Лидия Чарская - Лесовичка
— Ах, Ксаня, нельзя заказывать Богу!.. Его святая воля на все! Захочет — жить буду, а не захочет — умру…
— Вася!
— Умру, Ксения!.. Не тоскуй!.. Не жалей, голубушка! Так лучше… Убогенький я… Все равно не жилец, отцу в тягость только… Мне что? Мне радостно… Лучше, чем жить так-то… Милая, одно горько было: тебя не видел… А увидел, — сразу стало безбоязно, светло… И умирать мне теперь легче… Милая! Какие очи у тебя, какие волосы, и вся ты в золоте… Что это? Зачем?.. Иль ты и впрямь царица лесная?
Его глаза разом померкли. Снова начинался бред.
— Постой… царица моя… — шепнули со свистом его губы и что-то заклокотало в горле, — постой… нет… Ступай в чащу, царица… А то поздно будет… Видишь рассвет… Утро… Ступай, моя греза светлая, царица моя! Ступай… Придут люди на заре… Отец… Дмитрий… Плохо, когда застанут… Иди… Иди…
Но Ксаня не послушалась.
Как она уйдет? Как оставит его, больного?
Он заволновался.
— Иди! — вырвалось из его гортани хриплым звуком. — Ступай! Я так хочу! Прощай!
— Вася! Брат мой! Не гони! — просила она.
— Ступай! — выкрикнул он через силу и вместе с новым приступом кашля и хрипа повалился навзничь на подушку.
Не помня себя, как безумная, Ксаня выбежала из лесной сторожки.
Глава XIII
Бриллиантовая бабочка. — Ужас
Было уже светло, солнце восходило, и петухи заливались на птичнике, когда Ксаня подходила к Розовой усадьбе. Гости разъехались. Последний экипаж давно отзвучал колесами, копытами и бубенцами на дворе Хвалынских, когда Ксаня, бледная, взволнованная, тенью появилась на террасе.
Она была уверена, что все уже давно спало в доме по отъезде гостей, и неприятно вздрогнула, когда широкая фигура Василисы встретила ее на пороге.
— Ага! Наконец-то! — как-то зловеще, сквозь зубы процедила она, давно вас дожидаемся, маточка, пожалуйте на расправу!
Вздрогнула Ксаня. Какая расправа? Что еще надо?
Толстые пальцы Василисы вцепились в ее руку. Домоправительница схватила Ксаню и потащила за собой.
Словно во сне, следовала за нею девочка. Она все еще находилась под впечатлением только что пережитого в лесной сторожке и ровно ничего не понимала, что с ней хотели делать.
— Вот, матушка-графиня, привела беглянку. Судите сами преступницу, благодетельница наша! — прошипела Василиса, вталкивая Ксаню в гостиную, где, несмотря на ранний час, сидели граф, графиня, Ната с неизбежной Жюли и Мурин с сыном. Все были еще в бальных костюмах и на лицах всех была написана, помимо бального утомления, ясная тревога.
— Графиня, матушка! Преступница налицо, — торжествующе произнесла домоправительница, — благоволите сделать ей строгий опрос.
Ксаня удивленно повела глазами на не в меру взволнованную экономку. Она, эта смуглая лесная девочка, по-прежнему ровно ничего не понимала, застигнутая врасплох.
В полузакрытую дверь высунулись любопытные лица прислуги.
В чертах графини, ее мужа, Жюли и даже Наты Ксаня прочла что-то недоброе по отношению к себе. Один Виктор поглядывал на нее подбодряюще и ласково своими серыми, бойкими глазами. Минуту длилось молчание, пока, наконец, графиня встала.
— Где ты была, Ксения? — строго прозвучал ее голос.
Ксаня взглянула в обычно капризное, но доброе лицо графини и не узнала его. Что-то враждебное почудилось ей в холодных теперь чертах графини.
— Я была в лесу, — спокойно отвечала Ксаня.
Граф и графиня молча переглянулись.
— В лесу? — переспросил после короткой паузы граф. — Странно! И не сочла даже нужным сказать кому-либо, что идешь в лес! Кто же позволил тебе оставить гостей и среди бала идти в лес; зачем тебе вдруг так понадобилось идти в лес?
Ксаня молчала.
Потянулись минуты, тоскливые, тягучие.
— Кто тебе позволил это и что тебе нужно было в лесу ночью? — еще раз переспросил граф.
Отчаянный прилив смелости охватил лесовичку. Какая-то жгучая злоба поднялась со дна ее души. О, как ненавидела она теперь их всех, всех в эту минуту!
Там, в лесном домике, умирал ее одинокий покинутый друг. А эти сытые, здоровые люди надумали чинить допрос ей, уничтоженной и разбитой; вздумали упрекать ее за то только, что она послушалась голоса сердца и ушла ненадолго в родные места.
