояли, не зная, что предпринять.
Вдруг откуда-то набежала небольшая группа солдат.
— Ломайте забор! Не давайте огню перекинуться на соседние дома, — громко и властно командовал бравый усатый военный с четырьмя треугольниками в петлицах. «Старшина», — определил я.
— А вы чего стоите? — вдруг обратился он к нам. — Помогите спасать вещи, пока еще можно.
Мы с Сашей, вобрав головы в плечи, вбежали в дом, стали выбрасывать висевшие на вешалке у дверей пальто, фуфайки, огромный овчинный тулуп. Два солдата пихали в окно перину, подушки, ящики из комода.
— Всё, шабаш! Вылезайте! — гаркнул с улицы старшина.
Вся крыша уже была охвачена огнем, с жадным треском пожирал он сухое дерево. Солдаты пожарными топорами дружно и сноровисто ломали забор.
До ближайшей водопроводной колонки около сотни метров. Но старшина заставил меня с Сашей и еще двух солдат носить воду, обливать стены дровяника соседнего дома. Огонь мог перекинуться на него.
Вымокшие, вспотевшие от беготни, мы таскали и таскали воду, а рядом, уже полностью охваченный огнем, пылал дом стариков Васильевых.
Занятые делом, мы не обращали внимания на доносившееся сверху гудение чужих самолетов, на цокающие по крышам осколки зенитных снарядов. Не помню, долго ли это длилось: все смешалось в голове.
Когда объявили отбой, на месте дома стояла одна русская печь с невысокой трубой.
— Не пришлось старикам дожить свое в родном гнезде, — качал головой Саша. — Поселят их теперь куда-нибудь в коммунальную кухню: примусы шумят, керосинки коптят, бабы ругаются — невеселая житуха.
— Да, веселого тут мало, — согласился я и вдруг заметил, что у Саши сзади дымится фуфайка.
— Да ведь ты горишь, Саша!
— О, черт! То-то, чувствую, спину припекать стало.
Он скинул ватник и стал топтать его ногами….
Остаток ночи я крутился на своей перине, безуспешно стараясь уснуть: перед глазами снова и снова возникало пламя пожара, скрещивались лучи прожекторов, в ушах стоял гул пальбы, слышался ненавистный шум моторов фашистских самолетов…
