Ким Васин - Сабля атамана
— Отец! Отец! — тихо позвал Якуш. — Ты здесь?
Из арестантской донесся натужный стон, и в окне показалось бледное лицо Ильи Трофимовича.
— Якуш? Жив, сынок! Как ты сюда попал?
— На дворе никого нет, — быстро зашептал Якуш. — У двери никто не сторожит. Тебе бы только из каталажки выбраться…
Илья Трофимович грустно улыбнулся:
— Решетка крепкая, да и руки у меня связаны… Эх, дурак я, дурак, отослал всех с продотрядом…
— Они придут скоро… Вот увидишь, придут и выручат тебя.
— Кто знает, что до тех пор случится… — Илья Трофимович прислонился лбом к решетке и спросил: — А что делают бандиты?
— В исполкоме пьянствуют, а Костий с Микалом и Тропимом увезли четыре подводы хлеба из исполкомовского амбара.
— Ах, гады! — в сердцах воскликнул Илья Трофимович. — Дождались-таки удобного момента!
Илья Трофимович скрипнул зубами: «В волисполкоме хозяйничают бандиты, небось шумят на всю деревню, а мужики спят. Видать, за грозой не слыхали выстрелов; может, думают, слыша песни, что поют наши из продотряда. Эх, народ, народ, не знаешь, не чуешь ты, что враги твой хлеб грабят, твою власть хотят свергнуть… Если бы дать знать народу…».
— Отец, отец, — шепчет Якуш, — может, мне бежать навстречу отряду?..
Илья Трофимович внимательно поглядел на сына:
— Вот что, сынок, ты сможешь забраться на колокольню?
Ну конечно же, Якуш мог. Колокольня стояла в стороне от церкви, и ее дверь всегда была заперта, но ребята ухитрялись лазить на колокольню за голубиными яйцами.
— Так вот, сынок, — продолжал Илья Трофимович, — залезешь на колокольню и бей во все колокола. Изо всех сил трезвонь, пока весь народ не разбудишь. Может, услышат в соседних деревнях и отряд услышит… Понял?
— Понял, отец.
В это время у дверей арестантской послышался шум.
— Скорей беги, Якуш, — заторопил отец. — На тебя одного надежда.
Якуш бросил последний взгляд на отца и спрыгнул вниз.
* * *Когда Якуш взобрался на колокольню, уже рассвело. Сверху ему видна вся деревня — улицы, избы, огороды, овраг, ельник и густой кустарник по склонам и на дне оврага, а вон, на пригорке, исполком. На улице возле исполкома никого нет: видать, бандиты отсыпаются после ночной попойки. Только во дворе около амбара бродят несколько человек: наверное, кто-то еще собирается поживиться хлебом.
— Ну погодите, проклятые коршуны, — тихо сказал Якуш.
Он обернул вокруг руки веревку от самого большого колокола и изо всей силы потянул на себя. Тяжелый язык качнулся и ударил в медный бок. Большой колокол тоже качнулся и, увлекая за собой мальчика, загудел: бом-м, бом-м!..
Якуш чуть не свалился в лестничный пролет, но его удержала обмотанная вокруг руки веревка.
— А ну еще раз! — крикнул Якуш и снова потянул за веревку.
Еще не успел растаять в утренней тишине первый громкий удар, как вслед за ним понесся другой, еще более сильный.
Второй рукой Якуш подхватил веревки от маленьких колоколов, и вот, послушные руке мальчика, загудели, зазвонили большие и малые колокола. Вся колокольня наполнилась гулом и звоном.
Якушу заложило уши, но ему уже кажется, что будто не колокола звонят над его головой, а его горячее сердце бьется, выпрыгивая из груди, и гудит, и зовет: «Вставайте, проснитесь, люди! Враг возле ваших домов! Просыпайтесь! Просыпайтесь!»
Раскалывая утреннюю тишину, далеко несется тревожный зов, стучится в каждый дом, стучится в каждое окно, будит спящих, подымает дремлющих.
Возбужденный властным призывом набатного колокола, Якуш запел во всю силу:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе!
Быстрее и увереннее движутся руки, и колокола запели по-новому, не так, как звонили они раньше, созывая в церковь. Тогда они как будто говорили: «Склоните ниже головы», а у Якуша они звали: «Выше головы, люди! Подымайтесь на борьбу за свое счастье!»
И вот все село, и по ту и по эту сторону оврага, закипело, как встревоженный муравейник. Из домов выбегают люди, размахивают руками, кричат:
— Пожа-ар! Волисполком горит!
— Караул! Уби-или! — несется над деревней.
Люди бегут с баграми, с ружьями. Ревет скотина, плачут дети. А колокола звонят все тревожней, все громче.
Исполком окружила встревоженная шумная толпа.
— Что случилось?
— Где горит?
— Кого убили?
