Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке
Закрутил Суховерхов толстую самокрутку, затянулся несколько раз подряд, спросил дрогнувшим голосом:
— Не слыхал, Артем, как мои?
— Не слыхал...
Помутнели глаза у мужика, заслонил их коричневой корявой ладонью, произнес глухо:
— Ишь, дым какой едучий... В глаза зашел...— А потом уж, украдкой смахнув слезу, сказал:—Да, брат, нелегко нам с тобой...
С этого дня Артемка не расставался с Суховерховым: ели из одного котелка, спали на одной подстилке. Сдружился Суховерхов и с Небораком. Тоже все время вместе, часто о чем-то разговаривают вполголоса, иногда спорят.
Вскоре весь лагерь облетела новость — отряд выходит в степь. Бубнов речь произнес перед мужиками. Она была короткой:
— Хватит в норах жить. Идем на Сосновку. Пусть теперь враги по лесам сидят, мы — в избах. Будем сытые да на перинах возлеживать. Так, мужики, говорю?
— Так,— нестройно прозвучал ответ.
— Конешно... Если они нам вперед рыла не начешут...
Какие могут быть сомнения? Артемка твердо верит: побьют они беляков. Хоть сколь их будет — побьют. Скорей бы завтра, скорей бы в поход!
7
В Сосновку отряд не попал, как загадывал Бубнов, а очутился в захудалой и убогой, дворов в тридцать, деревушке, заброшенной в глухой степи, далеко от больших дорог.
Жители испуганно глядели из окон, из-за заборов на влетевший отряд: кто такие, зачем ворвались к ним на взмыленных лошадях, пыльные, обросшие, обтрепанные?
Возле большой пятистенной избы Бубнов остановился, крикнул:
— Отдыхать!
Он был грязный и злой. Его красное от жары лицо было испещрено потеками пота, ко лбу прилипла тонкая прядь волос, которую он безуспешно пытался убрать.
— Где Кешка? Хомутова ко мне!
Артемка заметил, как на скулах у Бубнова заходили желваки, а глаза стали узкими, словно щелочки. Подбежал запыхавшийся Кешка.
— Звали, Егор Егорыч? — услужливо спросил он. Бубнов тяжело уставился своими щелочками в побледневшее вдруг лицо Кешки.
— Звал...— тихо сказал Бубнов, но тут же рявкнул так, что даже Артемка вздрогнул: — Звал, звал, дрянь ты этакая! — И неожиданно схватил Кешку одной рукой за ворот, другой стал бить по лицу, приговаривая сквозь зубы: — Звал, звал!..
Кешкина голова заболталась из стороны в сторону, как подсолнух на ветру. Он едва успевал спрашивать:
— За што? За што?
Но в ответ получал лишь удары. Наконец Кешка заплакал, тонко, протяжно.
— Не буду, не буду, Егор Егорыч... Прости.
— Ага,— выкрикнул Бубнов,— понял за што? — И, еще раз двинув его прямо в зубы, выпустил.— Иди, да впредь как следует исполняй свое дело. Провинишься — расстреляю.
Кешка бросился к своей повозке.
— Ну что, получил награду? — засмеялся Колька Бастрыгин.— Знаменитый разведчик!
Улыбнулся и Артемка. Впервые за несколько часов. Да, крепко подвел Кешка отряд, едва выбрались из переделки. Артемка уже думал, что пропали, и — что скрывать — здорово перетрусил.
А ведь как хорошо и весело начал он этот поход! Как рвался в бой с беляками!
Сниматься из лагеря стали рано, только-только засветлела узкая полоска над бором. Мужики собрали свой немудрящий скарб, запрягли коней, и вот отряд уже двинулся через бор к степи по неровной извилистой дороге. Одни шли за подводами, другие ехали, изредка перебрасываясь словами. Артемка отказался сесть в телегу. Довольно, насиделся! У него хватит сил дойти не только до какой-то Сосновки, но и до самого Тюменцева.
К восходу выбрались из лесу: перед глазами открылась необозримая степь, залитая ярким утренним солнцем. Бубнов остановил отряд, подозвал Кешку:
— Бери коня и слетай в Сосновку, разведай, что и как. А мы помаленьку пойдем вперед. Живо!
Через минуту Кешка, вспылив дорогу, помчался среди высоких трав. Артемка с завистью глядел ему вслед.
Почему не Артемку послал в разведку Бубнов? Ведь сам в первый же день назначил его разведчиком. Забыл, наверное. И Артемка смотрит укоризненно на командира. Но тот занят своими делами, не обращает на него никакого внимания. «Эх, не везет мне!» — огорченно вздохнул Артемка и, догнав Неборака с Суховерховым, пошел рядом.
Вскоре прискакал Кешка, оживленный, веселый, остановил коня перед Бубновым, лихо спрыгнул на землю:
— Порядок, Егор Егорыч! В селе тихо-мирно. Никаких войск.
Бубнов приободрился, крикнул:
— А ну, надбавь ходу!