На минуту ее глаза встретились с глазами графини. Необузданная ярость овладела вдруг душой лесовички. Не помня себя, она закричала:
— Какое кому дело?! Была и пришла! Чего пристали!
Марья Владимировна передернула плечами.
— Я думаю, прежде чем уйти, надо было спросить разрешения на это, прозвучал язвительно ее голос, и тотчас же румянец гнева залил ее тонкое лицо.
— Marie! Умоляю тебя, не волнуйся! — шепнул граф на ухо жене.
— Ты прав. Не стоит, — протянула та и умышленно спокойным голосом проговорила снова, — дело не в этом. Скажи мне лучше, куда ты скрылась с круга перед тем, как уйти в лес?
Ксаня вспыхнула. Она ждала всего, только не этого вопроса.
Она скрылась за ключами, за теми самыми ключами, что остались теперь забытые висеть на двери лесной сторожки. Ключи она унесла, думая вернуть, и не вернула, забыла.
Что только подумают «они»?
Она вспыхнула, а потом побледнела, хотела ответить, но язык не повиновался ей. Что-то сдавило горло.
Глаза присутствующих впились в Ксаню, как иглы. Их взоры жалили ее.
Надо было отвечать, но отвечать она не могла.
— Что ж ты молчишь? — снова произнесла графиня. — Отвечай, что ты взяла в моей комнате с туалета! А?
Этот вопрос страшил Ксаню; колючий холодок прошел по ее телу. «Узнала, — вихрем пронеслось в ее мыслях, — узнала про ключи!..»
Ее лицо запылало. Глаза обежали враждебные ей лица присутствующих, с каким-то злорадством смотревшие на беглянку.
Один Виктор глядит все так же подбодряюще на нее.
Она молчит…
О! как долго, убийственно долго тянется время!
Графиня переглядывается с графом, Натой, Жюли и другими присутствующими, затем быстрыми шагами подходит к Ксане и, прожигая ее насквозь своим пристальным, немигающим взглядом, говорит:
— Молчи и не запирайся. Ты взяла бриллиантовую брошь с моего туалета. Василиса видела все. Ты украла мою бриллиантовую бабочку, ты — воровка!
Удар кнута не подействовал бы сильнее на Ксаню.
Вся кровь хлынула ей в лицо.
Она украла? Она — воровка? О!
В ее сердце быстро, быстро заметалось что-то. Жгучий клубок подкатился к горлу.
Она воровка?! Она?!
«Лжете! — хотелось крикнуть ей на всю комнату, — лжете, лжете! Лжете все, не бабочку, а ключи я взяла… И не с целью украсть взяла, а на время, чтобы попасть к Васе, к моему дорогому Васе. Лжете, не воровка я!..»
И вдруг запнулась…
Ведь если она воровка, ее не будут держать ни минуты в этом доме. Ее прогонят из Розовой усадьбы назад в лес, к Васе, в чащу… И тогда, тогда кто знает? — может быть, нежными заботами и безостановочным уходом она спасет еще больного, умирающего друга!..
О, это так просто! Так просто! Ей стоит только сказать: «Да! да, я украла вашу брошь и закинула ее в пруд из злобы на вас, за то, что вы отняли у меня свободу и запретили мне возвращаться в лес».
Эта мысль жгучим огнем опалила ей голову…
А подле нее уже Василиса, злорадствуя, нашептывала ей в уши:
— Украла, небось! Сознайся, что украла!..
Ксаня обернулась и взглянула на злорадствовавшую экономку. Вероятно, взгляд ее жгучих, черных очей был очень страшный, потому что Василиса сразу замолчала, боязливо отпрянула назад, попятилась и, как-то странно съежившись, стала у порога.
А в это время Ксаня, гордо подняв голову, усмехнулась и, вся торжествующая, бросила враждебно и зло прямо в лицо графине:
— Да! Украла… Ищите в пруду вашу брошку… Там она… Сами виноваты… Зачем заперли, как в клетку, меня, вольную, лесную… Украла… Да!
Графиня вскрикнула.
Нате сделалось дурно. Граф сердито забегал из угла в угол.
Несколько минут в комнате царствовало молчание.
Его прервал Виктор, который громко и внятно, срываясь со своего места, закричал:
— Неправда! Не верьте ей! Она лжет на себя! Она не крала!
Но никто не обратил внимания на слова гимназиста.
И опять в комнате наступило молчание.
Но вот около Ксани очутилась Василиса.
— Воровка! — шипела она, — воровка! Чем благодетелям своим заплатила, дрянь этакая!.. А я ведь это предвидела… говорила… Бесстыдница такая, воровка!..
Все разом смешалось перед глазами Ксани.
Глава XIV
В заключении. — Василиса торжествует. — Необычайный посетитель
Сколько времени прошло с тех пор, Ксаня забыла. Может быть, сутки, может быть, двое, может быть, и трое.
Ночь.
Идет дождь, нудно шлепая о крышу усадьбы.
— Ах, тоска! Боже, тоска какая!