Но исполком стоит, как стоял, — ни огня, ни дыма. Бандиты, выскочившие из исполкома, смешались с толпой. Кто-то выстрелил, над головами поднялись багры, началась свалка.
В это время как бешеный промчался конник.
— Красные идут! Красные! — закричал он, осадив коня у исполкома, и промчался дальше.
А в конце улицы уже показались летящие во весь опор с саблями наголо кавалеристы в островерхих буденновках с алыми горящими звездами.
— Наши! Наши! — радостно закричал Якуш и выпустил из рук веревки.
Колокола смолкли.
Бандиты, отстреливаясь, бежали к оврагу, надеясь укрыться от кавалеристов в чаще, но часть конников отделилась от отряда и оцепила овраг.
Нет, не уйти бандитам от расплаты!
* * *Якуш вбежал во двор исполкома. Здесь толпились красноармейцы. Стоявший спиной к Якушу человек в кожаной тужурке громко говорил:
— Молодцы, ребята! Вовремя поспели.
Голос человека показался Якушу знакомым. Да это же Павел Гордеевич! Якуш подскочил к нему.
— Отойди, мальчик, не вертись под ногами, — строго сказал Павел Гордеевич. — Здесь без тебя обойдутся.
Якуш, покраснев от гнева и возмущения, задыхаясь, крикнул ему в лицо:
— Ты — бандит!
Павел Гордеевич слегка побледнел, но сразу же взял себя в руки.
— Ошибаешься, сынок, — уже ласковее произнес он. — Ты, видимо, принял меня за кого-то другого. Я в вашу деревню прибыл только сегодня утром. Я — красный командир.
— Нет, бандит! Ты ночью в овраге говорил Каврию, что надо убить отца и сжечь наш дом! Ты стукнул меня по голове в саду!
Один из красноармейцев положил руку на плечо мальчику:
— Ты правду говоришь?
— Ей-богу, правду! Да спросите людей!
— Можно узнать у Каврия, он попал в наши руки, — послышался голос Пекташа. — Товарищи, приведите Каврия! — крикнул он в сторону сада.
— Ты знаешь этого человека? — спросил красноармеец, смотря на Каврия в упор и кивнув в сторону Павла Гордеевича.
Каврий растерянно взглянул на Павла Гордеевича, потом отвернулся и махнул рукой:
— Эх, погибать — так вместе. Наш это… Главный наш… Степанов из Уржума его прислал…
— Клевета! Не верьте бандитскому навету!
Павел Гордеевич рванулся к Каврию, но два красноармейца удержали его.
— Спектакль окончен, господин прапорщик! — послышалось с крыльца. — Опускайте занавес. Фокус, как говорят, не удался. И анархия не состоялась.
Якуш повернулся к крыльцу. Там стоял длинноволосый очкастый человек в тужурке с золотыми пуговицами, а рядом с ним поп Нефед и Костий Мидяш с сыном и зятем. Их окружали красноармейцы с винтовками. Возле амбара виднелись четыре подводы с хлебом, те самые, на которых ночью Мидяш увозил награбленное зерно.
— Якуш, тебя отец зовет, — сказал мальчику Пекташ. — Он там, наверху.
Красноармейцы-часовые, стоявшие у входа в исполком, пропустили мальчика. Он, словно птица, взлетел по лестнице вверх, в комнату отца, бросил взгляд на стол, за которым всегда работал отец, и остановился, увидев, что стол пуст.
Отец с забинтованной белой грудью и рукой лежал на широкой лавке у другой стены. Над ним наклонился деревенский фельдшер Иван Сергеевич.
— Отец, что с тобой? — бросился Якуш к отцу.
Отец приподнял голову и снова бессильно уронил ее.
— Отец!
— Ничего, сынок… Поранили меня немного… Я скоро поправлюсь…
— Поправишься, отец… — тихо проговорил Якуш, и слезы потекли у него из глаз.
— Э-э, да ты плачешь, — покачал головой фельдшер. — А отец только сейчас говорил, что ты герой.
Услышав непонятное слово, Якуш вытер глаза кулаком и сказал:
— Я — не герой. Я — сын Ильи, Якуш.
Фельдшер улыбнулся, потом, задумчиво глядя на мальчика, проговорил:
— Якуш… Якуш, сын коммуниста. Да, это самое правильное — и лучше не скажешь.
Самая революционная книга
О книга, книга,
Все ты можешь!
С. ЧавайнКелай проснулся оттого, что в избе разговаривали. Было еще очень рано, и ему хотелось спать. Но он, преодолевая сон, поднял голову и глянул с полатей вниз.
Посреди избы стоял отец и, надевая залатанный азям[18], говорил матери:
— Пойду схожу к комиссару — потолковать надо кое о чем… К вечеру вернусь.
— Ох, Васлий, — вздохнула мать, — лезешь не в свои дела. И так уж в деревне косятся на тебя…