Кешка, преисполненный важности, прошел до своей повозки, снисходительно поглядывая на мужиков: дескать, вот я каков! Смельчак, не то что вы.
К полудню показалась Сосновка. Мужики спрыгивали с телег, прихорашивались, на всякий случай осматривали свое оружие — кто бердану, кто топор или вилы.
Артемка заволновался, тоже вынул браунинг и ускорил шаг. Неборак искоса взглянул на Артемку, на его воинственный вид, хмуро произнес:
— Положи на место. Когда понадобится — вынешь.
Поднялись на небольшой взгорок перед селом. Сразу потянуло кизячным дымком, послышался разноголосый лай собак.
— Мужики,— сказал возбужденно Бубнов,— вперед, на рысях, штоб знали наших. А ну, веселей!
Телеги с грохотом покатились к селу. И только отряд набрал ходу и вытянулся, чтобы влиться в улицу, от крайних изб и построек грохнул винтовочный залп.
Враз все смешалось, перепуталось. Поднялся гвалт, шум, ругань. Передние заворачивали лошадей, задние мешали. А с околицы раз за разом били выстрелы.
Артемка не помнил, как очутился снова на взгорке, дыхание перехватило, ноги и руки дрожали.
— Сюда, сюда! — вдруг осипшим голосом закричал он, увидав Неборака и Суховерхова, которые, отстреливаясь, бежали последними.
Мужики, охваченные невообразимой паникой, на ходу вскакивали в телеги, хлестали чем попало лошадей, орали широко открытыми ртами:
— Но! Давай! Поше-ел!
Бубнов, не успев сесть, бежал, спотыкаясь, кричал, размахивая маузером:
— Остановись! Погоди!
Но его никто не слушал.
От села вымчались человек двенадцать верховых. За ними бежало несколько пеших с винтовками. Это еще больше поддало жару. Артемка стремглав вскочил на телегу, не видя ничего вокруг, кроме скачущих и бегущих за ними беляков.
Мужики гнали лошадей во весь дух. По каким дорогам мчались они, трудно понять. Ушли бы они от погони или нет — неизвестно. Неборак, Суховерхов и Колька Бастрыгин спасли отряд — отстрелялись, отбились гранатами. Мало их было, гранат-то, всего две, да напугали преследователей — те стали отставать. А мужики все гнали и гнали лошадей, пока не влетели в незнакомую деревушку. Тут едва пришли в себя. А Артемка только теперь вспомнил, что у него есть браунинг, который может стрелять.
Бубнов пересчитал людей. Было в отряде тридцать два человека, осталось двадцать четыре: трех убили сразу у Сосновки (их даже увезти не попытались), остальные исчезли бесследно. Должно быть, поразбежались.
Колька Бастрыгин глянул на Бубнова, усмехнулся:
— Вот тебе и повозлежали сытые на перинах! Трое навек свинца наглотались, а у остальных животы поскручивало — по кустам где-то бегают...
Бубнов сверкнул глазами, судорожно дернулся рукой к кобуре, но промолчал и маузера не выхватил.
А Колька не унимался. Подошел к макаровским:
— Что, мужички, пригорюнились? По лесу небось тоскуете? Может, снова в свои норы полезем?
Бровастый кинул свирепый взгляд на Кольку:
— Слышь, не береди душу. Ушибу!
Кое-где на улице стали появляться жители. Подходили нерешительно, с опаской. Суховерхов доброжелательно подзывал:
— Что боитесь? Не волки. Свои. Такие же мужики. Партизаны. Беляков бьем.
Колька Бастрыгин и тут успел, шепнул:
— Пока они нас бьют. Так и скажи, Илья...
Суховерхов отмахнулся:
— Да будет тебе.
Наконец мало-помалу партизаны оказались в тесном кругу.
— Неужто правда против властей идете? — спрашивал плечистый мужик с длинными желтыми усами.— Брешете, поди?
— Зачем брехать? — ответил Неборак.— Правду говорим. Или она, эта власть, тебе по сердцу?
Мужик смущенно поскреб затылок, переступил с ноги на ногу, не решаясь, видимо, открыто высказать свои мысли.
— Может, она тебе хозяйство помогла поставить? — допрашивал Неборак.— Богатство дала?
— Да будто и нет,— ответил наконец желтоусый.— Не дала. Коровенку-то вот взяли... Сынка в солдаты забрили...
— Видишь! — произнес Неборак.— Ты вот терпишь, а мы восстали. Не только за себя — за других, таких же обобранных и обиженных.
Мужики и бабы еще теснее сгрудились вокруг Неборака и желтоусого, с большим вниманием слушая разговор. Артемке тоже было интересно, и он пробился поближе. Удивился, глянув в глаза Неборака: мягкие, теплые, совсем не такие, как обычно. И говор иной: не отрывистый.
— Так ить восстать не мудрено,— раздумчиво произнес желтоусый.— Чем воевать? Вон у вас тоже оружия не густо... Топором против винтовки не своюешь.
